Было слышно, как тикают часы и капает вода из крана.
Думать о вчерашнем не хотелось, но мысли сами лезли в голову, и выпроводить непрошенных гостей было трудно.
Эльвира уже знала, что учебник физики лежит на окне, независимо от того, где был оставлен накануне.
На всякий случай она бросила взгляд на свой стол; и её глаза встретились с глазами Эйнштейна. Эльвира подошла поближе и взяла маленький портрет в руки.
— Скажи мне что-нибудь, учитель! — попросила она и прижалась к портрету щекой.
И в её мозгу послушно всплыли слова Эйнштейна: «Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение таинственности... Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепым...».
— Нет! Это меня не успокаивает! — воскликнула Эльвира.
А голос продолжил: «...Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего».
— Но не такой же ценой! — Эльвира уставилась на портрет, — и при чём здесь смирение?!
Эйнштейн ничего не ответил.
Эльвира тяжело вздохнула и поставила портрет на место.
— И всё же, что это?! Жизнь во сне или сон наяву? Я не понимаю происходящего и именно оттого страдаю. Если бы я могла всё объяснить, разложить по полочкам.
Эльвира прошлась по комнате взад-вперёд.
— Должно же быть всему этому рациональное объяснение! — воскликнула она.
Девушка подошла к окну и ударила ребром ладони по подоконнику, — я не верю, не верю! На сверхсложное проявление должно быть простое объяснение. Но какое?!? Вернадский писал, что пространство-время глубоко неоднородно...
— Может быть в этом ключ? Может быть... Но как его найти?
Взгляд Эльвиры упал за окно.
Мириады серебристых звёзд медленно покачивались в воздухе, пронизанном солнечной синевой.
— Как хорошо! — подумала Эльвира. — Как чудесно!
И тут она увидела снегиря. Он сидел на ветке рябины и самозабвенно насвистывал свою незатейливую песенку. Негромкие посвисты сменялись скрипом и шипеньем, которые вновь переходили в тихий свист.
Эльвира вспомнила, что когда она училась в школе, в кабинете биологии жил ручной снегирь. Он свободно путешествовал по кабинету, самостоятельно возвращаясь в клетку, когда ему захочется.
Учитель биологии был меломаном и театралом.
Он научил птицу насвистывать различные песенки, вальсы и арии.
Снегирь оказался настоящим артистом и распевал выученные мелодии так хорошо, что слушать их никогда не надоедало.
Птица тем временем перестала петь, приблизилась к кисти рябиновых ягод. Алая грудка снегиря и тёмные рубины ягод были так хороши рядом, что сердце Эльвиры почти успокоилось, наслаждаясь прекрасным.
Она подумала о том, что для полного блаженства не хватает стайки свиристелей...
Снежные звёзды перестали падать с небес, и день засиял ещё ярче.
Солнечный блик, упав сквозь прозрачное стекло январского дня, точно золотая рыбка затрепетал на голубом снегу между теней и сухих трав, покрытых инеем и обсыпанных снегом.
— Как хорошо! Как прекрасно! — снова подумала Эльвира, — вот возьму и попрошу золотую рыбку выполнить мои желания, — она внимательно посмотрела на солнечный блик, — а, впрочем, нет! — взметнулась шальная мысль, — я сама выполню все свои желания! Я сама себе золотая рыбка!
Эльвира не признавала кумиров, но... всё-таки у неё был тайный идеал — Мария Склодовская-Кюри.
Иногда она видела её перед собой совсем юной в чёрном платье с букетом чайных роз, приколотым к корсажу.
Эльвире казалось, что она знает о Марии всё! Или почти всё...
Задумчивое лицо, ясные серые глаза...
Но главное — её энергия, её страсть и преданность науке.
Эльвира была уверена, что свою собственную жизнь она тоже посвятит познанию и открытиям.
За окном снова запел снегирь. Вынул из-под крылышка свой нехитрый инструмент — тонкую камышовую дудочку... и тихое звучанье свирели пронизало воздух.
Эльвира села на подоконник и стала слушать. Она сидела неподвижно в безмолвной задумчивости, пока снегирь не вспорхнул с ветки и не улетел петь свои нехитрые песенки под другое окно.
Эльвира забрала учебник с подоконника, перебралась за стол, и зашуршали страницы, побежали невидимые минутки.
Телефонный звонок вспугнул тишину. И она серой мышкой убежала прочь...
Прямо за окном закудахтал трактор.
— Только его здесь не хватало, — подумала Эльвира.
Её тонкие длинные пальцы обвили телефонную трубку, помедлили и сняли её с рычага.
— Да, — проговорила Эльвира настороженно, и не узнала собственного голоса. Он показался ей чужим, механическим.
— Эльвира! Здравствуй! — донеслось из трубки, — как твои дела?
— Мои дела? Как тебе сказать...
— У тебя всегда всё замечательно, — перебил голос на том конце провода, — ты что, спала? Я тебя разбудил? Ну, ты даёшь!
— Нет, я не спала, я занималась.
— А что такая сонная? — не унималась трубка.
— Не сонная, а усталая, — начала раздражаться Эльвира.
— Ну, ты даёшь! — снова воскликнула трубка и расхохоталась, — по ночам не спишь, что ли?!
— Сплю, но не совсем... — Эльвира вздохнула.
— Ты часом не влюбилась? — насторожились на том конце провода.
— Не знаю. Слушай, не будем об этом! Может, ты позвонишь мне месяца через два? — спросила с надеждой Эльвира.
— Ага! Разбежался! Слушай, не хандри! Давай сегодня вечером встретимся?!
— Нет! Я не могу! — сказала Эльвира испуганно.
— Да что с тобой, Элька?! Я прямо тебя не узнаю! Значит так, приходи часов в шесть к «Роману». Я сегодня там играю до семи. А потом меня Валерка сменит. У него сегодня сольная программа. Он со своим ВИА будет. Всё поняла? Я тебя жду! Очень-то не опаздывай!
— Гена! Подожди! Я не могу! — крикнула она в трубку. Но оттуда уже раздавались короткие гудки.
— Вот глупец! Приспичило ему! — Эльвира с грохотом водрузила трубку на место.
Работающий трактор стал не на шутку действовать на обнажённые нервы девушки.
— Они что, сеять, что ли, в снег собрались?! — Эльвира сорвалась со стула и подлетела к окну.
Трактор заработал гусеницами и медленно выехал со двора.
— Никуда я не пойду, — сказала Эльвира телефонному аппарату, — и не надейся.
Она вернулась к столу и уткнулась в открытый учебник физики.
— Может мне Гоголя почитать? — вздохнула она спустя полчаса. Захлопнула учебник, взяла с полки том Тютчева и раскрыла наугад: «Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...» Эльвира захлопнула том классика, но через миг вновь открыла его: «Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поёт, что море,
И ропщет мыслящий тростник?» Эльвира любила Тютчева, но далеко не всё. Например, его широко известное и повторяемое к месту и не к месту: «Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить...» — терпеть не могла.
Вознесенская была уверена, что для всего мира существуют одни и те же законы развития. А вот если их не признавать, то результат известен.
И все мудрствования известно от кого...
— А что, если Елисей тоже? — подумала она, — почему меня так сильно тянет к нему? Я люблю его! Люблю ли? Или изнываю от страсти? Я не могу на него долго сердиться. Я думаю о нём чаще, чем о ком-либо другом. Я хочу его видеть, прикасаться к нему, чувствовать его губы... его тело. Люблю ли я его?!
— Наверное, люблю, — подумала она, и сердце её тоскливо сжалось, — мне без него плохо! Я не могу без него!
Эльвира раскрыла книгу Тютчева в третий раз: «Так связан, съединён от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества». Девушка почувствовала, что поэтические строки успокоили её. Именно эти слова полностью совпадали с её личным ощущением мира, космоса, вселенной... и человека, его всесильного и в то же время бессильного разума.
Эта двойственность и мучила, и воспламеняла.
— То, что невозможно понять и объять теперь, будет возможно в будущем, — верила Эльвира.
Она закрыла книгу и поставила её на прежнее место.
ГЕННАДИЙ
Геннадий Малеев родился во вполне благополучной семье. В райцентре.
В семье родителей было восемь детей. Все сыты, одеты и обуты.
Мать Геннадия считалась матерью-героиней и поддерживалась государством.
Всё кончилось, когда в государстве начался хаос, и огромная страна развалилась на части. Отец Геннадия потерял работу, не смог её найти и от безысходности запил.
Как-то поздним осенним вечером, возвращаясь от одного из своих дружков, отец попал под трактор и скончался на месте, не приходя в сознание.
Мать Геннадия была не в состоянии прокормить восемь голодных ртов.
Погоревав недельку-другую после похорон мужа, она написала письмо своей родной сестре, умоляя её о помощи.
Старшая сестра матери давно жила в городе в коммуналке. У неё не было ни мужа, ни детей. Она была старше матери на двадцать лет и всю свою жизнь проработала бухгалтером на заводе.
Тётка откликнулась быстро. Она сама приехала в райцентр, прожила неделю, помогая наладить хозяйство, а потом уехала, взяв с собой Геннадия и его старшего брата. Так Геннадий оказался в столице губернии.
Он довольно скоро освоился на новом месте. Ему понравилось жить в большом городе.
Школа, в которую его устроила тётка, находилась рядом с домом.
Геннадию не составило труда найти общий язык с одноклассниками.
Правда, не очень нравилось жить в квартире с соседями, но он привык и к этому.
Брат, закончив десять классов и училище, вернулся домой. А Геннадий остался в городе. Он с детства грезил музыкой, и тётка, вняв мольбе мальчика, отвела его в музыкальную школу.
Учителя считали Геннадия способным учеником, и, видя его усердие, всячески помогали ему.
После школы Геннадий поступил в музыкальное училище и блестяще закончил его.
К этому времени умерла его старая тётка. И он остался один.
Смерть тётки была для Геннадия ударом, и он запил от отчаяния. Но вовремя опомнился. Пример отца встал перед его глазами.
Геннадий Малеев, как мог, боролся за своё место под солнцем.
Он был профессиональным музыкантом и мечтал о большой сцене, но, увы! Работать ему приходилось то в одном, то в другом кафе, развлекая своим искусством ночную публику, которую он в глубине души презирал.
Геннадий с грустью цитировал Гоголя: «Покажите мне народ, у которого бы больше было песен. Под песни рубятся из сосновых брёвен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи и как грибы вырастают города. Под песни... пеленается, женится и хоронится русский человек».
— Так было раньше, — вздыхал Геннадий, — а теперь под песни едят, пьют, грязно ругаются и заключают сделки.
И ему, талантливому музыканту, вместо того, чтобы исполнять Моцарта и Чайковского, приходится играть «Мурку» или и того хуже — два притопа, два прихлопа.
Иногда во время исполнения того или иного «шедевра» современной эстрады ему хотелось сорваться с места и опрокинуть тарелку с чёрной икрой на голову самонадеянного типа, заказывающего это извращение человеческого чувства прекрасного.
Но он оставался на месте и доигрывал заказанную пошлость до конца.
Благодаря презираемой работе, Геннадий смог заработать деньги и переехать из коммуналки в однокомнатную квартиру.
— О, если б можно было заработать сразу много денег! А ещё лучше найти клад! — мечтал Геннадий.
Его ничуть не успокаивало, что боготворимый им Моцарт умер в нищете и даже могила его неизвестна.
Не намного больше повезло Баху. Он был предметом поклонения и восхищения. Достиг вершины. И что в итоге? Он потерял зрение и всё своё здоровье. А его бедная вдова Анна Магдалена Бах, пережив мужа на десять лет, умерла в доме для призрения бедных.
И такая участь постигла не одного и не двух гениев. Их тысячи!
Надрываться всю жизнь и под конец жизни остаться на мели...
Нет, этого Геннадий Малеев не хотел для себя ни за что!
Эльвиру Вознесенскую Геннадий увидел всё в том же кафе.
Она пила третью чашку чёрного кофе и всё никак не могла доесть одно пирожное.
Геннадию всегда казалось, что девушки неисправимые сладкоежки, а эта...
До вечера ещё было далеко, и основная публика не собралась.
Геннадий подошёл к микрофону и объявил: «Полонез Огинского! Для девушки за третьим столиком...»
И полились величавые плавные звуки, такие нежные, такие печальные.
Талантливый музыкант сумел создать иллюзию звучания органа. Богатство тембра, динамика оттенков. Казалось, меха вздыхали совсем рядом. Мир изменился. Стены кафе призрачно заколыхались, растаяли...
И вот уже видится сам Пан. В его руках флейта. Он окружён толпой весёлых спутников. И каждый держит тростниковую дудочку. Дудочки сливаются с устами. И мир пьянеет от прозрачных звуков, переполняющих воздух.
Блестящее шествие движется в такт музыке плавно и величаво.
Торжественность звучания восхищает, пленяет, воспламеняет сердце.
Эльвира сидела неподвижно и смотрела на музыканта, широко раскрыв свои топазовые глаза.
Когда отзвучал и растаял последний звук полонеза, в зале наступила мёртвая тишина. Она оставалась непоколебимой минуту или две.
А потом Эльвира вскочила со своего места, выхватила из вазы ярко-алую розу на длинном стебле и отдала её музыканту.
— Вы гений! — произнесли её уста. Искренний восторг светился в её глазах.
И тут весь зал взорвался аплодисментами и криками «браво!»
Пожалуй, это был самый яркий успех в жизни Геннадия Малеева.
Он без памяти влюбился в Эльвиру. И эта любовь, как ни странно, ещё больше усилила в нём жажду денег. Во что бы то ни стало! Любой ценой!
Эльвира же была очарована музыкой Геннадия Малеева, но не им самим.
Они встречались, время от времени, но не так часто, как хотелось бы Геннадию.
Для Эльвиры он был готов на всё. Безмолвно и трепетно он часами выслушивал её рассуждения о законах физического мира. Вместе с ней восторгался личностью Марии Кюри и её открытиями.
Время от времени она спрашивала, — тебе не надоело, Геночка?
— Нет, конечно, нет, — отвечал он, улыбаясь.
Под её влиянием он сочинил музыку на стихи польского поэта Асныка:
Луч светлой Истины найдёте,
Ищите новых, неизведанных путей,
Когда же взор Человечества проникнет ещё дальше,
То и тогда откроется пред ним достаточно чудес.
...В каждой эпохе рождаются свои мечты
И забываются вчерашние, как сон.
Берите в руки светоч знанья,
Творите новое в созданиях веков
И стройте будущий Дворец для будущих людей...
Геннадий Малеев включил произведение в свой репертуар и исполнял его назло любителям попсы.
Впрочем, постоянные посетители кафе стали со снисхождением относиться, как им казалось, к чудачествам музыканта.
Зато Эльвира радостно улыбалась и аплодировала громче всех.
Особенно его трогали дорогущие красные розы, которые она приносила ему, не так часто забегая в кафе...
И вот сегодня он решил увидеть девушку и поговорить.
Геннадию неожиданно предложили поехать в Вену. Один меценат...
Правда, за это Малеев должен был выполнить весьма щекотливое поручение.
Но это ничуть не смущало Геннадия — надо выполнить, так выполнит.
Главное, он увидит город Моцарта. Узкие улицы, хранящие отзвуки его шагов.
И, конечно, он поедет в Зальцбург. Именно там, а не в Вене, находится колыбель Моцарта.
В воображении Геннадия проплывали высокие холмы, окутанные тончайшей дымкой фиолета... Был слышен шум реки, стремительно несущей свои прозрачные воды.
...Отражение благоухающих садов, старинных улиц, величественных соборов и устремлённых ввысь дворцов.
Яркие краски синего неба, голубой воды, сочной зелени завораживали и пьянили — настолько чётко представала перед глазами Геннадия эта жизнерадостная красота. Обилие солнца делало воздух золотым и певучим.
Может быть, Моцарту был дан дар от природы слышать, как звучит синева неба, звенит река и распевают на все голоса безмолвные только с виду здания и камни мостовой.
И маленький Моцарт, подолгу развлекаясь подбиранием терций, внимательно слушал мелодию города и его окрестностей, а потом вложил эти восхитительные и простые звуки в свою музыку.
Может быть, в этом заключён секрет его универсальной, божественной простоты? Может быть, гений тот, кто умеет слушать? И не только себя...
Геннадий чувствовал, как желание странствовать из маленького уголька превращается во всепожирающее пламя страсти. Он хотел, чтобы Эльвира поехала с ним. Именно об этом он решил сегодня поговорить с ней.
Своему меценату он сказал, что хочет поехать с любимой девушкой. И тот без колебаний, согласился. Теперь дело только за Эльвирой.
Немыслимо, чтобы она отказалась! И всё-таки червячок сомнения сосал сердце Геннадия.
Он никак не мог дождаться вечера, чтобы, наконец, увидеть Эльвиру.
...По телефону она показалась ему какой-то странной, и Геннадий опасался, что девушка могла кем-то увлечься всерьёз. Это могло разрушить все его планы.
Легчайшие белые звёзды кружились в воздухе.
Первый предзакатный луч коснулся края заснеженных крыш. Вздохнул, перевёл дыхание и побежал дальше...
Солнце опускалось всё ниже и ниже. Расцвеченный красками заката, запылал небосвод. Настало время отлива, и небесная синь, закипая золотистой пеной, уносилась прочь.
Веером бледного сиянья обмахивался молодой тонкобедрый месяц, робко поглядывая на мир сквозь подрагивающую густоту серебряных ресниц.
Вечерняя заря бросила на него насмешливый взгляд и испарилась прямо на глазах то там, то тут проклёвывающихся звёзд.
Эльвира стояла возле окна в полной растерянности.
Ей очень хотелось пойти на встречу с Геннадием, но она медлила и сомневалась, взвешивая все за и против.
В полупрозрачном половодье сумерек уже плескались целые созвездия, когда она решила, что пойдёт.
Чем она может навредить Геннадию, думала девушка, — он не упрям, не зол, не склонен делать глупости. А это значит, что ничего плохого случиться не может. Эльвира облегчённо вздохнула и стала собираться.
— Ах, да, — подумала она, — нужно заскочить в магазин и купить для Гены розу, алую-алую. Он почему-то к ним неравнодушен до умиления.
Когда она вышла на улицу, в небе появились мутные облака. Созвездия, словно большие корабли, цеплялись за них и садились на мель...
Подбежавший ветер, точно мальчишка-оборвыш, дёрнул Эльвиру за куртку, да так сильно, что она едва не поскользнулась.
Эльвире даже почудилось, что она видит его голодные глаза и протянутую крылатую руку...
Ей захотелось крикнуть, — ну, чего ты ко мне привязался?! Кем ты уже только не был?! И медведем, и псом, а теперь мальчишкой! Отвяжись!
Но порыв ветра снова с силой дёрнул её за куртку. Эльвира запустила руку в свою сумку, достала оттуда горсть семечек и бросила их ветру в лицо. Он, смеясь, увернулся и умчался прочь тревожить другие пальто и куртки. А на Эльвирино угощенье слетелась стайка воробьёв, и, благодарно попискивая, принялась клевать семечки.
Эльвира бросилась в метро. Там она купила розу — ярко-алый трепетный бокал на длинной зелёной ножке.
Сама Эльвира такие розы не любила за отсутствие аромата и огромные бугристые колючки. Её сердцу были милы ветки местных роз, которые весной и летом продавали хлопотливые старушки со сморщенными улыбчивыми лицами.
Гладкие девицы за стеклом, продающие чужие розы, представлялись ей холодными, как манекены. Их накрашенные глаза и неподвижные губы казались такими же безароматными, как лепестки колючих роз.
Эльвира вошла в кафе в тот самый момент, когда Геннадий наигрывал незамысловатую мелодию из репертуара полузабытого «Ласкового мая».
Малеев сразу заметил вошедшую девушку. Её щёки пылали, как ему казалось, от мороза. Он не подозревал о смятеньи, царившим в её душе.
Эльвира помахала музыканту розой, улыбнулась и села за крайний столик.
Заказала кофе и мороженое с орешками.
Кофе она выпила, а мороженое только размазала по дну вазочки, выбирая из сладкой массы десерта кусочки орехов.
В кафе Эльвира просидела минут сорок, потом подошла к музыканту, вручила розу и шепнула, что подождёт его на улице.
Геннадий бросил на неё растерянный взгляд, умоляя не уходить, но она поступила по-своему.
Оставшуюся часть своего времени Малеев смотрел не на ноты, а на часы.
...К тому часу, как Эльвира вышла на улицу, месяц утратил свою романтическую бледность и робость свечения. Он смело взирал на мир, и лучи его один за другим спускались на землю и блуждали по улицам и перекрёсткам.
Снова пошёл снег, крупный и пушистый. Воздух посвежел и пугливо вздрагивал от едва уловимых прикосновений ветра.
Снег пошёл ещё медленней. Казалось, снегопад заснул на ходу, и ему лень переставлять ватные ноги.
Ровно в семь Геннадий выскочил из кафе.
Он посмотрел направо, налево и в ужасе застыл. Эльвиры не было видно.
— Ушла! — пронеслось в его мозгу, — не дождалась!
И вдруг кто-то сзади дотронулся до его плеча.
— Геночка! Ты случайно не меня ищешь? — услышал он насмешливый, до боли знакомый голос.
— Эля! — быстро обернулся он и нежно заглянул в глаза девушки, — ты нарочно от меня спряталась?
— Нет, конечно, нет, — засмеялась она.
— Тебе надоели мои песни?
— С чего ты взял? — удивилась Эльвира.
— Ты так быстро ушла из кафе...
— Просто там очень жарко и шумно. Мне захотелось подышать воздухом.
— Понятно... Ну что, пойдём потихоньку, — он взял её под руку.
— Пойдём.
Несколько минут они шли молча. Геннадий не знал, с чего начать разговор.
А Эльвира ни о чём его не спрашивала. Казалось, она даже забыла о том, что музыкант идёт рядом с ней, просто шагала по заснеженному тротуару, ловила губами мокрые звёзды, и грудь её при этом высоко вздымалась, наслаждаясь свежестью морозного воздуха.
— Как хорошо, Геночка! — сказала она тихо.
— Да, — согласился он и снова замолчал.
— Может быть, предложить ей выйти за меня замуж? — думал Геннадий.
— Нет, она, конечно, не согласится, — отверг он самого себя.
— Эля...
— Что?
— Ты ведь любишь Моцарта?
— Да. Но почему ты об этом спрашиваешь? — спросила она удивлённо.
— А как ты относишься к путешествиям?
— Да что с тобой, Гена?! Ты что, Галкина на ночь насмотрелся?
— Нет, — засмеялся он и остановился, — знаешь, Эля! Мне нужно кое-что сказать тебе. Это важно.
— Так говори!
— Ну, так сразу я не могу.
— Гена! Ради бога, не тяни!
— Что случилось?
— Собственно, ничего страшного, — он улыбнулся, — мне предложили поехать в Вену.
— Поздравляю! Очень за тебя рада, — искренне сказала Эльвира.
— Но это ещё не всё! — воскликнул он.
— Не всё? — недоверчиво переспросила Эльвира.
— Ты поедешь со мной! Если, конечно, захочешь, — его взгляд стал настороженным.
— Шутишь?
— Нет! Не шучу. Я серьёзен, как никогда. Ты согласна, Эльвира? Да или нет?
Эльвира вздохнула, посмотрела в лицо музыканта. Осторожно стряхнула снежинки с воротника его меховой куртки.
— Ты же знаешь, я не могу, Геночка, — сказала она.
— Как это не можешь?! Почему?! — закричал он так громко, что на них стали оглядываться прохожие. — Что тебя здесь держит?
— Университет. Я не могу бросить его и отправиться путешествовать по свету.
— Ну почему, Эля?!
— Потому что образование для меня важнее сиюминутного развлечения. Это так просто, неужели не понятно? Генусик ты, Генусик, — в её голосе послышались укоризненные нотки.
— Путешествие в Вену ты называешь сиюминутным развлечением?! Ну куда денется твой университет?! Приедешь и догонишь, — продолжал уговаривать он.
— Не всё так просто, Гена! Оставим этот разговор. Я не хочу с тобой ссориться.
И, видя, что он насупился, нахлобучила ему шапку на глаза, — ну что нахохлился, как воробей? Съездишь один. Не маленький. Не заблудишься.
— Но я хочу с тобой, Эльвира!
— Не канючь. Со мной потом.
— Когда потом?! Такая возможность выпадает, может, раз в жизни!
— Да брось ты, Гена! Вот станешь знаменитостью, будешь разъезжать с гастролями по всему миру. А я твоей фанаткой заделаюсь, — Эльвира весело рассмеялась, подняла горсть мокрого снега, слепила из него снежок и запустила его в Геннадия.
— Ах, ты так! — воскликнул он.
Эльвира не стала дожидаться ответного снаряда и быстро побежала по тротуару. Добежав до берёзовой аллеи, она свернула в неё и затерялась среди деревьев.
— Эля! Ты где? — закричал Геннадий.
— А ты найди, — отозвалась Эльвира и спряталась за дерево.
— Эля, пожалуйста! Я не хочу играть в прятки. У меня настроение совсем не то.
— Скажите, пожалуйста, настроение у него не то, — снова засмеялась Эльвира и запустила в Геннадия очередным снежком, который попал ему прямо в лоб.
— Всё, сдаюсь, — жалобно сказал он, — выходи.
— Какой ты сегодня скучный, — сказала Эльвира и показалась на тропе.
— Пойдём, — Геннадий взял её под руку.
— Куда?
— Я знаю одно место. Тебе понравится.
— Ну, идём, Ванюша...
— Какой ещё Ванюша? — удивился он.
— Сусанин, естественно.
Они весело рассмеялись.
Нити лунного света тщетно пытались нанизать на себя сверкающий перламутр снежных капель.
Неожиданно всё вокруг осветилось рыжими всполохами.
— Что это? — тревожно спросила Эльвира.
— По-моему, где-то пожар, — равнодушно отозвался Геннадий и вдруг оживился, — слушай, Эль, пойдем, посмотрим!
— Вот ещё! Что за глупость! Нужно вызвать пожарных.
— Сначала пойдем, посмотрим. Может быть, их уже вызвали, — и он потянул её за руку.
Всё внутри Эльвиры заклокотало.
— Не дури, Генка! — воскликнула она.
— Не хочешь, так я один пойду, — он отпустил её руку.
— Никуда ты не пойдёшь!
— Это ещё почему? — удивился он.
— Тебя! Тебя...
— Ну?
— Тебя там балкой придавит.
— Ну, ты даёшь! — он рассмеялся, — фильмов ужасов насмотрелась!
— Ничего не насмотрелась! Мне этих ужасов наяву хватает! Не ходи, Гена!
— Я только посмотрю и вернусь. А ты, если боишься, подожди меня здесь, — и он быстро пошёл в сторону набирающего темп пожарища.
— Гена!!!
Эльвира задохнулась от ярости и бессилия. Она была готова разрыдаться и сесть в снег. Но вместо этого помчалась вслед за свихнувшимся музыкантом.
И тут же невесть откуда взявшаяся огромная тень двинулась за девушкой. Страшная тень для чего-то сгибалась почти пополам, но, несмотря на это, была невероятно громадной и доставала согнутой головой до чёрного неба.
Эльвира издали увидела пожар и тут же представила, как всё начиналось, — сначала из какого-то захламлённого угла вылез маленький красный червячок, не огонь, а огонёчек. Но червячок быстро превратился в раскормленное чудовище. И не было предела его звериному аппетиту. Он хватал и пожирал всё, что встречалось на его пути. Хаос кружил адского зверя! Там, где он прошёлся, оставались только чёрные обугленные рёбра.
Эльвира сообразила, что горело одноэтажное деревянное здание. По-видимому, оно было давно заброшено и там никто не жил. Значит, жертв не должно быть. Эта мысль принесла ей облегчение. Но тут же тревога с новой силой зазвонила в колокола, — где Геннадий? Где?!
На только что выпавший белый снег ложилась густая копоть.
Снег, белый снег! Воздушный, как фата невесты...
Что же ты, снег, не скрипишь под ногами тихой песенкой, радуя сердце?..
Снег, белый снег! Что же ты стелешься саваном? Разве всё потеряно? Разве нельзя ничего исправить?!.
— Врёшь! Врёшь ты всё! — закричала Эльвира и погрозила кулаком кому-то невидимому, но ощутимо присутствующему.
Кому?!
По застывшим немым сугробам прыгали яркие тени. Они потирали руки, притопывали копытцами. Толстые губы кривила ухмылка. Их нечеловеческие глаза в экстазе исступленья отражали брызги пожара. И всё в них, от рожек до кисточек на хвосте, торжествовало!
И тут Эльвира услышала голос Геннадия, — Эля, ты здесь?
— Да. Ради бога! Зачем ты туда залез? Выбирайся!
— Я не могу, Элечка! Мне нужно время! — его голос как-то странно звенел.
— Ты с ума сошёл! Хочешь изжариться заживо? Гена!
Эльвира сделала шаг, но тут упала обгоревшая балка и она в ужасе отскочила.
— Гена! Сейчас всё рухнет!
— Я скоро! Горшочек застрял. Я должен его вытащить!
— Какой ещё горшочек?! — простонала Эльвира.
— С золотом! Он полон старинных монет!
— Брось всё! И уходи оттуда! Это обман! Нет никаких монет! Тебе только кажется! Ты слишком много о них думал, и они поработили тебя! Выбирайся, пожалуйста! Это иллюзия!
— Хороша иллюзия, — хрипло засмеялся он, — нет, милая, это не сон наяву, это золото! И оно моё! Мне осталось чуть-чуть разобрать завал.
— Огонь со всех сторон, Гена! У тебя впереди Зальцбург, Вена! Брось глупую затею! Прошу, выходи!
— В Европу мы поедем с деньгами, Эля, вместе! Я куплю тебе золотую карету, Эля!
— К чёрту карету!
— Эля! Я достал его!!! Какой тяжёлый! Я иду!
Тьма рассеклась огненными мечами пожара. Дым застилал глаза. Жадные трепещущие языки доставали до неба и лизали звёзды. И они в отчаянии прятались за надвигающиеся со всех сторон тучи.
Темень, духота, треск, искры. Должно быть, ад нашёл себе временное прибежище на этом клочке земли.
— Гена!!!
Страшный грохот перекрыл голос Эльвиры. Огненный фейерверк взметнулся до неба трескучим фонтаном пепла и огня. Брызги долго метались в воздухе, прежде чем упасть на грязный подтаявший снег.
Эльвире показалось, что она услышала слабый вскрик, — Геночка!
И вдруг раздался вопль! Потом ещё и ещё один крик отчаяния!
— Эля! Помоги мне! Эльвира! — раздался срывающийся на душераздирающий стон голос Геннадия Малеева.
Чем? Чем она могла ему помочь?!
Величие стихии и ничтожество человека. Гибель несчастной души...
Эльвира, превозмогая ужас, приблизилась к стене огня.
В воздухе летали пылающие головни. Они падали, словно подбитые ракеты то слева, то справа от Эльвиры. И ничто не мешало одной из них рухнуть на голову девушки.
Или всё-таки что-то мешало?..
Эльвира увидела человеческую руку в чёрных перчатках. Она отчаянно цеплялась за воздух скрюченными пальцами.
Эльвира схватила эту руку и что было силы потащила её на себя.
Безумный вопль перекрыл звуки стихии, изрыгающей пепел.
В руке Эльвиры остались клочья перчатки. Она смотрела на неё и чувствовала, как шевелятся волосы у неё на голове. Это была не перчатка, а клочья сожжённой кожи Геннадия. Ей хотелось бежать, бежать, сломя голову!
Эльвиру качало и мутило. Ноги дрожали и сгибались в коленях. Глаза слезились.
Девушка, напрягая последние силы, обеими руками схватила музыканта и поволокла его, спотыкаясь на каждом шагу и падая в снег. Но она вставала и вновь волокла его по снегу. Она чувствовала, как набухают её веки и вздуваются вены.
— Ещё немного, — бормотала она себе под нос, — ещё чуть-чуть, малюсенький шажок, полшага, вот, уже всё, почти всё.
И тут она почувствовала, что низ её куртки тлеет.
Эльвира упала в снег и стала кататься по нему, как катается огромная рыжая кошка, чудом уцелевшая после лесного пожара.
Когда она поднялась, то увидела, что вокруг светло как днём от оранжевых всполохов огня.
— Слава богу, — подумала Эльвира, — что у меня хватило сил утащить Гену на безопасное расстояние. Сейчас вызову «скорую».
— Геночка! — девушка склонилась над музыкантом. И тут же отпрянула!
Перед ней лежал обугленный труп. В расширенных зрачках — застывшее безумие. Как на чёрном зеркале лик смерти. И ничто не могло ему помочь.
Эльвиру затрясло. Она отступила на шаг. Прижала руки к лицу и застонала.
Мысли с трудом ворочались в её мозгу, — и всё-таки я должна вызвать «скорую».
— Геночка! — она оторвала руки от лица, — Геночка!..
И тут что-то привлекло её внимание. Она наклонилась. Правая рука мертвеца была крепко сжата. Эльвира присела и разжала обгоревшие пальцы. В её руках остались клочья мяса. Эльвира отёрла руки о снег.
Её взгляд упал на золотую лужицу, пролившуюся из разжатой руки музыканта.
— Значит, он действительно нашёл золото, — прошептали губы Эльвиры, — и это золото убило его. Боже правый! Откуда в этом заброшенном доме золото? И как он увидел его? Как? — она оглянулась на пожарище.
Дикий зверь всё ещё танцевал свой злобный танец. Он радовался — человеческая жертва была принесена.
Сквозь треск и всхлипы искореженного дерева раздался гадкий хохот.
И вслед за этим стихия что-то швырнула под ноги Эльвиры.
Девушка успела отскочить. Глиняный горшок разбился на куски. Ручьи расплавленного золота текли и застывали в снегу — слепой послевестник смерти прокладывал путь в небытиё.
Желудок Эльвиры вывернуло наизнанку. Она упала на колени. Но тотчас вскочила и бросилась бежать. Она ни разу не обернулась и не остановилась, пока не столкнулась с будкой таксофона. Набрала номер непослушными пальцами и вызвала ненужную Геннадию «скорую». Это всё, что она могла теперь сделать для него. Прощай Вена! Прощай Зальцбург! Прощай Моцарт!
Эльвира оглянулась. Отсюда не было видно пожара. Девушка вытерла пот со лба и тяжело вздохнула.
Она не находила успокоения. Все её мысли разбивались о небьющееся стекло отчаяния. Эльвира пыталась думать о том, что душа бессмертна. Что, может быть, именно сейчас душа Геннадия говорит, — здравствуй, Моцарт! И Моцарт улыбается в ответ вновь прибывшему и пожимает ему руку, — здравствуйте, коллега, рад вас видеть!..
Но нет! Она видела обгоревший труп с кусками свисающей с него кожи и чуяла отвратительный запах подгоревшего человеческого мяса!
Воздух гудел, кровавый огненный туман застилал глаза.
— Я хочу домой! — подумала Эльвира, — я хочу домой!
И она пошла, еле передвигая ноги в сторону метро. И только дойдя до него, сообразила, что опоздала.
Через несколько минут из-за угла выплыло такси, которое и довезло её до дома.
В подъезде не горела ни одна лампочка. Потревоженные коты с шипеньем разлетались из-под ног Эльвиры. Один из них успел запустить в лодыжку девушки когти. Но они не причинили ей особого вреда.
Оказавшись дома, Эльвира сбросила куртку, сапоги и плюхнулась в кресло.
Она уронила голову на спинку и закрыла глаза. В кромешной тьме перед ней продолжали плавать оранжевые всполохи.
Совсем рядом раздался чей-то вздох...
— Кто здесь?! — Эльвира вскочила на ноги.
— Я. Твой любимый Елисей. Разве ты не ждала меня, желанная?..
Эльвира хотела ответить что-то резкое, но Елисей быстро опустился на пол и прижался головой к её ногам.
— Я так соскучился, любимая, — прошептали его губы, — почему ты исчезаешь куда-то каждый вечер?
Эльвира молчала. У неё не было сил что-либо говорить.
— Ты разлюбила меня? — продолжал спрашивать Елисей, — я больше не волную тебя, как прежде? Почему ты молчишь? Ответь мне хоть что-нибудь! — в его голосе прозвучали боль и нежность, которые растопили сердце Эльвиры.
— Ты волнуешь меня! Очень! — она наклонилась и погладила чёрные густые волосы.
Сильный запах мускуса ударил ей в лицо. Эльвира отвернулась.
— Любимая, — вкрадчивый голос Елисея пьянил, — любимая...
— Понимаешь, я не могу разобраться с тем, что со мной происходит, — глухо сказала Эльвира.
— А разве обязательно нужно разбираться? Может быть, это просто Рок? А действия Рока необъяснимы.
— Вздор! Не существует никакого рока. Мы не в эпосе Древней Греции!
— Да, конечно, но всё-таки, — попытался возразить Елисей.
— Вздор! И ещё раз вздор! — оборвала его Эльвира.
— Ну, если тебе так хочется...
— Ничего мне не хочется! Я просто хочу понять! Я не верю в кошмарное стечение обстоятельств! Понимаешь, не верю?! — она устремила гневный взор в сторону Елисея.
— Ты можешь верить или не верить. Ты свободна в своём выборе. Но почему ты сердишься на меня? Любимая?! — он подошёл и порывисто обнял её.
— Я устала! — вырвалось у Эльвиры.
— О, я знаю! — он прижал свои губы к её губам.
Эльвира освободилась от объятий Елисея и заглянула в его чёрные глаза.
Она словно хотела найти в них ответы на свои вопросы. Но в глазах Елисея было так темно, что Эльвира не смогла разглядеть даже его зрачков. Весь глаз казался одной сплошной бездной.
Ей почему-то вспомнилась передача о чёрных дырах, и она стала вспоминать, что же там говорилось...
— Ага! — память девушки всколыхнулась и заработала: «Чёрные дыры обладают такой гравитационной силой, что из них не может вырваться даже свет. И только потоки рентгеновских лучей прокладывают себе дорогу из бездны...»
— Так что же там в этих чёрных дырах?
Немой вопрос в глазах Эльвиры не понравился Елисею. Он тихонько встряхнул её за плечи, — очнись! Я очень люблю тебя! Всё, что я делаю, — для нашего с тобой блага! Ещё немного потерпи! — он снова прижался к её губам.
Жидкий пламень поцелуя втёк в сердце девушки, заглушая пережитую боль.
— Потерпи, любимая, — прошептал Елисей, оторвавшись на миг от её губ, — скоро мы всегда будем вместе! Всегда! — в его глазах сверкнули молнии, раскололи чёрную бездну и осветили всё вокруг неземным голубым светом.
— Я не понимаю тебя, — глухо прошептала Эльвира, — не понимаю! Не говори загадками!
— А тебе ничего и не нужно понимать. Положись на меня! Мы созданы друг для друга и скоро сольёмся воедино! — Елисей довольно рассмеялся. И смех его был подобен перекату колокольчиков в табакерке.
— Но я никуда и ни во что не хочу сливаться! — возразила Эльвира, — я хочу быть сама собой! Неужели ты до сих пор не поняла этого?!
— Конечно, понял. Не волнуйся, Эльвира! Просто я не совсем точно выразился.
— Мне кажется, что мои нервы обнажены, — сказала Эльвира и в его глазах заплескалась вселенская тоска.
— Я утешу тебя! — воскликнул Елисей. Он крепко обнял девушку и закрыл её глаза полой своего чёрного плаща.
Эльвире показалось, что по её лицу заскользили бесчисленные крылья воронов.
Она рванулась из кромешной тьмы! Жадно вдохнула воздух раскрытым ртом.
Яркий свет ослепил её распахнувшиеся глаза. Из-под ресниц закапали слёзы. Слёзы облегчения...
Пережитые ужас и боль, надувшись до невыразимых размеров, лопнули, как мыльные пузыри. И только брызги, упав, впитались в землю.
Яркий свет побледнел и стал приглушённым. На влажной траве засверкали светляки. Воздух наполнился ароматом цветущей сирени. Ветер тихо раскачивал длинные светлые белые кисти, и глухо бормотали шмели, точно не насекомые ползали по листам, а вздыхал невидимый взору орган.
Откуда-то справа раздалось попурри в духовом исполнении.
— Ах! — вырвалось из груди Эльвиры. И она оглянулась вокруг.
Белые кисти сирени стали бледно-розовыми, сиреневыми. Потом лиловыми, и наконец их лепестки затопил густой фиолет. Духовой оркестр смолк.
— Посмотри туда, — прошептал Елисей и осторожно дотронулся до её руки.
Эльвира оглянулась. Там, куда указывал Елисей, клубился густой туман. И разглядеть в нём что-либо было невозможно. Но вот туман начал бледнеть... рассеиваться... Эльвира увидела взмывший смычок, гордо вскинутую голову! Скрипку! Дьявольскую улыбку... чёрные, испепеляющие глаза. Губы раскрыла улыбка. Волосы взмыли вверх! И смычок устремился к струнам. И тут, должно быть, поблизости ожил вулкан! Лава вырвалась на свободу и хлынула! Потрясающей душу до самых основ музыкой! Её невозможно было описать и передать словами.
— Паганини!.. — сорвалось с губ Эльвиры.
Но едва она это произнесла, смычок замер, скрипка растворилась в воздухе, и густой туман стал быстро заволакивать силуэт великого скрипача.
— Это всё? — растерянно спросила Эльвира.
— Нет, почему же, погляди! — отозвался Елисей.
Эльвира увидела зависший в воздухе рояль и склонившегося над клавишами композитора. Его глаза были закрыты, а по щекам текли крупные слёзы.
— Бедный, бедный Герман, — сорвалось с его уст.
Виденье полетело вниз и, упав на землю, исчезло. Усилился запах сирени. Щемящая грусть овладела сердцем. Ветер заплескался невидимой волной у самых ног. Сбивая в зелёную пену траву.
Грусть сменилась тихой радостью и робким ожиданием перемен.
На том месте, где упал рояль, образовалось озеро — светлое и прозрачное.
Послышался шум крыльев. Всё ближе и ближе. И неведомо откуда полилась музыка, чистая, лёгкая, упоительно-радостная. Мир преобразился.
Тонкие акварельные тона и едва уловимые тени закачались на поверхности воды. Эльвира ожидала, что сейчас на озеро опустятся лебеди...
И каково же было её удивление, когда прилетели фламинго.
Вода встрепенулась, точно и сама ожидала иных гостей, отбежала стремительно назад и закипела розовой пеной. Плеск, разливавшийся то тут, то там, был подобен любовному стону. Он волновал и призывал.
— А где «Лебединое озеро»? — тихо спросила очарованная Эльвира.
— Не знаю... Где-нибудь там, — Елисей неопределённо махнул рукой.
— Там? — переспросила Эльвира и почему-то успокоилась.
Эльвире захотелось лечь на траву и крепко заснуть. Она облизала губы и посмотрела на Елисея. Он стоял под раскидистой яблоней и губами срывал лепестки.
Узорные тени падали на его лицо... и оно становилось похожим на карнавальную маску.
— А вдруг это действительно только маска? И я не знаю, какой он на самом деле?!. Что, если... — Но додумать она не успела. Позади неё что-то громко хлопнуло. Эльвира резко обернулась, — о! — сорвалось с её губ.
Ввысь взлетели фонтаны фейерверков и осыпались медленно и торжественно, падая на землю золотым дождём. Вон, сверкнула в траве одна золотая монета, другая, третья.
Монеты как настоящие, — невольно вырвалось у Эльвиры.
— Не стоит сомневаться в их подлинности, — рассмеялся Елисей. Он наклонился и поднял одну из золотых монет, — хотите, мы соберем их много-много? — обратился он к Эльвире.
— Нет! Не хочу! — закричала она, — к чёрту твои монеты!
Эльвира стукнула Елисея по руке. Он от неожиданности отшатнулся и выронил монету. Она упала с ладони и, сверкнув в воздухе, обратилась в искру злого огня, которая погасла, не долетев до земли.
— Послушай! Ты дьявол?! — воскликнула Эльвира, устремляя на возлюбленного лучи топазовых глаз.
Елисей рассмеялся, подошёл к Эльвире и коснулся её руки.
— Может быть, я просто маг?.. — сказал он тихо, — иллюзионист. Разве такое невозможно?
— Возможно, — согласилась Эльвира, потому что очень хотела согласиться.
Прикосновение руки Елисея каким-то странным образом успокоило её.
— Хорошо, — сказала Эльвира, — посмотрим, что будет дальше.
— Может быть, мы пойдём в замок? — спросил Елисей.
— Да, — согласилась девушка, — лучше в замок.
Вослед им из сада понеслись дивные звуки «Волшебной флейты» Моцарта.
Сильный и прекрасный голос запел арию царицы Ночи.
Совершенство музыки и глубина голоса с нечеловеческой силой раскрывали всю многогранность мира. Драматические перипетии уступали место безусловной вере в торжество любви, разума и света над силами зла.
И вдруг музыка умолкла. Ветер затаил дыханье. Замерла трава.
Со всех сторон понёсся шёпот и шипенье, — Сальери! Сальери! Сальери!
— Что это? — спросила Эльвира и остановилась.
— Так, ничего... — Елисей пожал плечами.
— Как ты думаешь, — неожиданно спросила Эльвира, — Сальери убил Моцарта?
— Я не думаю, а знаю.
— Знаешь?! — удивилась Эльвира, — так ответь, да или нет?!
— И да, и нет, — ответил он, внимательно глядя ей в лицо.
— Так не бывает, — возразила Эльвира.
— Но отчего же? В мире бывает всё, — произнёс Елисей, и, встретив грозный взгляд Эльвиры, пояснил, — яда в бокал Моцарту Сальери не насыпал, но его мучительная зависть и глухая вражда сделали своё дело; заставив Моцарта жить в нищете, Сальери приблизил его гибель.
В глазах Эльвиры всё ещё стоял немой вопрос, и Елисей неохотно продолжил, — Сальери сделал всё, чтобы не допустить Моцарта к придворной жизни. Сначала Моцарт не сильно горевал по этому поводу, но потом...
— Что потом?
— Он назвал Сальери «злым гением своей жизни».
— А где сейчас Сальери? — неожиданно спросила Эльвира.
Елисей растерялся и выдавил, — в аду...
— Ага, значит, поблизости, — с усмешкой заключила Эльвира.
— Ах, моя дорогая, — вздохнул Елисей, — ад совсем не то, что ты представляешь...
— Откуда ты можешь знать, что я представляю? — усмехнулась она.
— Сужу по книжным источникам...
— Ну и зря.
— Согласен.
— Нельзя ли, чтобы прекратили шипеть и что-нибудь сыграли?
— В мире нет ничего невозможного, — серьёзно ответил Елисей.
И едва он закончил свою речь, как зазвучала музыка — нежнейшие вздохи скрипок, голос гобоя и дивное пение флейты — безоблачная светлая песнь, навевающая нежность, шутливая беспечность и лучезарный гимн любви.
Эльвира взяла Елисея за руку, и они поднялись по широким ступеням замка.
А потом шли по залам между старинных картин, ослепительных зеркал, переливающихся разноцветными огнями, и молчаливых мраморных статуй с затаённой улыбкой на бледных устах.
Розовая комната обрадовалась их приходу. Едва отворилась дверь, как розовая драпировка вспыхнула восхитительным румянцем стыда и восторга.
Серебряные цепи задрожали от нетерпения и затренькали-зазвенели, унизывающие их колокольчики.
Старинное трюмо отразило вошедших в полный рост; и зеркальная гладь заволновалась, словно поверхность озера.
Золотые блики упали на хрустальную вазу и рыбками заскользили внутри.
Ветка жасмина стряхнула накрапы воды с лепестков, и каждый цветок усилил свой опьяняющий аромат.
Призывно из-под балдахина бросала откровенные взгляды кровать из чёрного дерева. Влажно мерцала жемчужная инкрустация.
Так же, как вчера и позавчера, на зажжённых свечах трепетало пламя.
Сердцу хотелось нежности, душе покоя, а тело томилось от желанья.
Эльвира скрестила пальцы рук, застонала, запрокинула голову и глухо позвала, — Елисей, Елисей!..
— Я здесь, любимая, всегда у твоих ног, — распростёршись на ковре, он осыпал поцелуями её ступни.
Из груди Эльвиры вырвался крик страсти! Она изнемогала от желания и не могла его преодолеть. Зов плоти победил.
Запах крови и пляска огня утонули в глубинах подсознания.
Бархатная тьма глаз возлюбленного поглотила ночные кошмары, а свет улыбки смыл страхи, как ливень смывает грязь и прах с лица земли.
— Мой ангел, мой падший ангел, — шептали губы девушки, как в забытьи.
Она подняла возлюбленного и обвила руками его шею, — о, как ты прекрасен, — шептала Эльвира, — как глубоки твои глаз, как сладки твои губы. Запах твоего тела сводит меня с ума! Я забываю обо всём — о мире, и даже о себе... Как это странно! Моё желание кажется мне неутолимым, — она приникла к его губам.
— Позволь, любимая, — задыхаясь, прошептал Елисей, — я утолю его на время.
Они обнялись ещё крепче, так, что со стороны казались одним целым, и упали на ложе страсти, уставшее их ждать...
Перламутровый волнистый туман сплетал вокруг них кокон.
И всё быстрее двигалось пламя, всё ярче сверкало зеркало, и жемчуга инкрустации казались огромными, как небесные звёзды.
До утра, не смолкая, пела скрипка под окном, то голосом соловья, то вздохами ветра, то россыпью падающей с листа полночной росы.
...В небе переплетались и медленно таяли очертания теней...
В сладостном вихре яблоневых лепестков кружила и отступала ночь.
И там, где ступала её нога, оставался маленький след, который наполняла розовым светом утренняя заря.
Эльвире снился сон. Она видела окно, покрытое чешуйками дождя. За окном качались кусты, и налетал порывами ветер. Он ударял кулачками об оконное стекло быстро-быстро и просился, — открой, пусти!
Но Эльвира и не думала открывать. Высоко в небе сверкнула молния. Прогрохотал гром. И ветер ещё сильнее застучал по стеклу белыми кулачками дождевых капель. Эльвира отошла от окна и оглянулась. В глубине комнаты в камине за белой решёткой горел огонь, потрескивали поленья. И кто-то сидел в кресле почти у самого огня. Он смотрел то на огонь, то на книгу, которую держал в руках.
— Ты кто? — спросила Эльвира.
— Твой муж, — ответил он спокойно. И ей показалось, что губы его лукаво улыбнулись.
Эльвира подошла к нему вплотную и уже хотела заглянуть в лицо, как вдруг проснулась.
— Как некстати! — воскликнула девушка и села на постели.
— Что случилось? — спросил, приподнявшись на локте, Елисей.
— Мне приснился сон, — сказала она и заглянула ему в глаза.
— Какой сон? — ласково улыбнулся Елисей.
— Кажется, я видела своего мужа, — неуверенно сказала Эльвира.
— Почему кажется? — он поправил её рассыпавшиеся по плечам и спине волосы.
— Потому что я не успела разглядеть его лица.
— Ты не узнала, кто это?
Эльвира молча покачала головой.
— Не печалься. Это был я, — сказал Елисей.
— Ты уверен? — спросила она недоверчиво.
— Абсолютно.
— Но вообще-то я пока замуж не собираюсь, — осторожно сказала Эльвира.
— Разве ты не любишь меня?! — его глаза сверкнули и разверзлись две бездны зрачков.
— Люблю, но...
— Что но?!
И тут его взгляд упал на окно, — светает! — воскликнул Елисей.
Не успела Эльвира что-либо произнести, как он схватил свой плащ и прижал его к глазам девушки. Всё вокруг завертелось кувырком, закружилась голова, и..!
...Открыв глаза, Эльвира поняла, что находится в своей комнате в собственной постели.
— Ну вот, я снова проснулась, — подумала Эльвира.
Она опустила босые ноги с постели и встала прямо на духа меланхолии, который только что вылез из-под кровати. Взвизгнув, дух забрался на прежнее место и стал громко чихать от пыли и накопившейся обиды.
Эльвира подумала, что самое время подмести пол. Приняв душ и расчесавшись, она вернулась в спальню с мокрым веником и стала тщательно выметать мусор из всех углов. Особенно чисто она вымела под кроватью. Дух меланхолии оказался в куче мусора, насупленный и пропылённый насквозь.
Пока Эльвира ходила за совком, он запрыгнул на подоконник, подтянулся и через форточку выбрался наружу. Дух состроил вернувшейся Эльвире сквозь стекло страшную рожу и поспешно скрылся.
Девушка не обратила на кичливого духа никакого внимания. Прибрав в квартире, она решила позавтракать.
Старое зеркало притянуло её, как магнитом. Эльвира молча смотрелась в него, но оно не отражало девушку, точно она была невидимкой.
Зато в зеркальной глубине густели алые краски, потрескивали искры и метались всполохи огня. Зеркало вспотело от внутреннего жара. Крупные капли одна за другой стекали по стеклу.
Эльвира схватила тряпку и вытерла зеркальный лик. Но вскоре он опять помутнел. А потом задрожал всей своей зеркальной душой. Звон стекла становился всё сильней и сильней. Эльвира испугалась, что зеркало треснет, и накрыла его мокрым полотенцем, а сама ушла на кухню пить чай. Когда она вернулась, зеркальная дрожь утихла и девушка сдёрнула полотенце. Теперь она увидела своё отраженье. Только зеркальный двойник соизволил стоять не в комнате, а бог весть где. Ослепительно-белое поле расстилалось без конца и края. Светила луна, и шёл снег. Очень красивый снег. Ажурные снежинки были вытканы из тончайшего серебра. Падая на лицо и руки зеркального двойника, этот снег не таял, а плавно падал вниз на землю, коснувшись которой, в тот же миг обращался в золотую монету. Рядом стоял глиняный горшочек. Монетки поднимались с земли, взлетали и падали на дно горшочка. Много-много монеток, пока не заполнили весь сосуд и не посыпались через край.
— Только этого мне ещё не хватало, — сказала Эльвира и пригрозила зеркалу, — если не прекратишь, разобью.
Зеркало помутнело, точно заволоклось слезой. Горшочек исчез вместе с монетками, снежным полем и луной.
Зеркальный двойник стал точной копией Эльвиры. Он стоял на ковре в спальне и во все глаза смотрел на Эльвиру. Его взгляд был строгим и тревожным одновременно. Точное совпадение удовлетворило девушку, и она отошла от зеркала, решив не предаваться панике.
Эльвира уже знала, что учебник физики лежит на окне, независимо от того, где был оставлен накануне.
Эльвира была уверена, что свою собственную жизнь она тоже посвятит познанию и открытиям.
Геннадий Малеев родился во вполне благополучной семье. В райцентре.
И вот уже видится сам Пан. В его руках флейта. Он окружён толпой весёлых спутников. И каждый держит тростниковую дудочку. Дудочки сливаются с устами. И мир пьянеет от прозрачных звуков, переполняющих воздух.
И вот сегодня он решил увидеть девушку и поговорить.
Эльвира бросилась в метро. Там она купила розу — 
— Нет, конечно, нет, — засмеялась она.
— А ты найди, — отозвалась Эльвира и спряталась за дерево.
И тут же невесть откуда взявшаяся огромная тень двинулась за девушкой. Страшная тень для 
— Огонь со всех сторон, Гена! У тебя впереди Зальцбург, Вена! Брось глупую затею! Прошу, выходи!
Девушка, напрягая последние силы, обеими руками схватила музыканта и поволокла его, спотыкаясь на каждом шагу и падая в снег. Но она вставала и вновь волокла его по снегу. Она чувствовала, как набухают её веки и вздуваются вены.
Девушка успела отскочить. Глиняный горшок разбился на куски. Ручьи расплавленного золота текли и застывали в снегу — слепой послевестник смерти прокладывал путь в небытиё.
— Вздор! И ещё раз вздор! — оборвала его Эльвира.
Эльвира оглянулась. Там, куда указывал Елисей, клубился густой туман. И разглядеть в нём 
— А вдруг это действительно только маска? И я не знаю, какой он на самом деле?!. Что, если... — Но додумать она не успела. Позади неё 
В глазах Эльвиры всё ещё стоял немой вопрос, и Елисей неохотно продолжил, — Сальери сделал всё, чтобы не допустить Моцарта к придворной жизни. Сначала Моцарт не сильно горевал по этому поводу, но потом...
Бархатная тьма глаз возлюбленного поглотила ночные кошмары, а свет улыбки смыл страхи, как ливень смывает грязь и прах с лица земли.
— Как некстати! — воскликнула девушка и села на постели.
Она опустила босые ноги с постели и встала прямо на духа меланхолии, который только что вылез