Спрыгнув с пера на бумагу, Клякса заняла то место, о котором давно мечтала. Находившиеся поблизости буквы в страхе прижались друг к другу. А Вопросительный знак, который состоял в родстве с Восклицательным, с ужасом посмотрел в его сторону. Как могло случиться, что вместо аккуратной и симпатичной Точки, которая так была необходима его брату, вдруг появилась эта жирная, самодовольная Клякса?!
Среди букв были разные толки, но всем было ясно, что погиб Восклицательный знак ни за что, ни про что. «Мало ли какие казусы бывают в жизни, — говорили они, — но как можно было допустить такую несовместимость, ведь это не на день, не на два, это же надолго?!»
Восклицательный знак был удивительным знаком, с утончённой душой, да и внешне необыкновенно привлекательным. А сейчас он меньше всего походил на себя. Он перестал изумляться и восхищаться, его ничто уже по-настоящему не радовало. Он даже хотел однажды броситься под ластик, понимая безвыходность своего положения.
И только Клякса ничего не видела и ничего не хотела слышать: она была довольна собой. Она завладела самым лучшим!
* * * *
Где только не решаются судьбы! Кто-то выбросил на мусорник массивную раму из-под картины. Ну, казалось, всё — это для неё крах! Но кто-то другой, увидев её, тут же с радостью потащил в свой дом. А чего только не выбрасывают люди! И кухонную утварь, и старую мебель, и книги, и ещё многое другое. И не успевают отверженные даже хлебнуть из горькой чаши обиды, как находится тот, кто начинает считать их своей удачной находкой и уготавливает им новую и, вполне возможно, более полноценную жизнь, чем прежде. Что и говорить — повороты судьбы!
Я тоже не раз выносила к мусорнику то старую обувь, то в авоське бутылки, которые почему-то нигде не принимали. Мне они не нужны были, винным заводам — тоже. «А, возможно, кому-то для чего-то и понадобятся», — рассуждала я.
Суетятся возле мусорников птицы, ныряют в контейнеры кошки, ведут раскопки собаки. Изучающим взглядом окидывают мусорники люди. Почти всегда кто-то да и находит что-то для себя. Я тоже, проходя мимо, нет-нет, да и брошу взгляд в их сторону.
Гляжу как-то — мужик валяется. Выбросили, — думаю. Подошла, посмотрела...
Не-ет, никудышный мужик! Мне такой не нужен.
Потом я из окна наблюдала, как к нему то одна, то другая подходила... Подойдут, постоят, со всех сторон на него посмотрят, головой покачают, да и пойдут своей дорогой. Видимо, ни одна из них так и не смогла решить, для чего такой может ей пригодиться.
Отлежал мужик своё. Никто его так и не подобрал. С огромным трудом поднялся (ясное дело: камень на душе), и пошёл, раздираемый сомнениями: то ли вправо ему, то ли влево, то ль вернуться назад, а может, всё-таки — вперёд... От этого походка у него была очень неуверенной.
Эх, мужик, мужик, и куда ты пошёл? И кто тебе рад будет?.. А может, ты всего-навсего к другому мусорнику перебираешься, надеешься, что там решится твоя судьба?!
* * * *
Доска Объявлений — открытая натура. Всё, что знает она, знают все. Телефонная Трубка — тонкая душа. Она чувствует, с кем поговорить строго, а с кем и полюбезничать. Совсем иного склада Почтовый Ящик. Молчаливый, строгий, скромный. Он всегда вызывал недовольство у своих соседок.
— Если бы вы знали, как он меня раздражает, — говорила Доска Объявлений Телефонной Трубке. — Вечно насупленный, скрытный. Он никогда не вступает с нами в разговор. Как можно жить с таким характером!
— Да-да-да, дорогая. Вы совершенно правы, — трещала в ответ Телефонная Трубка.
— От этого субъекта в неизменном костюме всегда веет скукой. Да и вообще, кому он по душе? Вы заметили, что возле него никто и никогда не задерживается? Это только возле нас с вами люди могут стоять подолгу.
Так судачили кумушки и не подозревали, что именно за скрытность Почтового ящика, а точнее, за способность надёжно хранить всё в cвоей большой душе люди нередко доверяли ему свои тайны.
* * * *
По призванию он был Фонарём. От рождения мощным. По положению высоким, так как был укреплён под крышей 9-этажного дома. Его свет заливал весь двор, пробиваясь сквозь оконные шторы в сонные дома.
— Будь он неладен! — морщились тёмные квартиры. — От него теперь нету покоя. Среди ночи то и дело просыпаешься. Всё время в напряжении.
Зато двор был доволен.
— Как хорошо! — не мог нарадоваться он. — Светло-то как! Теперь можно жить уверенно: ночь не страшна.
— Да, всем не угодишь, — рассуждал Фонарь. — Но главное то, что я делаю своё дело, и делаю хорошо. Ишь, как от меня тьма шарахается!
* * * *
Заспорили два слова.
— Я важней, — сказало Летающее.
— С какой это стати? — удивилось Печатное.
— А с такой, что не всякий тебя найдёт и прочитает. А я летаю себе, летаю, и все меня слышат и все знают.
— М-да... — растерянно протянуло Печатное и обратилось к Книге: — Ты слышала, выходит, все твои слова ничто в сравнении с Летающим словом, ведь не всякий тебя прочесть может, а Летающее все слышат, все знают.
— Глупости! — сказала, как припечатала, Книга, — Летающее отлетает своё, его и забудут. А Печатное в веках может жить.
— Ага! — воскликнуло Печатное слово, — Тебя рано или поздно забудут, а мы на века остаться можем.
— Ха-ха-ха! — издевательским тоном продолжало Летающее. — Передай своей Книге, что вас всех завтра могут сжечь, и от вас следа даже не останется.
— Да-а?.. — растерянно протянуло Печатное. — Ты слышала, Книга, тебя-то сжечь могут, а вместе с тобой и я погибну. А Летающее неизвестно сколько ещё летать может!
— Да..., — обескураженно вздохнула Книга. Но она была очень учёной, чтобы просто так согласиться с этими доводами. — А знаете что, давайте у Человека спросим...
— Эй, Человек, разреши наш спор: какое слово важней, Летающее или Печатное?
— Ну, это смотря с какой стороны глядеть: может, и Летающее, а может, и Печатное. Я точно ответить не могу.
— А кто может?
— А тот, кто рассудительней меня.
— Это кто же?
— Известное дело — Время!
И обратились тогда они ко Времени:
— Рассуди нас. Время: какое слово важней — Летающее или Печатное?
— Правильное! — ответило Время.
— Это какое ещё?
— А такое Летающее, которое со временем стать Печатным может. И такое Печатное, которое впоследствии может стать Летающим.
— Тогда как же стать правильным словом?
— А это всё только от Человека зависит.
— Эй, Человек, ты слышал: оказывается, от тебя только зависит, какими нам быть. А мы очень желаем быть правильными. Ты уж постарайся.
— Легко сказать, — почесал затылок Человек. — Чтобы слова были правильными, нужно, чтоб вначале были правильными дела. А они-то без правильных мыслей не получаются. А чтоб мысли правильными были, нужно перво-наперво правильные чувства воспитать. А воспитание-то обычно с детства начинается, да с помощью правильных дел и правильных слов.
— Вот-те на! — воскликнули Слова.
— А может, мы и есть как раз те самые правильные?
— Может. Только это пусть решит Время. Я не берусь.
И стал Человек со своими словами время выжидать, а нет, чтобы для начала хотя бы одно правильное Дело сделать!
* * * *
В долине Голосов жили голоса. Разнообразные и очень разные. Они о чём-то спорили, мечтали, чему-то радовались. Они жили своей удивительной жизнью. А рядом в горах жил другой Голос. Он иногда, обращаясь к живущим в долине, гремел из-под облаков:
— О чём это вы? Вы не о том... Вы не так... Это же никуда не годится! Только я достоин, чтобы мои слова слушали ущелья, перевалы и горные вершины. Вы все должны учиться у меня, и тогда для лучших я подыщу здесь место.
В долине затихали. Какое-то время там царило молчание, но когда она вновь оживала, то было слышно, как дрожали одни голоса и сбивались другие, так как многие считали тот Голос правым и неистово мечтали хоть когда-нибудь попасть в горы, чтобы также греметь из-под облаков.
А Голос тот, по правде говоря, был не лучше и не сильней других; просто он в горы забрался первым и знал, какие чудесные превращения делает там эхо, а потому очень боялся, чтобы никто не раскрыл его тайны. Напрасно живущие в долине мечтали о горных вершинах.
* * * *
Брошь работала по совместительству у нескольких Платьев, что и вызывало негодование у скромной труженицы Булавки, которая обладала большим чувством собственного достоинства. Ведь именно она смогла легко и быстро протянуть не одну резинку в хорошенькое, тёпленькое место, а вот Брошь, несмотря на своё положение, не знала бы даже, как за это дело и взяться.
Да и вообще, что она умеет делать! Усядется где-то возле Воротника и не шелохнётся. И может так просидеть весь день. И за что только ей почёт и уважение, ну, совершенно же ничего не умеет делать!
То ли дело она, Булавка! Не раз приходилось ей заменять то Крючок, то Кнопку и даже Пуговицу, когда те отсутствовали по каким-то причинам.
— Какая чёрная неблагодарность! — думала Булавка. — Они, Платья, вспоминают обо мне лишь тогда, когда попадают в затруднительное положение, а так я им и не нужна. Сколько раз оказывала услуги, ну, могло же хоть какое-нибудь взять меня на её место! Неужели я не заслужила того, чтобы быть всегда на виду!»
Булавка и слушать не хотела, и мысли не допускала, что у каждого в жизни бывает своё назначение. «Здесь что-то не так», — думала она и бегала по различным инстанциям: намекала, просила, наконец, требовала, чтобы пересмотрели, уточнили, имеет ли право Брошь занимать то место, которое она сейчас занимает. Но всё тщетно: кто улыбался, выслушав её заявление, кто строго отчитывал, чтоб не отвлекала по пустякам, но никто не отнёсся к этому серьёзно.
— Какие у неё связи! — пришла к выводу Булавка. Она перестала бегать в поисках «справедливости» и с нетерпением стала ждать той минуты, когда Брошь состарится или что-то у неё испортится.
Но закончилась эта история тем, что ржавчина, изъевшая Булавку изнутри, выступила и наружу. И тогда она перестала соответствовать даже своему назначению.