* * * *

Дом неплохо сохранился, хотя и прожил на свете немало лет. А в праздники он просто-таки отлично смотрелся. Хозяйка затирала трещины, освежала стены, старательно протирала окна. В общем, Дом был доволен собой.

Только вот в последнее время стала раздражать его Водосточная Труба. Она своим внешним видом всякий раз напоминала о том, что уже прожито немало и, как бы он ни молодился, они всё-таки ровесники.

Стал наш Дом присматриваться к остальным домам на улице, и вдруг обнаружил, что ни у одного нового дома не было Водосточной Трубы. (Дом был уже слеповат и не заметил, что у каждого из его соседей был хоть и небольшой, но любимый водосточный сток).

— Все порядочные дома обходятся без труб, а зачем мне нужна эта старая, невзрачная, да к тому же совершенно пустая труба? — Так подумал Дом. И началась у него с Трубой очень уж развесёленькая жизнь. Что бы она ни делала, всё ему не так: то голос у неё скрипучий, а то в дождь, когда, казалось бы, только и подремать, она поднимает вдруг ужасный шум. Да к тому же она такая нестройная.

Бедная Труба не знала, что и ответить, а Дом всё точил и точил её. Но с каждым упрёком иссякали её силы.

И, когда однажды подул сильный ветер, упала Водосточная Труба на землю, да и рассыпалась. Дом не жалел о ней, без неё он выглядит теперь моложе. Прошло немного времени. И вот однажды проплывавшая мимо Туча обрушилась проливным дождём. Грязные потоки воды потекли с крыши по его старым припудренным стенам. Ни стройная берёзка, ни ветвистая яблоня не смогли прикрыть его.

Только в ненастье она ощутил своё одиночество и затосковал о Водосточной Трубе.

* * * *

— Где это ваша соседка? — спросила толстенькая Книга в яркой обложке у тоненькой Брошюрки. — Неужто опять в командировку отправилась?

— Представьте, что опять, — ответила та. — А я уж, честно говоря, и привыкла, что она редко бывает в нашем обществе.

— Ох-ох-ох! Уж эти мне командировки! — многозначительно протянула толстушка. — Я вот несколько лет работаю на этой полке, и меня никто никуда не посылает. Правда, в самом начале меня как-то послали на письменный стол, так что я имею представление об этих командировках. Мне там всю душу перетеребили, а Карандаш — так тот следил за каждым моим словом, всё хотел во мне что-то подчеркнуть. Но не на такую напал! Знаем мы эти подчёркивания, от них только замараешься... Хотя каждому своё, — и она намёком посмотрела на пустое место возле Брошюры. — Вы только не подумайте, что я её осуждаю. Я говорю это только вам одной, и то только потому, что пришлось к слову. — И, понизив голос, продолжала: — Она однажды сама показывала мне свои подчёркнутые строчки. Причём всё это было сделано с такой гордостью, что я даже растерялась, не понимая, чему она радуется.

— Да, я тоже не понимаю её натуры. Она, если несколько дней постоит на полке, начинает скучать. А мне, — призналась Брошюра, — нравится тихая, спокойная жизнь.

— Вот-вот! — подхватила собеседницу толстушка. — Она потому так рано и состарилась, что ведёт неразумный, расточительный образ жизни. Вы даже не поверите, что мы с ней ровесники. Но разве её можно сравнить со мной? Она же на десять лет старше выглядит.

— Эх вы! — вдруг не выдержал Словарь, с мнением которого все считались, так как он был толковым, — нашли, кого осуждать. Да она всю душу свою отдаёт людям! А вы потому и сохранились, что вас никто не читает.

Лампочка

Вечерами она была в центре внимания: яркая и сияющая, освещала собой всю комнату. Ночные мотыльки и мошки рвались на её свет, влетали в открытое окно и кружили вокруг неё, нередко обжигая крылья. И хотя сердце она имела горячее, но не теряла голову: держалась гордо и неприступно. И всё было бы хорошо, если бы...

Ей не раз приходилось видеть Луну, свободно гуляющую в небесах.

— Вот так живёт! — думала Лампочка. — Хочет — с тучами играет, а захочет — со звёздами говорит. А я на одном месте висеть должна! И всё это из-за него, из-за Провода. Ишь, как вцепился!

Так расстроилась Лампочка, что стала помышлять, как бы ей от Провода избавиться. И тут она с высоты своей увидела на столе слегка поблескивающий Нож. И, хотя он был явно туповат, этот столовый нож, Лампочка решила использовать, как можно быстрей, его возможности.

У Ножа оказался стальной характер, и ей не пришлось долго ждать... Почувствовав свободу, она воскликнула:

— Ах, лечу! — и, упав на пол, разбилась.

Что имеем, не храним...

На лугу, где жил Мотылёк, было много цветов: и скромных, не выделяющихся ничем, и прелестно нежных, и вызывающе ярких. Но когда он поднимался в воздух, они все устремляли свои взгляды на него. Казалось, что каждый зазывал к себе. Мотылёк в самом деле был необыкновенно красивым. К тому же ещё и был молодым, а значит, очень мечтал о любви. Он искал её всюду. Порхая с одного цветка на другой, он замечал, с какой радостью его везде встречали, и как часто нашёптывали: «Останься со мной... останься со мной...» А некоторые цветы, когда он беспечно пил предложенный ими нектар, пытались даже закрыть свои лепестки, чтобы удержать его подольше.

И был среди этого пёстрого множества на лугу ещё один цветок, не краше всех, а мудрей и нежней других: ненавязчивый, не посягающий на свободу Мотылька, не намекающий о своих чувствах к нему. С ним всегда было легко. Потому-то вечерами Мотылёк и стремился к нему, чтобы поделиться своими впечатлениями, рассказать о приключениях, удачах и неудачах. Цветок слушал его, плавно покачиваясь на своём высоком стебле, отчего Мотыльку всегда становилось спокойно на душе, и он безмятежно засыпал.

Но едва лучи солнца отгоняли ночную прохладу, как он вновь отправлялся на поиски того единственного цветка, которому хотел бы отдать всю нежность и теплоту сердца. Так проходил день за днём.

И вот однажды, прилетев под вечер на заветное место, он почему-то не обнаружил своего доброго друга. С беспокойным чувством Мотылёк ещё раз облетел луг. Даже поднялся повыше, чтобы лучше было видно, но всё напрасно — цветок как в воду канул. Мотылёк опустился на тонкую травинку, и вдруг почувствовал, как горестным чувством утраты наполнилось его сердце, и тут он понял, что тот единственный цветок, о котором всегда мечтал, находился всё время рядом. А теперь его не стало. Ощущение потери было так велико, что яркий луг показался ему бесцветным и неинтересным.

Вот ведь как бывает иногда.

Картина и Зеркало

Бесспорно, у них было что-то общее: те же формы, почти одинаковые рамки, и жили они в одной квартире. Только Зеркало висело в прихожей, а Картина — в комнате над столом. Но когда дверь была открытой, а это бывало довольно-таки часто, они могли подолгу разговаривать друг с другом. И хотя Зеркало жило не в центре квартиры и занимало не столь почётное место, в разговоре оно держалось высокомерно. Ещё бы! Что по сравнению с ней Картина? Всегда одни и те же краски, одно и то же настроение, одно и то же содержание.

А вот оно, Зеркало, способно отразить в себе всё, что находится и происходит в комнате, всех, кто проходит мимо. И люди, входя в квартиру, в первую очередь останавливаются возле него, Зеркала. И хотя они ничего не говорят ему лестного, Зеркало счастливо: сколько за его жизнь вертелось здесь людей, ни один не прошёл мимо!

Правда, в самом начале Зеркалу приходилось переживать неприятные минуты ревности и зависти. Случалось это тогда, когда люди, увидев Картину, восклицали: «Ах, какая прекрасная картина! Какой великолепный пейзаж!» «Интересно, что они в ней находят, — думало Зеркало, пристально всматриваясь в Картину. — Ах, да, какой-то Пейзаж!.. Кто же это? Сколько я её знаю, никогда не видела возле неё никакого Пейзажа. Но раз люди говорят, значит, что-то им да известно. Хороша же скромница, обзавелась Пейзажем. Но от меня она его упорно скрывает. Ещё бы, если б этот Пейзаж да увидел меня, Зеркало...»

Теперь, когда прошло много времени, Зеркало совершенно не реагировало на восклицания людей по поводу Картины и её Пейзажа. А в глубине души оно даже жалело Картину: «Боже мой, всю жизнь один и тот же Пейзаж! Ну, конечно, не всем же дано быть таким содержательным и блестящим, как я!»

* * * *

— В своё время я была знакома с Хрустальной Вазой, — с гордостью произнесла измызганная Пепельница, окидывая взглядом мусорник.

— Ах, как это интересно! Расскажите, хоть что-нибудь расскажите о ней! — попросила с нетерпением в голосе расколотая Копилка. По натуре она была страстной любительницей собирать всякую мелочь и умела из ничего сделать что-то.

— Ну что я вам, душечка, скажу, — манерно продолжала Пепельница. — Мне не раз приходилось бывать с ней на разных торжествах. Конечно, она красива, этого у неё не отнять, потому и везло ей больше: всё цветы попадались, а мне — окурки. Но будь у меня её рост, я бы ни в чём ей не уступила!

— У меня хороший рост, — отозвалась литровая Бутылка с отбитым горлышком, — но в меня почему-то цветы не ставили. Значит, дело здесь не только в росте.

— Чего вы вмешиваетесь! — резко оборвала её Пепельница. — У вас, я вижу, не всё в порядке с головой. Вы хоть раз в жизни встречались с Вазой?

— Нет, — честно призналась Бутылка.

— Вот видите, а ещё туда же со своими рассуждениями лезете! — возмутилась Копилка. И, уже к Пепельнице:

— Ну, продолжайте, продолжайте о цветах рассказывать! Они красивые?

— Ну, как вам сказать — с достоинством в голосе рассуждала Пепельница, — смотря на чей вкус... Для глаз они, безусловно, приятны, но для души... Нет, наверно, лучше моих окурков для души никого не сыщешь. Какие они были горячие и безрассудные! Ах, как вспомню, так кажется, что голова опять в дыму. Я ведь тогда очень весело жила, и не скрываю этого. А вот она всегда старалась быть сверкающе-чистой. А в сущности, она такая же, как мы с вами, — подытожила Пепельница, иначе не меняла бы так часто цветы.

* * * *

— Самая выдающаяся личность на полке — это я, — думал Подсвечник. — Часы неизменно идут по одному и тому же кругу, в книгах навечно одни и те же рассказы и рисунки. И только я, Подсвечник, постоянно меняю свечи!

Дубок

Когда молодой Дубок распустил свои первые листочки, на дворе стоял дождливый весенний день. Всё небо было задёрнуто серой, свинцовой пеленою. Изнурительные капли дождя стучали по молодой листве, по асфальту, по крышам павильонов. Ни единый луч солнца не пробивался из-за туч. Всё, казалось Дубку, было унылым.

Затем наступил вечер: нежный, тёплый, задумчивый. Стихли капли дождя, в парке зажглись фонари. Дубок, который ещё не видел ничего изумительного в жизни, был приятно поражён их свечением. Всю ночь ему было не до сна, всю ночь он беспокойно шумел молодой листвой и вздыхал у ног одного из ярких светил.

Следующий день был также дождливым, и Дубок дремал, дожидаясь ночи. И ночь приходила... ярко электрическая.

Дубок был слишком молод и не знал, что светлым днём ко всем приходит Солнце.

Металлолом

— Наконец-то нас перестали прятать! — прогремело ржавое, бездонное Ведро, выкатившись за калитку.

— Нас вывели в свет, — пытался пыхтеть испорченный Примус.

— Вы слышали, — включилась в разговор кривая Велосипедная Рама, — за нами приедет транспорт!

— Неужто нас повезут в магазин? — радостно воскликнул тупой, щербатый Топор.

— А я всегда верило, что нас ожидает блестящее будущее, — самодовольно произнесло сгорбленное Корыто.

И оно было право: их ждала переплавка.