ЭСТОНСКИЙ РЕЖИССЁР В ПОИСКАХ УКРАИНСКОЙ МИСТИКИ

Этот обаятельный, дружелюбный человек берёт для постановки самые сложные и подчас негативные драматургические произведения. Спектакли, которые он создаёт, трудно представить на сценах государственных театров. Он любит исследовать причины катастроф. Он превращает негатив в позитив одному ему известным способом...

Калев Куду, главный режиссёр студенческого театра Тарту (Эстония), недавно побывал в Киеве. В Украине режиссёр второй раз, но, по его признанию, в первый раз — как свободный человек, потому что ранее здесь прошёл не лучший период жизни свободного художника — служба в Советской Армии. А сейчас Калев знакомился с Киевом, украинской культурой, здешними театрами, и ещё... пытался найти то, что он называет «украинской мистикой»... Из наших бесед и родилось это интервью.

Спектакли о мечтах, надеждах и катастрофах

— Калев, как вы увлеклись Достоевским?

— Когда я был студентом — я учился журналистике в Тартуском университете — у нас был преподаватель по русской литературе, Пеэтер Тороп, ученик Юрия Лотмана, он читал лекции по Достоевскому. Это было в 1985-м, роман «Бесы» в то время в Советском Союзе был запрещён. Моя подруга, которая работала в специальном фонде библиотеки, давала мне читать эту книгу по ночам. Я тогда снимал комнату у старой женщины. Она не разрешала мне читать при электричестве, электричество было дорого, и я читал под одеялом c фонариком — настолько мне понравилась книга.

Я и сейчас увлекаюсь Достоевским. Это, конечно, страшный автор. У него есть один персонаж, Кириллов, который говорил, цитирую по памяти: «Если бога нет, тогда весь мир сошел с ума». Кириллов сумасшедший, но сумасшедший с философическими мыслями, странный персонаж. У Достоевского больше нигде такого персонажа нет. Альбер Камю в 60-е годы тоже делал сценарий к «Бесам». Спектакль играли во Франции, и успешно играли. В сценарии Камю главный герой — Кириллов. Анджей Вайда cнимал фильм по «Бесам», там главный герой — Шатов, потому что Анджей Вайда — католик, а Шатов не верит католикам, Шатов славянофил. У меня это вторая постановка «Бесов», первая была в 1996 году.

— А у вас кто главный герой?

«Бесы»

— У меня, наверное, Ставрогин. Я много внимания уделяю монологу Ставрогина, в котором он говорит, почему он изнасиловал девочку Матрёшу. Просто ему было скучно в этом мире. У него много денег, всё-всё есть, просто ему скучно. Но я не хочу сказать, что Ставрогин главный герой — все главные, все хотят что-то изменить, все хотят быть счастливыми, но общество идёт к спаду, общество идёт к катастрофе, так что...

Мне вообще интересны катастрофы, социальные и индивидуальные, их причины и мотивы. Интересно, почему люди становятся бесами. Там все персонажи — или сумасшедшие, или бесы, там нет нормальных людей. Они все хотят уничтожить или общество, или себя. И мне интересны мотивы, почему они такими становятся.

— Что ваша постановка «Бесов» говорит зрителям?

— Я думаю, то, что людям надо опомниться, надо задуматься, почему они здесь, на этой планете. Что такое любовь, что такое жизнь, может быть, надо как-то изменить свою жизнь, чтобы стать лучше, чтобы не быть как бесы, чтобы не было катастроф. Я делаю свои постановки через негативные вещи, но говорить хочу о позитивном. Надо любить людей.

— Как в Эстонии принимали постановку произведения русского классика?

— Конечно, молодые ребята не читали Достоевского. Но те, кто читал, очень хорошо приняли спектакль. Я сделал краткую версию «Бесов». Думаю, что даже те зрители, которые не читали роман, всё-таки поняли этот спектакль, поняли, что там сумасшедшие люди, бесы, что там происходит что-то неладное.

— А «Носорог» Ионеско — это ваша реакция на события «Бронзовой ночи»?

«Носорог», фото Lennart Peep

— Да, это было, конечно, ужасно для Эстонии. Потому что грабили магазины, бары, бросали бутылки с зажигательной смесью — молодые ребята, 14-17 лет. Но руководили этими ребятами — старшие, они точно знали, что делали, когда давали им эти бутылки и говорили: делайте так, так и так. Взрослые остались на свободе, а молодые ребята оказались в тюрьме. После этого я стал думать, почему молодые люди такие, что... у них нет самостоятельного мышления, они не понимают, что делают, с ними можно делать всё, что угодно. И «Носорог» — о том же.

Если пьесу Ионеско ставить один к одному, это будет спектакль на три часа. В Москве я видел такой длинный спектакль в театре «У Никитских ворот». У меня два часа с антрактом. Я сделал спектакль, который поймёт и зритель, не знающий языка.

«Носорог» — это истерическая комедия. Это хоррор, комедия ужасов, очень быстрый, интенсивный спектакль.

— Расскажите о вашей постановке пьесы «Елизавета Бам». Чем эта пьеса вас привлекла?

«Елизавета Бам»

— Трудный вопрос. Но... отвечаю так. Мне нравятся сложные тексты, и у Даниила Хармса есть такие сложные тексты. «Елизавета Бам» — это трагикомедия. Это сюрреалистическая пьеса, очень интересная, и нужно думать, как и что там делать, что Хармс хотел этим сказать. Он тоже был страшный и интересный человек. Я думаю, что в Советском Союзе он был неудобный человек, ему было скучно жить в этом, так сказать, пролетарском обществе. Он нигде не работал, писал детские стихи, в середине 30-х голодал, это страшно... Сейчас, слава Богу, все его произведения изданы в Москве в пяти толстых томах. Это автор, который тоже говорит нашему 21 веку что-то важное — хотя, возможно, он сам этого не осознавал.

— Калев, а «Очищенные» Сары Кейн — почему вы решили взять пьесу этого автора?

«Очищенные»

— Сара Кейн — сложный автор. Она родом из Манчестера, это индустриальный, очень депрессивный город, все стараются уехать оттуда. Единственное, что там есть хорошего, — «Манчестер Юнайтед»... Я два года назад читал этот текст, но тогда я не знал, как это поставить. Там отрезают руки, ноги... Поляки, к примеру, играли эту пьесу, у них действие происходило в концлагере.

Когда я только что создал студенческий театр, мы искали помещение для спектаклей, и было время, когда играли в морге... А «Очищенных» мы играли в заброшенном здании, там был какой-то склад, на стенах — граффити. Вход до 16 лет был запрещен. Но скоро все узнали, что там голые женщины, и пошли целыми классами, школами... Был полный аншлаг.

— А не было такого, чтобы актёры отказывались раздеваться?

— Было, конечно, большие проблемы были. У меня тоже были проблемы, потому что голова уже была пустая, и я сказал: давайте, ребята, неделю отдыхаем, а потом уже по-новому соберёмся. Неделю все думали... Конечно, было трудно.

— Никто не ушёл из-за этого?

— Нет. Мы с этим спектаклем были в Праге, там его очень хорошо приняли.

Ведь есть всего две вещи: любовь и смерть. В фильмах тоже так: любовь — это что-то драматичное, а когда люди уже живут вместе, семьёй, это уже коммунальная жизнь, неинтересно. Мне интересно то, чего в этом мире нет. А в этом мире нет такой... фантастики, сказки, которую пишет Сара Кейн. Это какая-то странная современная сказка для взрослых. Там есть ожидание, депрессивность, и, конечно, катастрофа тоже есть в конце. В принципе, такого в мире нет. Нет такого...

— Но это очень тёмная такая, чёрная сказка... А что позитивного может сказать эта постановка?

— Там главная тема — все персонажи хотят любить и быть счастливыми.

— Не получается?

— Да...

Нестор Махно, терпеливый и харизматичный

— Как вы видите будущее вашего театра?

— У нас одна проблема сейчас: нет своего дома. Мы как цыгане. Где-то репетируем, там платить надо, репетируем, платим. Если так будет продолжаться, один год я ещё так работаю, и всё. Но есть надежда, что дом у театра скоро появится.

— Сейчас ваш театр играет пьесу Сары Кейн «Психоз 4.48», а что будет потом?

«Над рекой»

— Потом будет летний проект, «Сюрреалист, том 2». Уличный театр. Действие происходит в 80-е годы. Помните, в советские времена студенты работали в колхозах, совхозах? Пьесу написал мой друг Март Кивастик. Это известный автор в Эстонии, его много ставят. Он уже писал для меня 4 года назад маленькую пьесу, на два персонажа, а сейчас написал большую. Там есть ненормативная лексика. Один раз этот спектакль уже запрещали, но мой театр — аматорский, думаю, что не запретят. Наверное, Калев Куду — единственный псих, который может сделать такой спектакль. Все профессиональные режиссёры отказались.

— А после этого какие планы?

— Осенью буду снова ставить Хармса, если не буду уже работать в каком-нибудь профессиональном театре. Это будут письма Хармса к женщинам, маленькие скетчи.

В будущем планирую сделать спектакль об Украине, о Несторе Махно. Это будет исторический мюзикл в стиле deaf-metal, doom-metal, black-metal. Я думаю делать это с группой. У нас в Тарту есть одна интересная группа, она будет играть вживую на сцене.

— Чем для вас интересна личность Нестора Махно?

— Взглядами на жизнь. Он не боялся смерти, очень страшный человек, очень странный человек, он взял пулемёт и один пошёл вперёд, пошёл вперёд с пулемётом, это очень страшно... Он был воин, прежде всего воин, он не боялся ничего.

— Калев, кроме того, что Махно был бесстрашным воином, что вас ещё восхищает в нём?

— Харизматичный человек. Очень терпеливый, очень харизматичный человек, хотел сделать свободной Украину... Любил женщин, любил жизнь, любил детей...

— А какая основная идея будущего спектакля о Махно?

— Об анархизме. Но в анархизме тоже всего не понимают, думают, что анархизм — это уничтожение, но это не так. Есть анархисты очень мирные, они просто ненавидят государственный порядок. Анархистов в мире много, русские анархисты — это совсем не то, что было в Европе.

Трижды вне Бродвея

— Калев, как вы подбираете материал для постановки?

— Я не делаю по заказу, я свободный художник, подбираю такой материал, который мне нравится.

— Какой театральной системе вы отдаёте предпочтение?

«Очищенные»

— У меня был учитель, Яан Тооминг, который в 70-х годах делал интересные спектакли по Арто, и он учил меня, что надо делать новые вещи, а не воспроизводить старый театр. Станиславского я очень уважаю, конечно, но для меня этот театр известный и скучный.

— Вам ближе система Гротовского?

— Да.

— А свою систему не пробовали создать?

— Понимаете, в театре нет системы. Каждый режиссёр работает по-своему. Я так думаю, я всё время смотрю... не всё время, эстонский театр я мало смотрю...

— Мало смотрите эстонский театр?

— Ну да. Надо больше, но... у меня обычно репетиции вечером, не получается... Но, в принципе, я знаю, кто что делает. Нужна свежая кровь, нужно делать интересный театр. Я имею в виду, что кино во всём мире сейчас интересное. Голливуд делает качественные фильмы, быстрые и качественные. Но театра, например, в Америке нет вообще. Там только фанатики делают театр. Зал у них в Нью-Йорке на 70 мест. Но там всё время полный зал, уже два года. Это качественный театр, off-off-Brodway, вне Бродвея, два раза вне Бродвея.

— Что это значит?

— Это значит, что это андеграунд, полный андеграунд. Я же делаю театр off-off-off-Brodway.

— Три раза вне Бродвея?

— В принципе, да. Потому что в Америке никто не поставит Беккета, никто не поставит Сару Кейн, никто не поставит Достоевского, забыть об этом надо, забыть.

— Что такое театр для Калева Куду?

— Театр — это яд. Один раз попробовал, и всё время в кайфе. Это какая-то магия. Странные вещи происходят в театре. Одна моя знакомая, известная актриса, сейчас она уже умерла... ей исполнилось 80 лет, но она ещё работала в театре. Её спрашивали, почему она каждый вечер идет в театр, и она тоже толком не могла ответить...

— А для чего нужен театр?

— Понимаете, я могу честно вам сказать, что 70-80 процентов людей работают не там, где они действительно хотят работать. Они просто работают ради денег, ради семьи, ради чего-то ещё. Театр — это та профессия, которая даёт счастье, даёт понимание себя и мира.

Многие спрашивают, почему я делаю негативные вещи...

— Вот и я тоже.

— В принципе, я тоже над этим вопросом задумывался. А что поделаешь? Я делаю свой театр, это мой театр, что поделаешь? Это уж... Я так живу.

Но очень много в Эстонии театров, которые делают просто развлечения. Они делают комедии, а я не люблю комедии. Я не люблю смеяться вместе со всеми. Может быть, когда я один дома, я телевизор включу и смеюсь один. Я индивидуалист, я и буду индивидуалистом.

Мне нравятся монахи. Монах в буддистских странах — это святой человек. У монахов очень строгая дисциплина, но там гармония. Они свободные люди. У них другие понятия о жизни. Это очень уважаемые люди, они не принадлежат обществу, они вне общества. Но они помогают обществу выживать, дают шанс другим людям, которые, может быть, не верят в Бога, не верят ни во что. А они верят, они дают шанс своей верой, молитвой. Они молятся и за нас тоже. Поэтому мы всё ещё живы на этой планете. Может быть. Я не знаю.

— Калев, а что такое украинская мистика?

— Украинская мистика... Это когда ты видишь людей, которые сидят в подвале, заходишь в какую-то дверь, а там людей вообще нет, в другую дверь, там тоже нет, а в окно с улицы видно, что кто-то там всё-таки сидит... Но это коммунальная мистика такая... (впечатления от поиска кафе на Крещатике. — С. Д.) Это ведьмы и всё в этом роде, я читал Гоголя, и думаю, что украинские сказки, украинская мифология очень интересная. Есть такое верование, что когда-то всё это было в действительности, и сказки через поколения передали события, происходившие десять тысяч лет назад. Есть такой учёный — Пропп, он отбирал сказки разных народов и находил в них одни и те же мотивы. Это странно, конечно. В Америке, например, у индейцев те же самые мотивы, что у эскимосов, или те же самые мотивы у эстонцев, или болгар, или греков... Это значит, что Земля — всё-таки маленькая планета. Что такое шесть миллиардов человек по сравнению с космосом? Если этой планеты не будет, что изменится? Ничего не изменится.

«Мне обидно, когда убивают людей»

— Так много накопилось ненависти между людьми. Я в этом смысле пессимист. Остаётся только уходить на другую планету.

— Вернуться к нормальной жизни уже нет шансов?

— Нужно какое-то чудо. Такого мира, как до 2001 года, уже не будет. 11 сентября — это был знак того, что в мире уже слишком много ненависти. Я это видел в Марокко, там всё было нормально, но всё-таки арабы там смотрят на европейцев как-то... Страшно, страшно. И Бронзовый солдат — это тоже было страшно. А почему? Люди не виноваты, виноваты политики. Политики ничего не делают, чтобы сохранить мир.

Каждый день убивают людей. Это просто вопрос времени, когда в Эстонии будут террористы, когда в Киеве будут террористы, когда на станциях метро будет, как в Москве, ОМОН ходить с оружием. Это уже не хи-хи, ха-ха. Это несделанная работа политиков. Для любой проблемы можно было найти более мирное решение, чем сейчас.

Людей на Земле где-то 6 миллиардов, и в то же время, например, в Китае не хватает питьевой воды. 20 миллионов человек без воды. А надо же ещё звёздные войны устраивать... Звёздная война — это реальность. И после этого думаешь, что такое человечество? Самоубийца.

— А какой-то выход, по-вашему, есть?

— Не знаю. Если бы произошла большая катастрофа, 3-4 миллиарда людей погибли, это было бы страшно. А пока людям не страшно. Глобализация, коммерциализация, всё большее и большее потребление — это своего рода эскапизм. И поэтому я поставил «Носорога». Там тоже люди убегают от серьёзных проблем, никто не хочет даже говорить о них. «Ну и что, такого не бывает, такого не может быть». И там только одно решение проблемы — люди сами становятся носорогами. В нацистской Германии так и было — если ты не хочешь проблем, вступи в партию, и всё. Там тебе легко будет. А потом в 37-38 годах домохозяйки удивлялись, что, оказывается, есть концлагеря, где убивают людей... Все хотят жить, чтобы было легко. То, что сейчас происходит в мире, я оцениваю пессимистически. Нужно, чтобы родился гений, который спасёт мир.

Самая лучшая пьеса 20-го века — «В ожидании Годо». Все ожидают решения, Годо придёт — и решит все наши проблемы. А он не придёт. Но всё человечество сейчас в ожидании. Один французский философ сказал, что 21 век будет религиозным или его не будет вообще.

— Если всё так безнадёжно, зачем заниматься театром?

На фестивале «Тэатральны куфар», Минск

— Театр нужен, чтобы люди жили культурно. И мне обидно за своих соратников, за своих коллег, с которыми мы работаем в театре. Мне обидно, когда убивают людей, мне обидно, когда насилуют женщин, и всё время обидно, что наша работа, которую мы делаем в театре, всё-таки не достигает человеческих сердец, что мир не стал лучше, и вряд ли будет лучше. Но я всё время надеюсь...

Мир меняется сейчас, и это хорошо, потому что людям надо принимать решения, склоняться в одну сторону или в другую, надо делать выбор, или туда — или сюда. Одни зовут — иди сюда, другие тоже зовут — иди сюда, и надо своим умом понять, куда идти, чтобы не быть рабом. А мир у нас очень сложный, я не знаю, как Украина, но Эстония очень сложный мир.

— Каковы ваши впечатления об Украине?

— Как говорил Путин о России: Россию не понять, её надо любить. Украина, конечно, не Россия, тут уже более-менее... она ищет свою идентичность... Но я был только в столице, в столицах люди во всём мире более-менее одинаковые. По сравнению с Москвой здесь люди спокойнее, по сравнению с Минском, конечно, более нервные. Очень гостеприимные люди, и я заметил, что в больших городах люди, которые ходят в театр, и люди, которые не ходят в театр, — это совершенно разные люди.

В принципе, у вас история похожа на нашу. Киев — город красивый, думаю, что летом он ещё красивее. В православии я мало что понимаю, но это очень эмоционально, очень театрально. У вас много православных верующих, очень это развито, в Киеве столько монастырей. Много верующих молодых людей. У нас в церковь ходят в основном пожилые.

Но самое яркое впечатление — это, конечно, монахи в Лавре. Затворники почти тысячу лет мёртвые, но они более живые, чем некоторые люди, которые думают, что они живы, но они мертвы, ходят как зомби. Это было потрясающе, я впервые такое увидел...

...Украинская столица позади, режиссёр вернулся к работе в Тарту. Осталось пожелать ему новых интересных постановок, хороших спонсоров, хорошего дома для театра. И ещё — спектаклей о состоявшейся счастливой любви...