— Пора отбросить метафизику, — заявила Эльвира сама себе, — и заняться, наконец, физикой.
Учебник, как ни в чем не бывало, лежал на подоконнике, хотя Эльвира была уверена, что вчера убирала его оттуда. Однако она решила не спорить с фактами и просто-напросто заняться делом.
Её рука потянулась к учебнику и замерла... Сквозь оконное стекло лился солнечный свет — чистый-чистый, как вода родника. Казалось, он омывает оконное стекло, унося печаль и сожаление обо всём, что было раньше...
Ажурные хлопья снега, точно огромные белые бабочки, покачивались в воздухе на золотых нитях солнечных лучей.
Раздался телефонный звонок.
Эльвира машинально подошла к аппарату и сняла трубку, — да?..
— Привет, Эля! Это я, — услышала она весёлый и в то же время неуверенный голос.
— Кто я? — спросила она лениво, хотя узнала его сразу.
— Как кто?! Женя, — заволновалась трубка.
— А... Женя... Чего тебе?
— Нам сегодня необходимо встретиться.
— Я не могу.
— Почему?..
— Не могу и всё! — заявила Эльвира решительно.
— Но я очень прошу тебя! Очень! Эля, пожалуйста.
— Я занята, — отрезала она и собралась положить трубку.
— Эля! Если ты не придёшь! Я... я просто не знаю, что со мной будет!
— Если не приду, то ничего не будет, а вот если приду...
Он не дал ей закончить, — Эля, я буду ждать тебя на вокзале, на перроне. В пять двадцать приходит электричка...
Эльвира бросила трубку. И сколько бы не звонил телефон, она больше к нему не подходила.
Целый день девушка посвятила занятиям. И её мысли не выходили за пределы изучаемого материала.
Но мало-помалу приближался вечер. Ещё нельзя было расслышать его крадущихся шагов, но сердце Эльвиры начало метаться и биться, как птица в силках.
— Идти? Не идти? — думала она.
И сама себе отвечала, — конечно же, не идти.
На небесном лике проступили малиновые пятна.
Эльвиру лихорадило, — идти? Не идти? О, боже! Идти? Не идти?!
Она металась из одной комнаты в другую, тщетно пытаясь успокоить взбесившееся сердце. Стрелки на часах показывали половину пятого.
Эльвира всё чётче видела перед собой лицо Евгения. Его мгновенно появляющуюся и исчезающую без следа улыбку. Создавалось такое впечатление, что юноша не мог решить — улыбаться ему или нет. Растерянность, пожалуй, была основным свойством его характера.
И теперь Эльвира ловила себя на том, что часть Жениной растерянности, столь раздражающей её, передалась ей. Эльвира сердилась на саму себя. И это недовольство, точно тёрка, скребло в её душе.
— Идти? Не идти?! — воскликнула она. И замерла, надеясь услышать ответ.
ЕВГЕНИЙ
Родился Женя Гвоздиков в семье двух инженеров.
Его детство было относительно счастливым. По крайней мере, он сам думал именно так.
Когда Жене было двенадцать лет, неожиданно умер отец. И мальчик остался вдвоём с матерью — женщиной властной и нетерпимо относящейся к любому другому мнению, не совпадающему с её собственным. Она считала себя единственной инстанцией, имеющей право судить, решать, диктовать.
Сына она воспитывала словесно. Но каждое её слово вбивалось в голову мальчика, точно стальной гвоздь, который не вытащить обратно никакими клещами.
В детстве Женя обожал мать и чуть ли не боготворил, но чем взрослее он становился, тем более тягостным было для него не только материнское воспитание, но и само её общество.
Порой он позволял себе взбунтоваться, вспылить, накричать, хлопнуть дверью.
Но через какое-то время с чувством обречённости вновь возвращался домой.
И, переступив порог, съёживался под насмешливым материнским взглядом, чувствуя себя несчастным карликом перед всевластным великаном. Он уже давно не любил свою мать. Ненавидел, боялся, и всё-таки не мог без неё обойтись.
Евгений Гвоздиков закончил институт. И мать устроила его работать в рекламное агентство менеджером.
Эльвира Вознесенская подрабатывала в этом агентстве на каникулах.
Так они встретились...
Самой большой глупостью в жизни Евгения стало желание заполучить Эльвиру.
До этого у него было несколько неудачных романов с замужними женщинами.
Веснушчатый, рыжий, с маленькими маслеными глазками, которые непрерывно бегали туда-сюда, Евгений Гвоздиков сыпал перед Эльвирой комплиментами, хихикал и вздыхал. Порой он впадал в задумчивость, строил из себя нечто среднее между Грушницким и Печориным. Читал стихи, навевающие тоску, и оплакивал... мировую скорбь.
Эльвире он напоминал жеманную обезьянку мужского пола, и она была не прочь повеселиться.
Однажды Евгений сообщил хохочущей девушке, что он девственник, чем, собственно, и заинтересовал Эльвиру.
Она сказала в шутку, — а ты справку принеси. На слово я не верю.
Он и принёс.
Как это удалось Гвоздикову — неизвестно, но Эльвира решила развеять сомнения.
Однако их рандеву закончилось крахом — полным разочарованием для Эльвиры и с трудом сдерживаемыми рыданиями для Евгения. В общем, не получилось ничего.
Эльвира допила вино, позевнула и ушла.
Евгений не находил себе места. Обида нещадно терзала его и без того уязвлённое самолюбие.
Нет, Эльвира не оскорбила его, не назвала импотентом, но взгляд её, полный иронии, продолжал жечь его и спустя месяцы.
Евгений решил увидеться с Эльвирой во что бы то ни стало.
Гвоздиков хорошо помнил то непродолжительное время, когда Эльвира соглашалась встречаться с ним. Обычно их встречи происходили на перроне. Они садились на электричку и ехали на дачу к Евгению, выбирая дни, когда там не могла появиться мать Гвоздикова.
Дача была построена ещё отцом Жени. А сад они сажали всей семьёй.
Недалеко от дачи Гвоздиковых была деревенька. Потом река. И снова деревенька. Место было тихое, уютное. Никаких тебе грандиозных застроек с псевдорыцарскими замками. Тишина и покой.
Евгений знал, что Эльвире там нравится. Она могла часами лежать в гамаке, качаться на качелях или бродить по заброшенным тропинкам.
И теперь, несмотря на то, что стояла зима, он был уверен, что Эльвира придёт.
Гвоздиков не мог объяснить, на чём собственно, зиждется его уверенность, но знал, чувствовал — Эльвира придёт. Обязательно придёт!
Но, несмотря на эту уверенность, в душе его было пусто и тоскливо, точно все ангелы, сбившись в стаи, улетели прочь...
И только камень, тяжёлый камень лежал на том самом месте, где должен был бить светлый источник.
Была половина пятого, когда Евгений вышел из дома и отправился на свою встречу с... Эльвирой...
Быстро стемнело. По небу двигались тучи, точно отрубленные головы дракона, они разевали свои беззубые пасти, втягивали воздух, отвратительно шамкали и глотали звёзды одну за другой. Чтобы через минуту-две выплюнуть их обратно.
Эльвира вышла из дома примерно в то же время, что и Евгений.
Она не хотела идти, и всё же шла.
Безысходность и безнадёжность царили в её сердце.
Едва девушка вышла из подъезда, как под ноги ей бросился ветер, словно пёс, сорвавшийся с цепи. Он тёрся об её ноги, выл и подрагивал на пружинистых лапах, пытаясь дотянуться до лица. Снежный наст напрягался и скрипел от его танцующих прыжков.
Слепое отчаяние билось в душе Эльвиры, как чёрный сгусток крови.
Дойдя до остановки, Эльвира запрыгнула на подножку битком набитого автобуса, с трудом протиснулась во внутрь. И судьба понесла её к вокзалу.
Вечер темнел с каждой минутой. Казалось, что ночь обматывает его сиреневые кудри чёрным бинтом всё туже и туже.
Пугающая яркость заката красными каплями сочилась сквозь чёрный бинт.
Но, наконец, запеклась и стала невидимой на тёмном фоне... и только звезды, как капли пота, покрывали лоб...
Эльвира ещё не решила, будет ли она подходить к Гвоздикову. Возможно, только посмотрит на него издалека. Увидит, что с ним всё в порядке, и уйдёт.
Разноцветные огни озаряли тьму, ощупывая её длинными лучами.
Евгений не мог стоять на месте, он метался из стороны в сторону, высматривая запаздывающую Эльвиру.
И вдруг он увидел её. Она стояла, прислонившись к дереву, и явно не стремилась попасть ему на глаза. Их разделяли рельсы.
— Эльвира! — закричал Гвоздиков, — Эльвира!
Девушка отшатнулась и вжалась спиной в ствол вяза, точно намеревалась слиться с ним воедино.
— Эльвира! — нетерпение Гвоздикова достигло своего пика.
Он подумал о том, что Эльвира может в любую минуту уйти. Смешаться с толпой и исчезнуть. Навсегда исчезнуть из его жизни. Евгений не мог этого вынести.
— Эльвира! — его голос усилился неизвестно откуда взявшимся эхом. Поплыла вздрогнувшая платформа, замигали сигнальные огни.
Евгений бросился на рельсы, спеша перейти их и оказаться рядом с Эльвирой.
Он закричал от ужаса!.. когда уже было поздно. Тупорылое чудовище неотвратимо надвигалось на него. Тусклый свет фонарей тщетно встал на его пути. Голова состава прорвала пелену мутноватого света и опрокинула несчастную жертву.
Предсмертный крик резанул внезапно наступившую тишину, и она задохнулась в безысходной тоске... зажимая рваную рану во вселенской душе.
Эльвира с расширенными от ужаса глазами смотрела на происходящее.
У неё не было сил сдвинуться с места, закричать, заплакать. Казалось, что оцепенело не только её тело, но и душа.
И всё вокруг неё точно замерло — люди, свет, поезда. Всё!
Только чёрная тень высоко в небе перешагивала с одной тучи на другую и росла, заслоняя звёзды.
Распростёртое тело Евгения Гвоздикова лежало на рельсах. На его одежде не было ни единой складки. Руки спокойно вытянулись вдоль туловища.
И только отрезанная голова ужасала. Она лежала отдельно от туловища и с нескрываемым изумлением взирала на окружающий мир широко открытыми глазами. В этом посмертном взоре читалась одна единственная мысль, — неужели это случилось со мной?
И тут из толпы выскочил городской сумасшедший, который целыми днями толкался среди приезжающих и отъезжающих, выпрашивая милостыню. Он быстро опустился на рельсы и поднял отрезанную голову Гвоздикова. Толпа охнула и отшатнулась. Сумасшедший внимательно посмотрел на мёртвые глаза, погладил рыжие волосы, — не бойся, — сказал он удивительно спокойным голосом, — теперь тебе ничего не страшно. Там лучше, чем здесь. Поверь мне. Теперь никто и ничто не сделает тебе больно.
Толпа оставалась неподвижной, точно окаменела в своей разнородной массе.
Пошёл снег. Мёртвая голова успокоилась и закрыла глаза.
В тишине были едва слышны глухие звуки падающих капель крови. Они расплывались и мерцали, завораживая своей обыденностью.
Ни скорби, ни даже печали не было в глазах нищего, держащего голову.
Страх... тихий страх на пружинистых лапах подкрался к окаменевшей толпе, заскулил, заскрёбся, просясь в душу каждого, и, отыскав хотя бы узкую щель, заползал и захватывал территорию, не оставляя ни одного уголочка для спасения.
Толпа ожила и всколыхнулась, разбившись на отдельных людей.
Раздались вопли, стоны, крики, — вызовите «скорую» и милицию. Включились сотовые телефоны. Сумасшедший положил голову рядом с телом и побрёл прочь.
Жгучая слеза скатилась по щеке Эльвиры. Грудь девушки прерывисто вздохнула ещё и ещё раз.
Послышались возгласы, — «скорая», «скорая» приехала! Расступитесь! Отойдите в сторону! Пропустите!
Но Жене Гвоздикову «скорая» уже была не нужна.
Может быть, в это самое время нежные руки ангелов врачевали его больную душу. Может быть...
Эльвира бросилась прочь.
Прибывшие стражи порядка бесцеремонно расталкивали толпу, которая снова превратилась в монолит и не желала расходиться.
— Граждане! Имейте совесть! — взывал майор с уставшими глазами, — здесь же не цирк. Расходитесь. Не мешайте!
Первые ряды зевак, теснимые милицией, наступали на носки второго ряда, а второй ряд, подталкиваемый третьим, упирался в спины первого.
Во избежание давки и новых жертв, майор прибег к более решительным мерам, и перрон очистили от недовольно урчащей толпы.
...Эльвира в это время уже была далеко.
Не чувствуя усталости, она почти бегом преодолела несколько кварталов и только после этого забралась в переполненный автобус, который через сорок минут вытолкнул её из своего нутра на остановку возле дома.
На улице начиналась пурга. Дрожали осины, раскачивались тополя, берёзы почти до земли склоняли тонкие ветви. Ветер швырял в лица прохожих туго сжатые мокрые шарики снега.
Эльвира вбежала в подъезд и понеслась по лестнице, время от времени сталкиваясь с чем-то мягким и пушистым.
Недовольное урчанье и шипенье неслось ей вослед.
Наконец, входная дверь захлопнулась за её спиной. Она дома. Она в безопасности. Гулко билось сердце возле самого горла. Эльвира перевела дыхание. Сбросила куртку и сапоги. Прошла в спальню и, не раздеваясь, упала на постель вниз лицом.
Страшная картина вновь и вновь вставала перед её глазами.
Эльвира не слышала ничьего приближения.
И только руки, коснувшиеся её волос, заставили девушку очнуться.
— Это ты, Елисей? — глухо произнесли её губы.
— Да, любимая. Я ждал тебя... Ты опять припозднилась.
— Я была на вокзале, — Эльвира вперила в Елисея свои топазовые глаза.
— Вот как, — бесстрастно произнёс он, — и что же ты там делала?
— Гуляла! — зло отрезала Эльвира.
— Хорошо, пусть так, — легко согласился он. Приподнял её голову и прижал к своему плащу. Мир помутнел. Закружился. Исчез. И возник вновь в другой ипостаси.
Эльвира услышала пение птиц и ощутила запах леса.
Она широко открыла глаза, жадно впитывая зрачками яркий свет.
Они стояли в парке. В небе светило солнце, а под ногами зеленела трава.
Вокруг порхали фонтаны. Много фонтанов. И каждый из них танцевал свой собственный танец. Один из них кружился на месте, другие хлопали в прозрачные ладоши, подбрасывая высоко вверх крупные капли, третьи, подпрыгнув, стремительно опускались вниз и буквально исчезали в своих чашах, чтобы через минуту-другую вновь воспарить.
За шумом воды Эльвира расслышала ясные, звонкие звуки.
— Что это? — спросила она.
— Колокольчики, — улыбнулся Елисей.
— Колокольчики? Странно... Я подумала, что это музыка. Что-то очень знакомое...
— Совершенно верно, — кивнул Елисей, — это «Волшебная флейта» Моцарта. А колокольчики инструмент — глокеншпиль — набор маленьких колокольчиков разной высоты. Именно его ты и слышишь, Эля...
— Романтично, — обронила Эльвира.
Елисей не мог понять, чего в её голосе больше — скепсиса или нежности, и поэтому добавил, — да, романтично, но эта романтика осталась в восемнадцатом веке.
— Почему?
— Потому, что в середине девятнадцатого колокольчики заменили набором стальных пластинок. И теперь его всё чаще кличут металлофоном.
— Да?.. Какая жалость, — улыбнулась Эльвира.
И Елисей снова не понял, что это — ирония или искреннее сожаление?..
Он повёл бровью, и нежный звук иссяк. Эльвира, казалось, и не заметила этого. Она зашагала по тропинке, не оборачиваясь. Елисей последовал за ней.
Сделав несколько шагов, Эльвира присела и сорвала цветок.
— Уж не эти ли колокольчики звенели? — лукаво спросила она, поднося к губам серебряные бубенцы ландышей.
— Возможно, — улыбнулся Елисей, — а может быть, эти, — он приложил палец к губам и раздвинул ветви.
Эльвира приподнялась на цыпочки и затаила дыханье — на ветке сидела маленькая серая птичка. У неё был длинный хвост и грустные глаза.
Птичка смотрела прямо на Эльвиру, но не видела её...
Пролетело несколько мгновений, и... упали с листа одна за другой три или пять упругих спелых росинок. Птичка закрыла глаза и приоткрыла клюв. И вдруг защёлкала так нежно, так проникновенно, что всё вокруг преобразилось, ожило, заиграло тысячами преломлённых лучей.
— Соловей! — невольно выдохнула Эльвира и тут же испугалась, что птичка улетит. Но соловей продолжал ронять чарующие трели, радуя мир, пленённый его волшебством.
И вдруг совсем рядом кто-то сказал бесцеремонно, — ку-ку,ку-ку.
Эльвира вздрогнула, — кукушка?
Елисей кивнул, — не хочешь спросить её?..
— Нет, — оборвала его Эльвира, — не хочу. — Она подставила раскрытую ладонь, и на неё опустился зелёный паучок. Эльвира вздохнула, сняла паучка с ладони и осторожно опустила на листок, — иди себе, малыш, иди, — сказала она. И паучок послушно засеменил ножками.
Внезапно всё вокруг смолкло. И с ясного неба упала крупная капля дождя. Одна, ещё одна. А потом дождь посыпал крупными сверкающими горошинами.
Эльвира взяла Елисея за руку и потащила в сторону замка.
Когда они поднялись на крыльцо, дождь стих, так же неожиданно, как и начался.
Но Эльвире уже не хотелось возвращаться в парк... Тем более, что наверху её ждала «розовая комната»...
Едва они вошли, качнулись серебряные цепи и зазвенели с нетерпением колокольчики, унизывающие их.
Всколыхнулась розовая драпировка стен и стала ещё ярче и свежее, точно её осветили изнутри. Эльвира облизала губы и бросила быстрый выразительный взгляд на Елисея.
В глубине его бархатных глаз зажглось по звезде и вокруг стало ещё светлее. Волны света заливали зеркальную поверхность старинного трюмо, и отражённые отливы бликами света разбивались о незримую стену, чтобы потом серебряными каплями упасть на ветвь жасмина и затеряться в сверкающих гранях хрустальной вазы.
— Не слишком ли много света? — спросила Эльвира и рассмеялась.
Точно ей в ответ, закачались золотые сердечки огня, танцуя на вершинах белых длинных свечей. Сверкающие монетки отсветов беззвучно падали к подножью старинных канделябров.
Эльвире казалось, что она пьянеет от лёгкой пены бликов и многообразного сиянья, как от выпитого бокала шампанского.
Неожиданное веселье взбудоражило её душу. Она протянула руки и обвила ими Елисея крепко-крепко,нежно-нежно. И губы её слились с его губами.
Эльвира жадно вдохнула аромат его волос и закрыла глаза.
Желанье полновесными густыми каплями мёда сладко растекалось в её крови, и она забыла обо всём, предавшись наслаждению.
...И лишь изнеможение оторвало её от Елисея. Она легла на спину, закрыла глаза и уснула глубоким сном без сновидений, точно безлунной ночью отправилась вплавь по тёплой, тёмной реке. Хорошо, спокойно и нестрашно.
В любое мгновенье можно открыть глаза. Можно, но не хочется. Сон расслабил, умиротворил, принёс покой...
— Спи, любимая, спи, — прошептал над ней Елисей и поцеловал её в самое сердце сухими горячими губами.
Эльвира застонала во сне и перевернулась на правый бок.
Часов в замке не было...
И если спросить у дворцовых стен, — который час?
Они, наверное, ответят, — вечность...
А может быть, и промолчат в угоду своему хозяину.
Эльвира проснулась оттого, что Елисей тряс её за плечо, — проснись, любимая! Светает.
Она приоткрыла глаза и увидела на розовых сенах робкие отсветы зари.
— Проснись, — говорил Елисей, — скоро утро протянет руку, стряхнёт капли росы с лепестков жасмина и посмотрится в зеркало.
Погасшие свечи затаили дыханье, до поры до времени онемели колокольчики.
Эльвира сладко потянулась. Ей хотелось продолжить скольжение по тёмной реке уютного сна.
Но Елисей приподнял её, и чёрный плащ его, точно вороново крыло, взмахнул у неё перед глазами и на миг приник к лицу...
...Досыпала она в своей постели. Но этот сон уже не был сном без сновидений. В нём были страх и отвращение. Эльвире снилось, что она бежит куда-то под кровавым дождём. И лужи крови шлёпают у неё под ногами. Всё небо закрыто тучами, но стоит присмотреться, и тучи начинают двигаться, спускаться вниз. Да и не тучи это вовсе! А стаи воронов. Они заполонили небо, закрыли солнце. А, может быть, больше нет солнца? Может быть, вороны растерзали его? И кровь, залившая мир, это кровь самого солнца?!. Эльвира от ужаса подскочила в постели и проснулась.
Ночная рубашка была насквозь мокрой, а по коже бежали злыми кусачими мушками мурашки.
— Что же это?! Я опять влипла в историю, — подумала она, — Жени больше нет. Зачем так? Я виновата?..
Последний вопрос мучил Эльвиру больше всего. Но ответа на него у неё не было.
— Боже! Как ноет душа!
Картины прошлого вечера вновь и вновь вставали перед глазами Эльвиры одна ужасней другой.
Она стащила через голову сорочку, включила в ванной холодную воду и встала под душ. Через какое-то время ей стало легче.
На кухне в кресле-качалке валялся дух меланхолии, но, увидев лицо Эльвиры, он тотчас исчез, оставив на полу после себя мокрое место...
Эльвира ничего не заметила. Она заварила себе крепкий чай и пила одну горячую чашку за другой.
Ей не было дела до какого-то ничтожного духа.
Она решила, что сегодня ничто не заставит её выйти из дома.
Войдя в свою комнату, Эльвира почему-то первым делом подошла к зеркалу.
Где-то там, в глубине зеркальной, штормило. На поверхность выплывали розовые волны, они пенились и разбивались о стекло.
Эльвира протянула руку и ощутила холод, нестерпимый холод.
Ей показалось, что он может заморозить её сердце и сделать его неподвижным.
Эльвира отдёрнула руку и отвернулась.
Внутри зеркала что-то забурлило, забулькало.
— Да уймись ты, наконец! — выкрикнула Эльвира, — не то как хлопну! И одни осколки останутся.
Зеркало, насупившись, умолкло. Испугалось или обиделось?
— Какая разница! — Эльвира махнула на него рукой.
— Пора отбросить метафизику, — заявила Эльвира сама себе, — и заняться, наконец, физикой.
Но мало-помалу приближался вечер. Ещё нельзя было расслышать его крадущихся шагов, но сердце Эльвиры начало метаться и биться, как птица в силках.
До этого у него было несколько неудачных романов с замужними женщинами.
Евгений знал, что Эльвире там нравится. Она могла часами лежать в гамаке, качаться на качелях или бродить по заброшенным тропинкам.
Эльвира вышла из дома примерно в то же время, что и Евгений.
Распростёртое тело Евгения Гвоздикова лежало на рельсах. На его одежде не было ни единой складки. Руки спокойно вытянулись вдоль туловища.
Она широко открыла глаза, жадно впитывая зрачками яркий свет.
Пролетело несколько мгновений, и... упали с листа одна за другой три или пять упругих спелых росинок. Птичка закрыла глаза и приоткрыла клюв. И вдруг защёлкала так нежно, так проникновенно, что всё вокруг преобразилось, ожило, заиграло тысячами преломлённых лучей.
...И лишь изнеможение оторвало её от Елисея. Она легла на спину, закрыла глаза и уснула глубоким сном без сновидений, точно безлунной ночью отправилась вплавь по тёплой, тёмной реке. Хорошо, спокойно и нестрашно.
На кухне в