2007 г., фестиваль «Театральный Куфар», Минск
«Традиции. Поиск. Эксперимент» — девиз фестиваля. Пожалуй, это прежде всего о блестящей постановке студенческого театра Тарту (Эстония). Оригинальная версия «Бесов» Достоевского прошла последней из четырёх спектаклей, поздно вечером и на эстонском языке, однако зал был полон, а театральный коллектив удостоился двух наград — «За современную интерпретацию русской классики» и специального приза от Белорусской государственной академии искусств.
Произведения русского классика давно интересуют режиссёра Калева Куду. Однажды он уже ставил «Бесов» (в 1998 году). Вторая постановка — та, которую увидели минчане, включает всего шесть персонажей — пятеро статных молодых людей и врезавшаяся в память зрителей колоритная героиня — безумная Мария Лебядкина. Декорации минимальны — фортепиано и большой транспарант с изображением глаза. Монологи героев время от времени перебиваются игрой света, довольно-таки резкого в этом спектакле. Сцены сколачивания «пятёрки» выглядели зловеще — чего стоил хотя бы Верховенский, тянувший в зал руки в красных перчатках... Конечно, хотелось бы понимать, о чём говорят персонажи (кстати, на фестивале все спектакли гостей шли без перевода), тем не менее, увиденного достаточно, чтобы оценить основательность и профессионализм постановки.
«Бесы» эстонского театра — это история о мечтах, надеждах и трагедии. Через негатив он ведёт зрителей к позитиву, заставляя задуматься, что есть жизнь, Бог, любовь. «Сейчас в обществе много такого, что убивает мозг. Супермаркеты, шопинг, бездумные зрелища — это тоже бесы», — говорит Калев Куду.
Из статьи, опубликованной в журнале «Контрамарка» (Киев), № 8(33), ноябрь 2007 г.
2007-2008 гг., Киев
В 2007 году Калев Куду приезжал в Украину — по его словам, в первый раз как свободный человек, потому что в его жизни был не лучший период — служба в армии во Львове. Режиссёр знакомился с Киевом и театральной жизнью, и рассказал о своих главных спектаклях.
— Чем вам интересны «Бесы» Достоевского как драматургический материал?
— Увлекаюсь Достоевским со студенческих лет. У нас был преподаватель Пеэтер Тороп, ученик Юрия Лотмана, он читал лекции по Достоевскому. Это было в 1985-м, ««Бесы» в Советском Союзе были фактически запрещены. Моя подруга работала в спецфонде библиотеки и давала читать книгу по ночам. Я снимал комнату у старой женщины, она не разрешала читать при электричестве, так как оно было дорого, и я читал под одеялом c фонариком — настолько книга понравилась.
Этот текст не был популярен — популярны были «Идиот», «Братья Карамазовы». «Бесы» — роман неоконченный и эклектичный, поэтому мне он интересен. Неоконченные тексты — это тексты, на которые я могу наложить свою энергию, дать новое дыхание. В первый раз я поставил «Бесов» 10 лет назад. Сейчас — вторая постановка, о катастрофе внутри человека и в обществе. Достоевский — страшный автор. Его персонаж Кириллов — сумасшедший с философскими идеями. Но у меня главный герой — Ставрогин. Много внимания уделяю его монологу, где он объясняет, почему изнасиловал Матрёшу. Просто ему было скучно в этом мире. Все там хотят что-то изменить, все хотят быть счастливыми, но всё идёт к спаду, к катастрофе. Все хотят уничтожить или общество, или себя. Мне вообще интересны катастрофы, социальные и индивидуальные, их причины и мотивы, почему люди становятся бесами. Там все персонажи — или сумасшедшие, или бесы, там нет нормальных людей.
— Расскажите о вашей постановке пьесы «Елизавета Бам». Чем эта пьеса вас привлекла?
— Мне нравятся сложные тексты, и у Даниила Хармса есть такие тексты. «Елизавета Бам» — трагикомедия. Это сюрреалистическая пьеса, и нужно самому думать, что хотел сказать Хармс, и как и что там делать. Он тоже был страшный и интересный человек. В Советском Союзе он был неудобен, ему было скучно жить в, так сказать, пролетарском обществе. Он нигде не работал, писал детские стихи, в середине 30-х голодал, это страшно... Сейчас, слава Богу, все его произведения изданы в пяти толстых томах. Этот автор тоже говорит 21 веку что-то важное — хотя, возможно, он сам этого не осознавал.
— «Носорог» Ионеско известен как антитоталитарное произведение. А что вы хотели сказать, поставив эту пьесу?
— Нужно оставаться человеком, не превращаться в носорога. Беранже, главный герой, пусть и выпивает, и с женщиной у него проблемы, но он всё-таки остаётся человеком. Я назвал эту постановку истерической комедией, потому что там всё — истерия. Очень быстрый диалог, иногда все говорят одновременно, но никто не говорит о сути дела, о том, что в городе носорог, и что такое вообще этот носорог. Не видят настоящей проблемы, пока не становится поздно.
Для меня это ещё была реакция на события Бронзовой ночи. Конечно, это было ужасно для Эстонии. Молодые ребята 14-17 лет грабили магазины и бары, бросали бутылки с зажигательной смесью, но руководили ими старшие, которые точно знали, что делали. После этого я стал думать, почему у молодых людей нет самостоятельного мышления и с ними можно делать всё, что угодно. «Носорог» — именно об этом. В спектакле играют студенты разных курсов — молодые учатся у старших, а старшие сами являются учителями.
— Что хорошего, позитивного в пьесе Сары Кейн «Очищенные»?
— Это пьеса о любви. Любовь разная: мужчина-мужчина, брат-сестра, женщина-женщина, мужчина-женщина. Сара Кейн была лесбиянкой, и когда она написала «Очищенных», никто не знал, кто автор — мужчина или женщина. Для неё это была большая проблема — безответная любовь. Это большая проблема для всех, но она была очень чувствительная девушка и не могла переносить боль. Я так думаю, во всяком случае. Это поэтическая пьеса.
Я сначала не знал, как это поставить. Там отрезают руки, ноги... Решение пришло через два года. Одно время наш театр играл в морге, а «Очищенных» мы играли в заброшенном доме, где был какой-то склад, на стенах граффити. Вход до 16 лет был запрещен. Но скоро все узнали, что там голые женщины, и пошли целыми классами, школами... Был полный аншлаг.
В начале работы были проблемы, потому что актёры отказывались раздеваться. Я их отпустил подумать, и через неделю все пришли. Потом с этим спектаклем мы были в Праге, его очень хорошо приняли.
Ведь есть всего две вещи на свете: любовь и смерть. В фильмах тоже так: любовь — это что-то драматичное, а когда люди живут вместе, семьёй, это уже коммунальная жизнь, неинтересно. Мне интересно то, чего в этом мире нет. А в этом мире нет такой... фантастики, сказки, которую написала Сара Кейн. Такая странная современная сказка для взрослых. Там есть ожидание, депрессивность, и, конечно, в конце «Очищенных» катастрофа тоже есть.
Из интервью для журналов College (Киев) и «Просцениум» (Львов).
2008 г., фестиваль «Театральный Куфар», Минск
Калев — участник многих международных фестивалей. Практически с момента основания фестиваля студенческих театров «Театральный куфар» Калев принимал в нём участие, иногда со студентами-актёрами, иногда в жюри. На фестивале 2008 года он и его студенческая группа демонстрировали «Психоз 4.48» по Саре Кейн. Это пьеса о суициде, который автор совершила, закончив её написание, ровно в 4:48.
— Что же привлекло в ней вас, как режиссёра?
— Суицид — часть жизни, каждый день люди кончают с собой. Почему это сделала Сара Кейн? Главной причиной была даже не любовь, а то, что она ощущала жизнь не то чтобы бессмысленной, но очень короткой. Она хотела быть совершенной, идеальной — но человек стареет и болеет. Другая причина — она автор социальный, она очень страдала, когда бомбили Ирак, Афганистан и т. д. Сара Кейн не боялась смерти, но боялась боли и ненавидела её, в том числе боль социальную. Этот спектакль — её завещание нам.
— Что она хотела сказать в этом завещании?
— «Не грустите, ребята...» У нас конец спектакля японский, там сакура, спокойная музыка. Пустота. Человек ушёл, но всё остаётся, продолжается. По-моему, Сара Кейн верила, что жизнь продолжается, но процесс идёт в чём-то другом... У нас конец лёгкий, чистый, хотя весь спектакль экспрессивный, там очень тёмная музыка и всё тёмное.
— У вас был замысел уличного спектакля в ботаническом саду — «Сюрреалист, том 2» по Марту Кивастику...
— Он прошёл под названием «Голос молодых» — в советские времена у нас была такая газета. Не очень удалось, но молодые получили свой опыт. Они 19 раз играли этот спектакль. Там много эстонского мата, секса и выпивки. Реакция зрителей была разной, ведь большинство было 40-летних, но молодым ребятам понравилось.
Речь шла о неофициальном отряде, в котором старшеклассники летом работали в колхозе в начале 1980-х. Своего рода капитализм в советское время. Они зарабатывали астрономические суммы — 1500 рублей за 2,5 месяца, тогда как средняя зарплата в то время была 100 рублей. Там были и дети неблагополучных родителей, которые потом на эти деньги могли год жить и учиться в школе. Работали по 13-14 часов в день. В отряде было 8 мальчиков и 3 девочки. Девочки не работали в поле, а готовили еду, получая такие же деньги. Командир отряда не допускал любви, потому что считал, что если будет любовь, отряд распадётся и не заработает обещанных денег. Это был строгий закон, того, кто его нарушал, выгоняли.
— А спектакль в Сетумаа? Вы раньше играли как актер, сейчас снова начали играть?
— Да, играл в спектакле, который на южноэстонском диалекте называется «Цуску», что можно перевести как «язычник» или «чёрт побери». Очень люблю эту культуру — сету. Они прямые люди, легкие. По-моему, они не такие, как мы, эстонцы. Все они деревенские, городов там нет. После освободительной войны 18 века наше государство было больше, чем сейчас, и в Сетумаа была граница. Народ сету остался в Псковской области. Город Печора был его столицей. А в их селе интересно, там много песен, танцев, даже молодёжь ходит каждый день в народных костюмах.
Я играл Барбаруса, первого красного президента советской Эстонии после войны в 1946, который тоже покончил с собой. Очень интересный писатель и поэт, главные поэмы написал в 30-х годах, а после — коммунистические вещи во время войны. Он был футуристом, любил Маяковского...
[...]
Студенческий театр г. Тарту (Эстония) запомнился минским зрителям прошлогодними «Бесами» по роману Достоевского, и сейчас они ожидали от эстонцев чего-то особенного. И не обманулись — на этот раз театр привёз пьесу Сары Кейн «Психоз 4.48». Это второе обращение режиссёра Калева Куду к творчеству автора, модного в Европе среди любителей «новой драмы» (кстати, эту пьесу поставил и Владислав Троицкий в «Дахе»). Сара Кейн, по словам Калева Куду, очень чувствительный и честный автор. Она не боялась смерти, но боялась боли, она ненавидела боль, которой так много в мире. Произведения Сары Кейн — шоковая терапия для зрителя. Калева Куду наградили призом за лучшую режиссуру. На эту номинацию было выдвинуто 12 спектаклей...
Из статьи, опубликованной в журнале «College», № 11, ноябрь 2008
2012 г., Минск
Из статьи «Непросветлённая пустота» о постановке пьесы П. Пряжко «Запертая дверь» в рамках проекта «Koufar-to-Stage» фестиваля университетских театров «Театральный Куфар». Режиссёр — Калев Куду, руководитель студенческого театра TUT Тартуского университета (Эстония).
«Это пьеса-сатира о тупой жизни, — говорит режиссёр. — Люди думают, что они делают что-то важное, а на самом деле занимаются ерундой. Поэтому они становятся роботами, Самое страшное, что они сами становятся продуктами, которые можно купить или продать... 21 век — сложный век, технология превышает человечность, люди не замечают, как они становятся жертвами этой технологии — мобильных телефонов, интернета и т. д. Молодое поколение книг не читает, не понимает, зачем вообще нужны учителя в школе, если можно всё узнать из интернета. Общаются в социальных сетях, это легче, чем встречаться, ехать куда-нибудь. И у Пряжко — люди, которым не надо стрессов, ничего не надо, это релакс-люди».
[...]
У тех, кто знает понаслышке о буддизме, может возникнуть вопрос: может быть, в «Запертой двери» и показан идеал буддистов — та самая пустота? Калев Куду опровергает это предположение: буддисты, как объяснил он, достигают состояния «шуньяты» как раз при помощи предельной концентрации ума. («Шуньята», или «суньята», не очень точно переводится с санскрита как «пустота»).
Режиссёр объясняет принцип шуньяты на примере: чтобы поставить цветы, нужна ваза, то есть пространство, но и ваза сама по себе не существует, она существует, как ваза, благодаря цветам. Между ними — причинно-следственная связь. Шуньята — это возможность всему существовать. «Люди думают, что вещи, личности, события существуют сами по себе, но ошибаются, и страдают за эти ошибки». Возвращаясь к героям Пряжко, у них наоборот, — умственная лень и отсутствие всякой концентрации. Так что это — полные противоположности... [...]
Опубликовано в журнале «Кіно-театр» (Киев) № 6, 2012 г.
2014 г., Тарту
На протяжении всей театральной деятельности Калева Куду интересовала восточная тематика. Одной из первых работ студенческого театра была постановка китайских и японских дзен-буддийских историй «...снег выпал над селом Йошино», а летом 2014 года вышел третий спектакль по мотивам японских киогенов (традиционный комедийный жанр, состоящих из коротких историй).
— Калев, ваш интерес к Востоку касается только театра или он более глубокий?
— Конечно, глубокий. В середине 1980-х, когда я учился в театре-студии, я читал журнал «Ци», Рабиндраната Тагора, увлекался хайку, и мы с нашим руководителем уже тогда ставили японское. Сейчас мы, конечно, ставим киогены не в точности как в Японии, у нас это модификации. Когда-то я сам придумал этот стиль, и мне ещё немного помогал хореограф из Марокко. Он учил работать с медленными движениями, показывал, как двигается господин и как — слуга, учил темпоритму. Сейчас это уже стало нашим фирменным стилем.
— Этот человек помогает вам и сейчас?
— Нет, мы уже сами, находим оригинальные подходы, все спектакли делаем разными, чтобы было и нам самим интересно, и зрителям. В 2010 году на «Театральный куфар» привезли спектакль «Восемь японских киогенов», половина того состава учится сейчас в театральной академии или театральной школе. Вторую версию киогенов с другим составом играли в Бельгии, сейчас это наши бывшие актёры, они закончили университет и занимаются театром после работы. И теперь уже третий состав.
— Какие ещё темы увлекают вас в последнее время?
— Мы много ставили Хармса, недавно был спектакль о его жизни в Питере, описанной эстонским писателем. Введенского ставили. А последние 4 года увлекаюсь русской документальной новой драмой. Новая драма — это интересно. Я ставил Пряжко, один раз «Запертую дверь» в Минске, потом два раза в Эстонии, и один раз в этом году в Тбилиси, это была пьеса «Трусы». Участвовал в профессиональном фестивале «Радуга» в Санкт-Петербурге со спектаклем «Жизнь удалась», критики высоко его оценили. Павел Пряжко чувствует жизнь, видит, что происходит в мире и в людях. Видит, конечно, и негативные стороны, пустоту внутри человека, и, как говорится, русское быдло. «Трусы» тоже об этом. Нина — персонаж амбивалентный, у неё внутри ещё есть какие-то надежды, любовь, идеи, а у остальных женщин — уже всё...
...Эта беседа с Калевом произошла в июне 2014 года — как раз тогда военные действия на Донбассе подошли к кульминации. Режиссёр не обошёл вниманием события в Украине, он был и остаётся неравнодушен к её независимости. Я попросила Калева дать напутствие людям в Украине, которые занимаются культурой в Украине во время войны, без денег и без поддержки...
— У нас тоже были времена, когда я думал, что закрою эту контору, потому что денег не было. Время было смутное, как сейчас в Украине. Но театр уже был своего рода семьёй, я как-то показал себя, и критики принимали, и публика. Надо было делать что-то дальше, потому что если через год, два, три мы не сделаем ничего, то ничего и не будет. А если делал что-то — будешь знать, что ты это делал, и время прошло не напрасно. Трудности надо преодолевать. Как Ницше говорил: что не убивает, то делает сильнее. Есть хорошие времена, есть плохие, не может быть, чтобы всё время плохие. А культурой надо заниматься обязательно, потому что бескультурье — это война.
2015 г., Тарту
— Калев, как в Тбилиси приняли ваш спектакль «Трусы» по Павлу Пряжко?
— Это было в государственном театре имени Акметели, спектакль получился интересный, принимали хорошо. В Грузии новую драму ставили впервые. По сюжету, в русском провинциальном городке девушку сжигают на костре, видна параллель с Жанной д'Арк. Сжигают нормальные, семейные люди... Интересно было ставить это в Грузии, потому что там 2-3 года назад в деревне тоже сожгли девушку. Такой вот самосуд средневековый. Откуда всё это идёт снова и снова?..
— Какие новые постановки у вас были в последнее время?
— У нас здесь есть большой открытый летний театр, называется Suve teater. Я ставил на этой площадке историю маленького города. О том, как в советские времена там был большой промышленный завод, в 90-е он закрылся и люди потеряли работу, и как этот город жил потом. История уже из довольно древних времён и до наших дней.
— Вы говорили о замысле воплотить на сцене произведение немецкого автора Зигфрида Ленца. Насколько известно, спектакль уже вышел под названием «Hot»?
— Да, там главный герой — Роберт Хот, такой горячий эстонский парень. Ленц — балтийский немец, он связан с Эстонией, потому что его отец был пастором в Тарту. Современник Гёте. У него была короткая жизнь, но он многое написал. Интересные тексты, иногда незаконченные. Мне нравятся персонажи, которые ведут себя в чём-то странно, немного ненормальные. Это интересно, драматично. Почему у них в голове такое творится? Они сами не знают. «Hot» — спектакль про любовь, но это уже не любовь, это уже амок, тянет на сумасшествие. А Ленц, он ведь тоже такой жизнью жил... Пьеса хорошая, хотя написана более 200 лет назад. Спектакль не однозначно по пьесе, это скорее музыкальная композиция на тему. Поставлен в Тарту.
— А поэт Юхан Лийв?.. «Цветок смотрит на тебя», спектакль Нуль-театра?
— Юхан Лийв интересный поэт, своеобразный. У него философия такая эстонская, философия из природы, он многое объясняет через природу. Он для меня — как японские поэты, которые писали малые формы хайку, они тоже видели природу и чувствовали в ней ответы на важные вопросы: почему и зачем мы здесь, что всё значит вокруг нас...
Одно стихотворение Юхана Лийва заканчивается тем, что на него смотрит цветок. В сборниках этого стихотворения нет, я сам нашёл его в музее. Мы обычно смотрим на природу и ничего не видим, только говорим: «Как красиво!» А там, наоборот, ходит человек по природе и чувствует, что кто-то на него смотрит. И это обыкновенный маленький цветок. А человек чувствует, что он жив. Всё вокруг живое, не надо чувствовать себя одиноким, иди в природу, и там увидишь, что всё живое, всё! Там нет такой скорби, как у людей иногда, там всё нормально. Для меня это такое мощное стихотворение...
— Калев, ещё в 2008 году вы рассказывали, что посмотрели сериал о Несторе Махно, заинтересовались личностью этого человека, а также Украиной, и решили сделать о Махно спектакль. Насколько знаю, спектакль был поставлен. Что вы можете сказать о нём?
— Да, я интересовался Нестором Махно, потому что он любил свободу и был очень смелым. Иногда суровым, но и справедливым. Он не боялся смерти, очень странный и страшный человек. Прежде всего был воином.
Спектакль получился удачный, хотя мы играли его мало. Возили его в Колумбию. Там было опасно, это где-то 200 км от центра Боготы, там левые парамилитаристские структуры Южной Колумбии, но было интересно. Потом были отзывы, спрашивали про Махно, про Украину, надо было объяснять эту историю... Но это тоже просветительская работа, они же про Украину почти ничего не знают.
— А кроме того, что Махно был бесстрашным воином, что вас ещё восхищает в нём?
— Очень терпеливый и харизматичный человек. Хотел сделать свободной Украину... Любил женщин, любил жизнь, любил детей...
Использованы материалы интервью журналу College (Киев).
2016 г., Москва
Весной 2016 года московский независимый театр «Эскизы в пространстве» (художественный руководитель Дмитрий Мышкин) поставил спектакль «Сада уже нет» по «Вишнёвому саду» А. П. Чехова. Режиссёр-постановщик — Калев Куду.
— Если кто-то хотел увидеть любовные истории — в спектакле их было мало. Он больше «в сторону» Гротовского и Васильева. Выделены три главные темы: разрыв коммуникации, кризис идентификации и время. Слышны отголоски ситуации на планете, тревожность мира, которую предчувствовал Чехов. Точное ощущение обречённости, когда уже всё произошло. Режиссёр работал в западноевропейской эстетике, шёл от стиля и формы. Жанр — экзистенциальная драма.
Обычно режиссёры ставят «Вишневый сад» как жизненную историю. Для меня же важен текст, он особенный, это супертекст. Это завещание Чехова, который был очень болен, когда его писал. В нём есть персонажи, которые не появляются на сцене, но очень важны. Метафорические вещи дают объём, как та же гитара, которая может стать мандолиной, — комментирует режиссёр.
Использованы приёмы разрыва коммуникации, отсылающие к театру Штайна и Брука, когда каждый говорит о своём. Вкраплённые хокку и танка — метафорические формы японской поэзии — передают, как плачет природа. Они звучат именно в моменты разрыва коммуникации, по-своему иллюстрируя и дополняя суть чеховской пьесы.
Есть и такие символы восточной культуры, как рис (его пересыпают Аня и Варя) и яблоко. Вишен, кстати, нет, только веточка. Её кладут на бугорок настоящей земли во время похорон сада.
Особое место в раскрытии темы времени занимают большие электронные часы, они показывает обратный отсчёт минут и секунд до отъезда героев. Все одеты в чёрное или белое. Раневская льёт чай в полную чашку, рассказывая, как сорит деньгами, чай льётся и льётся через край...
Обычно выделяют Раневскую как главного персонажа, — но не в этой постановке. Здесь главное действующее лицо — сад.
В период репетиций Калев предлагал актёрам подумать, что такое сад для каждого из них. Сад — это такая вещь, которую, если потеряешь, то это конец, это значит — потерять себя. Сад — это прошлое, поэтому режиссёр ввёл в спектакль вставки о прошлом актеров «Когда я был маленьким...» Каждый актёр произносит небольшой монолог о своем детстве, написанный им самим.
Из интервью киевскому журналу «Кіно-театр», №4, 2016 год.
2017 г., Москва
Вышеописанная необычная постановка «Вишнёвого сада» была второй ласточкой в ряду всё более нестандартных «Вишнёвых садов», поставленных Калевом Куду в течение следующего года... Но сначала о другом...
— Калев, какие из последних ваших спектаклей вы можете назвать значительными?
— Последний мой спектакль, — «Каспар Хаузер (Coda)». В Европе знают Каспара Хаузера как «Дитя Европы». Это юноша, которого нашли уже взрослым, 17-18 лет. Он жил один где-то в подвале, в чём-то как Маугли. Этот мальчик был талантливый, умел писать, хорошо рисовал. Его убили, там длинная история. Почему, кто убил — никто не знает.
Опять-таки, это моя тема — общество и персонаж, и как может общество убить человека, убить талант. В сущности, человек был в одиночестве, где-то в своём космосе, и попал в супермаркет, которым является наше общество. Его обрабатывали, чтобы он был полноценным членом общества...
По исторической версии его убили, а в нашей версии он уходит назад в свой космос. Он приходит из пустоты и уходит в пустоту. Спектакль начинается с 10 минут полной темноты, и только звучит музыка — амбиент. Интересная сценография (Kiwa) и музыкальное оформление.
— В 2015-2017 у вас было несколько проектов по «Вишнёвому саду». Расскажите о них поподробнее.
— Там разные подтемы, разные названия спектаклей, и, конечно, разные актёры. Немного разные подходы, музыка, энергетика. И без Лопахина...
Латышская версия — самая тёмная. Это уже после атомной войны или какой-то катастрофы. В живых остались 6 человек, они стараются выйти из этой ситуации, но изначально видно, что нет выхода. Они — последние люди на земле, хотя всё аремя говорят, что надо идти, — совсем как у Беккета в «Годо», там тоже остались два человека после некоей катастрофы. Ведь Беккет писал «В ожидании Годо» после Хиросимы и Нагасаки, в 1951 году...
А первую версию я делал в Батуми, на грузинском языке. Грузинские актёры из Батумского государственного театра очень темпераментные, очень хотели играть, но там версия такая, что играть нельзя, у меня вообще минимализм, диалога практически нет, реплик, монолога, действия очень мало, главное — внутреннее. Зритель должен изначально понимать, что внутри у всех персонажей всё горит. Они хотят что-то делать, но им всё время что-то мешает.
А мешает то, что корней уже нет. Нет земли, сада, который их соединял. Была коммуникация, что-то было. И поэтому там проблемы. Но для меня это — нынешний мир и его проблемы, потому что главное, что происходит в мире сейчас, — это отсутствие диалога. Нет диалога между политиками и людьми, экология в плохом состоянии. Всё, что видел Чехов, уже стало реальностью.
— То есть было три «Вишневых сада» — в Москве, Латвии и Грузии?
— Всего пять. В Москве ещё был Лопахин, и все персонажи были. Там я начал использовать стулья. В Батуми пошёл на более радикальное решение: я эти стулья поставил в один ряд. Актёры сидят в ряду и ведут диалог.
В Москве было название «Сада уже нет», мы с этой идеи начали, думали долго, как это назвать. Хотя московский вариант получился довольно классическим. Главная тема в московской версии — время. В Батуми радикальность в том, что времени уже нет или оно истекло, а в московской версии время кончается, это видно по обратному отсчёту на больших часах. 10 минут осталось, часы идут, и всё оканчивается в 00:00. Единственное, что может быть после этого, — только минус, Назад уже время не повернуть. То есть сад назад никто не строит, никто не верит в возможность этого.
— В версии Батуми время идёт уже в минус, после нуля?
— Да, если в этом времени-минус, например, Каспийское море, то моря уже нет, там просто стоят мёртвые корабли. Другого моря там уже не будет.
Кстати, в Батуми, по случайности, не было актёра, который мог бы сыграть Лопахина. Сезон практически закончился, актёры не хотели, устали, уехали и т. п. Я был в отчаянии — как можно делать без Лопахина «Вишнёвый сад»? Потом понял — есть только один способ: сад уже давно продан, аукциона нет, даже разговоров про аукцион уже нет, есть только воспоминания о саде... Это принципиально другой подход. Это по мотивам Чехова. Чеховский текст остался, я ничего в нём не менял, но взял большие отрывки, самые главные, экзистенциальные реплики, монолог Лопахина и т. д. Получились 40-50 минут огромной концентрации. И, что странно у Чехова, чем абстрактнее реплика, например, «В Париже я на воздушном шаре летала», тем больше ты как-то внутренне знаешь, что Парижа уже нет, шара нет, и воздушного полёта уже никогда не будет.
Потом мы эту версию ставили в Бельгии, с бельгийскими актёрами. Но французский язык вообще такой лёгкий. В Бельгии получился лёгкий вариант, что ли...
— А в Эстонии «Вишнёвый сад» ставили?
— Да, первый раз я ставил его в Эстонии со студенческим театром. И там тоже мы играли на одном уровне с публикой, и тоже актёры сидели в ряд. Тексты перемешивал, какие-то отрывки ставил вперёд, какие-то назад. В Москве уже начал компонoвать немного больше.
— Получается, на вашем счету уже 5 разных «Вишнёвых садов»... А что дальше?
— У меня идея — взять все 4 главных пьесы Чехова — «Чайка», «Три сестры», «Дядя Ваня» и «Вишнёвый сад» — и сделать такой «Чехов трип». Там много того, что можно соединить в один спектакль. И уже будет неважно, кто играет, главное — реплики, там в одном месте актриса — Нина, в другом месте она играет уже Раневскую, в третьем — Аню... Я хочу довольно большую сцену, и чтобы всё было белое — и кровать, и одежда, и всё-всё белое. Немножко будет типа больницы, что ли.
— «Чехов трип» — звучит заманчиво... Будем ждать! А что насчёт последнего спектакля — «Америка» по Кафке?
— Инсценировку я сделал сам. Это неоконченный роман, но я всё-таки увидел там конец.
История непростая, Кафка очень тёмный экзистенциалист, но, по-моему, «Америка» не такая уж тёмная. Кафка никогда не был в Америке, только читал о ней. Главный герой, Карл Россман, всё время старается сделать карьеру, работает и там, и сям, старается уйти из ада, которым является это общество. Он старается вырваться, убежать, найти себе какое-то место, хочет уйти в другое пространство, и в конце концов ему это удаётся. Он получает место в театре Оклахомы, за что хочет поблагодарить человека, который дал ему это место, но этот господин молчит, и даже никто не может сказать, что видел его.
И что там дальше будет, что это за место такое? Это и есть American dream, это и есть то, чего Карл Россман хотел? Мы этого не знаем. Наверное, этого нет, это опять иллюзия. American dream — иллюзия.
PS. Последний раз играли «Америку» в Люксембурге 16-го мая на большой сцене, и всё сценическое оборудование было видно зрителям. Американская Машина в наглядном представлении. Приняли с восторгом.
Театр дольше всего стоит против системы, созданной обществом. Наконец-то театр служит полной свободе человека. — 2018 г.
Светлана Дзюба. 2018 г.
