Мучаетесь извечным, «проклятым» вопросом: «зачем жить? зачем человеческая жизнь? в чем ее смысл? ведь все равно умру и ничего от меня не останется! в Бога, в вечную жизнь души поверить не получается... жить для людей, хотя бы дня самых близких, чтобы делать им хорошее, может быть, и хотел бы, но ведь и их не будет, все умрем, а значит — зачем жить? для чего все это — есть, спать, ходить на лекции, читать книги?»

Вам за двадцать, а мне за пятьдесят, и я тоже с юных лет все об этом думаю, но нет уже давно во мне той юной Вашей растерянности, паники, потому что, кажется, пришел к себе, и Вы непременно тоже придете.

Мне кажется, если б я в Вашем возрасте знал-чувствовал то, что знаю-чувствую сейчас, во мне не было бы той долгой тревожной паники, больше сделал бы в жизни своего, творческого. Вот и хочется рассказать, как все это понимаю, как отвечаю себе на «проклятый» вопрос. Вдруг Вам пригодится. Даже не в том смысле, что проникнетесь чем-то из моего мироощущения, а в том, что оттолкнетесь от него, как, быть может, чуждого себе, — к своему. В конце концов, чем же еще может помочь в таком случае один человек другому? Только тем, что расскажет ему, как сам про это думает.

Тоже не мог с юности проникнуться религиозным мироощущением и лишь завидовал верующим. Верующие убеждены в том, что их душа, их духовное переживание — есть частица Бога, Божественного духа, существующего изначально и вечно. После смерти тело уйдет в кладбищенскую землю, а душа будет жить всегда в потустороннем мире, в Боге, общаться с душами других умерших и т. д.

Один старый прекрасный верующий человек, художник, мудрый грустный жизнелюб, мне говорил когда-то за обедом, что там, в загробном мире, все будет почти так же, как здесь, будем тоже есть с удовольствием горячий красный борщ и поджаристые картофелины с малосольными огурцами, но все это будет как-то чуть сдвинуто не по-земному, будет другой длины волны. Я старался тогда это почувствовать, поверить в это и не мог почувствовать свою духовную индивидуальность, свойственное мне переживание, отношение к миру — без моей телесности, ушедшей в кладбищенскую землю.

Дело в том, что независимо от воспитания и образования, по природе своей, по причине наследственных особенностей своего тела, в том числе мозга, я ощущаю материальное, телесное изначальным, первичным по отношению к духу. Тело, мозг излучают этот индивидуальный, мой дух, перерабатывая, отражая по-своему, сообразно своим природным особенностям, духовную, общественную жизнь вокруг меня.

Я еще не был студентом-медиком, но уже чувствовал-знал, что телесным, мозговым особенностям человека соответствуют душевные, духовные. А мой школьный товарищ по причине своей иной телесной природы знал-чувствовал, что изначально, первично не материальное, а духовное, а материальное есть лишь временное пристанище, жилище для духа. То есть он — человек идеалистического склада. Сравните Венеру одухотворенно-идеалистического Боттичелли с Венерой его современника — одухотворенно-материалистического Джорджоне — и почувствуете эту природную противоположность их мироощущений. Сравните рублевского Христа с поленовским («Христос и грешница»), пейзаж Кента с пейзажем Саврасова, женщину, изображенную Ренуаром, с женщиной, изображенной Матиссом. И так бесконечно.

Еще недавно в нашей стране полагалось считать материалистическое мироощущение правильным, а идеалистическое — неверным, ошибочным. Ленин, кстати, чувствовал, что здесь что-то не так, отмечал, что идеализм не просто «чепуха», но все же не мог его обозначить иначе, как «пустоцвет» на дереве живого человеческого познания. Удивляясь махистам, тому, что некоторые из них незаурядные физики, хотя и плохие философы (то есть идеалисты), Ленин, видимо, не догадывался, что идеалистическое мироощущение (с чувством-убежденностью в изначальности духа) есть основа не только философского идеализма, религии, но и основа теоретического мышления в физике, математике, астрономии и т. д.

То есть, материализм и идеализм — это два противоположных по сути своей мироощущения, обусловленных, прежде всего, разными природными свойствами людей и дополняющих друг друга в духе единства противоположностей, в духе принципа дополнительности Нильса Бора. Вы знаете, конечно, что Бор вывел свой принцип дополнительности из того события, что объекты в атомной физике оказались весьма зависимыми от наблюдающих их приборов и данные разных приборов таким образом дополняли друг друга. Бор, видимо, не углублялся в изучение человеческих характеров, но отметил, например, наблюдая за собою, что и в психологии так же невозможно «отличить сами явления от их сознательного восприятия», что и здесь «существует дополнительное соотношение подобно тому, какое существует между данными о поведении атомов, полученными при разных условиях опыта».

Исследуемый мир, таким образом, думается, весьма зависит от исследующих его типов людей-«приборов», и данные, полученные разными людьми-«приборами», закономерно дополняют друг друга, и так будет всегда. Помните фреску Рафаэля «Афинская школа»? Там по мраморным ступеням среди своих учеников спускаются два великих учителя-философа. Идеалист Платон поднял руку вверх, показывая, что там истина, а Аристотель, в философии которого так много материалистического, показывает рукой вниз. Но главное — как чувствуется в этой фреске, что необходимо и то, и другое, что два великих противоположных друг другу мироощущения составляют Единство.

Самое высокое в жизни — это, конечно, общечеловеческие, нравственные ценности, а сотканы они из идеалистических или материалистических нитей — это уже зависит от природных особенностей творцов, гуманистов. Все нравственное, гуманистическое необходимо и бесценно. Нельзя зачеркнуть Венеру Боттичелли, идеалистическую философию, религию, психоанализ хотя бы потому, что громадная часть человечества своими особенностями созвучно отвечает этому идеалистическому подходу к миру, так же как многим людям созвучен материалистический подход, склад души, потому что они сами такие. Запретить что-то нравственное в общечеловеческом смысле — значит нарушить, сдвинуть, изуродовать духовную экологию, культуру.

Никогда, убежден, материалисты и идеалисты не докажут друг другу, что кто-то из них прав, а кто-то не прав, — потому что они от природы разные люди, разные «приборы». Потому что независимо от того, что чувствовать-считать изначальным — дух или тело или вообще отвергать какую-либо изначальность в принципе, — независимо от этого, само соединение духа и тела в одно, как это происходит, где и в чем тут граница между телом и духом — все это есть великая, вечная тайна.

Простите, что так расплылся, но по-другому трудно мне объяснить себя, боюсь быть непонятым и потому вот «жую подробности» по старой преподавательской привычке.

Так вот, будучи по природе своей материалистом, я не мог представить, ощутить свою духовную индивидуальность, то есть основу творчества, свою суть — без своего тела, особенностям которого в самом широком смысле (включая сюда и цвет глаз, и форму рук, и особенности внутренних органов) отвечают мои душевные особенности (об этом подробно — в книге Эрнста Кречмера, о которой уже говорил Вам). Если нет моего настоящего тела, настоящего, с моей, здешней длиной волны, то моя вечная аморфная душа — не моя и неинтересна мне.

Стало быть, религия, философский идеализм, обещающий вечность моего духа в Вечном Разуме, не могли мне, как и Вам сейчас, помочь успокоиться в тревожной панике от «проклятого» вопроса. Не мог, как и Вы, проникнуться и эпикурейски-материалистическим мироощущением, трезвым, полнокровно-чувственным пониманием того, что жизнь — это чувственные удовольствия, пряные ощущения, радости интересной работы, живого общения с людьми, и, пока я жив, наслаждаюсь жизнью, смерти нет, а когда смерть придет, уже меня не будет, и она останется в дураках.

Дело в том, что никогда, как и Вы, не жил яркими чувственными радостями, не тратил на них много времени и быстро их забывал, в отличие от многих чувственных людей, для которых, например, очень важно, какое блюдо они отведали где-то в гостях. Эти переживания, ощущения живут в их душе, и через годы в подробностях такой человек расскажет свои вкусовые ощущения, как там все на тарелке было разложено — где помидоры, где укроп, как красиво дышало парное мясо, какими ломтиками была нарезана картошка и т. д. Это часто, кстати, душевные, заботливые люди, прекрасно, легко делающие какую-то сложную, в основном практическую, непосредственно — для людей работу, во имя добра. Я знаю таких хирургов, зубных врачей, актеров, физиков-экспериментаторов... Но и там, в своей профессии, они работают прежде всего богатством своих ощущений, реалистическим, практичным мышлением.

Я жил другим. Меня более всего захватывала психотерапевтическая (в широком смысле) работа, то есть помощь кому-то своей душой, и это могло выражаться целебной беседой, гипнотическим сеансом, лечебной помощью пациентам творческим самовыражением, психотерапевтическими рассказами и письмами.

Я, конечно, материалист, но духовный материалист. То есть для меня превыше всего духовное движение в человеке при ясном знании-чувствовании того, что именно тело светится духом, и он невозможен без тела. При этом убежден в ограниченности такого, материалистического подхода к делу, убежден в том, что материализм и идеализм органически дополняют друг друга. Все, что ни делал в жизни, все как-то, вольно или невольно, сводилось уже в юности к тому, чтобы душевно, духовно помочь какому-то человеку, симпатичному мне.

Вы рассказывали, как жалеете старого деда за то, что его уже никто дома не слушает, и все так выходит, что он мешает кому-то пройти из коридора в кухню и т. п. А ему все хочется рассказывать о том, как в молодости работал зоотехником в Средней Азии с овцами — и Вы один его слушаете, хотя это не так интересно и для Вас. Но слушаете, чтобы ему лучше было от того, что рассказывает свое.

Или вот Вы, студент-биолог, с соседской девочкой бесплатно занимаетесь химией не столько из интереса к химии, сколько из-за того, что чувствуете, что у нее настроение делается лучше, когда что-то трудное для нее прежде вдруг, благодаря Вам, понимает, и верится ей тогда, что в институт поступит.

Вам, выходит, лучше оттого, что ей лучше становится. Мне это все по своей молодости знакомо. Понимаете, мы, в конце концов, для себя делаем людям хорошее, чтоб самим от этого лучше себя чувствовать. Это у нас такая особенная душевная защита, а не потому, что мы как-то благородно заставляем себя служить людям. Так и хирургу настоящему запрети оперировать, он все отдаст, чтобы опять человеку хирургически помочь.

Вот и стал думать: может быть, в этом и есть смысл моей жизни, которым надо проникнуться, чтоб не бояться смерти, чтоб ушел этот «проклятый» вопрос: зачем?

Стал читать философов, психологов, психотерапевтов. Ведь конкретное психологическое, философское направление — это, в сущности, та же психотерапия для его творца и его последователей, поскольку направление это, концепция высвечивает в жизненном тумане свой собственный, целебный путь. Особенно подробно изучал дзэн-буддизм и западные учения — психоанализ Эриха Фромма, недирективную психологию, «группы встреч» Карла Роджерса, гуманистическую психологию Абраама Маслоу, логотерапию (терапию смыслом) Виктора Франкла.

Всюду здесь усмотрел, выяснил вдохновенно-тонкое, гуманистически-нравственное идеалистическое мышление-чувствование. По сути дела, и дзэн-буддисты, и все названные сейчас психотерапевты идут от изначально-божественной чистоты души во всяком человеке и стараются освободить душу человека от всяких скверных общественных условностей, наростов, пагубных общепринятостей, роботности, стараются вернуть человеку не замутненную общественным рабством свободу его духа.

Басё это делал еще в средние века, например, с помощью своих чудесных дзэн-буддийских трехстиший (хокку).

Германский, а потом американский психоаналитик Фромм, в созвучии с дзэн, уже в наше время помогал понять человеку, что тот пагубно для себя бежит, увлеченный механически-социальными переживаниями, от свободы своего духа.

Американский психолог Роджерс в своих «группах встреч» помогал людям душевно-непосредственно расковываться таким образом, чтобы ощущать свободу-радость, яркое нравственное переживание, в котором человек личностно растет. Я дважды слушал Карла Роджерса в его прекрасно одухотворенной старости в Москве и в Тбилиси, незадолго до его смерти, осенью 1986 года, когда он приезжал к нам. Он сравнивал себя с садовником, который старается выращивать розы в душе всякого человека. Когда ему сказал кто-то из слушателей в аудитории, что ведь вырастают у самого лучшего садовника не только розы, но и шипы, — он произнес: «И все-таки я всякий раз верю, что вырастут розы».

Американский психолог Маслоу говорил о самоактуализации, в сущности, тоже в духе полного, вдохновенного раскрепощения заложенного в тебе истинно человеческого, нравственного, то есть божественного начала.

Австрийский психотерапевт-экзистенциалист Франкл помогает найти страдающему смысл своего страдания, поверить в то, что это и есть подлинный смысл страдания, и тогда страдание смягчается, потому что не так страшно и уже не так мучительно то, что имеет смысл. И этот смысл, в который важно поверить, есть Бог. Одна из книг Франкла так и называется — «Не осознанный в нас Бог».

Все эти психотерапевтические учения меня притягивают и притягивают своим нежным гуманизмом. Но я не могу проникнуться ими, потому что в них нет материальной, телесной основы, нет опоры на определенные душевно-телесные типы людей, они надхарактерологичны, как все идеалистическое, религиозное.

У меня сложилась моя собственная психотерапевтическая философия, мое, соответствующее моей природе мироощущение, которое и помогает мне жить. Благодаря книгам, особенно книгам Э. Кречмера и П. Ганнушкина, своей профессии, я понял, объяснил, прочувствовал себя и других людей как определенные личностные, душевно-телесные типы, склады — психастенический (тревожно-сомневающийся), замкнуто-углубленный (аутистический), напряженно-авторитарный, сангвинический, ювенильно-эгоцентрический и т. д.

Каждый душевно-телесный тип человека предрасположен к своему типичному мироощущению, по-своему видит мир, чувствует, размышляет. Конечно же, каждый человек уникален, неповторим, как нет двух березовых листьев, совершенно повторяющих друг друга. Но определенный тип собирает в себе общие, типичные черты людей этого типа, как березовый лист собирает в себе общие признаки березовых листьев — в отличие от, например, осиновых. Могу твердо сказать, что для аутистического человека (с его аутистическим — самособойным, символически-философическим видением мира, с ощущением изначальности духовного) типично идеалистическое, нередко религиозное мироощущение, а для напряженно-авторитарного — материалистическое без диалектической живости, формально-логическое и т. д.

Вот Вы — психастенический человек. От аутистического типа психастеник отличается тем, что нет в нем склонности к аутистическому мышлению и чувствованию, есть ощущение изначальности материи-тела по отношению к духу. От напряженно-авторитарного — тем, что в психастенической реалистичности-материалистичности нет напряженно-сердитой прямолинейности-авторитарности, а от тоже реалистического сангвинического — тем, что нет в психастенической материалистичности поглощающей сангвиника солнечной естественности, чувственного жизненного полнокровия.

Лишенный способности непосредственно-естественно, подробно-чувственно переживать жизнь, психастеник в этом своем душевном деперсонализационном онемении испытывает более или менее выраженную неуверенность в своих чувствах. Ему свойственно мучиться вследствие этого чувством вины, например, перед близкими, чувством неполноценности с самобичеванием. Порою он воспаляет, оживляет себя для жизни яркими красками, как это делал, например, в своих картинах импрессионистический художник Клод Моне.

Психастенику часто легче, когда он кому-то помогает. Притом помогает не как угодно, например, не мытьем полов, а по-своему — прежде всего душевным своим переживанием, духовной заботой, к чему предрасположен своей природой.

Я представляю себе Вас одухотворенным преподавателем биологии в школе или институте либо исследователем-путешественником, добросовестным наблюдателем в духе психастенических Дарвина, Павлова, или психастеническим писателем в духе Чехова.

Если б я сказал все это человеку аутистическому, он бы, наверно, рассердился на меня за то, что как бы отнимаю у него духовную свободу, что он может быть завтра совершенно другим, нежели сегодня. Но психастеник обычно, рано или поздно, в психотерапевтической работе принимает свой тип как генетическую «осознанную необходимость», довольствуясь той могучей свободой, которая помещается в рамки его психастенического склада.

При этом вообще какой-либо душевный склад, тип не несет в себе нравственной оценки. Конкретный человек, принадлежащий к определенному типу, может быть нравственным и безнравственным. И при всей непримиримости ко злу безнравственности постараемся понять-принять всех остальных, не безнравственных, но разных характерами людей и проникнуться к ним братским уважением.

Таким типологическим пониманием человеческой жизни, пониманием того, что каждый тип нужен особенно для какого-то своего общественно-полезного дела, к которому предрасположен своей природой, что все мы, служа добром друг другу, соединяемся в единый организм — Человечество, — таким пониманием-мироощущением нередко проникается психастенический человек, и оно поддерживает его, сообщает смысл жизни.

Таким образом, смысл моего мироощущения, моей терапии творческим самовыражением состоит в том, чтобы научиться творчески, нравственно выражать себя, самоактуализироваться, быть самим собою, личностно расти, но не вообще, не в аутистическом, религиозном понимании (как, например, у Роджерса, Маслоу), а сообразно особенностям своего душевно-телесного типа, то есть самоактуализироваться, личностно, нравственно расти, быть самим собою — именно как человеку определенного склада: психастенического, аутистического, сангвинического и т. д.

Я отдаю себе отчет в типологически-материалистической приземленности моего мироощущения, моей терапии творческим самовыражением. Да, в ней нет того высокого религиозного, идеалистического вдохновения, в котором человек чувствует себя вместе с Богом, частицей Вечного Разума, Красоты. Здесь человек чувствует себя конкретным личностным (характерологическим) типом и старается держаться, при всем множестве занятий, в любом из них, характерного для своего склада пути, дабы, не теряя лишних сил и времени на не свое, на то, к чему не предрасположен, быть может, попробовав всякое, скорее вернуться к своему и как можно больше сделать в жизни своего, того, что только ты так хорошо и можешь сделать. Но это свое, типологическое бесконечно разнообразно внутри себя и захватывающе вдохновенно. Наши занятия, индивидуальные, домашние и в группе творческого самовыражения, как почувствовали уже, наполнены непосредственным попытками создавать творческие произведения, творчески общаться с искусством, природой, попытками проникновенно-творчески погружаться в прошлое и т. д. — то есть попытками высветить, очертить свою, типологическую особенность.

Все это нужно для того, чтобы яснее увиделся именно свой путь. Научившись все делать по-своему, сообразно своим особенностям, войдя в творческий стиль жизни, в стойком творческом вдохновении пойдете по этому пути, обретая смысл жизни. Не вообще смысл — Бога, как у Франкла, а свой психастенический смысл жизни в Природе и Человечестве.

Терапия творческим самовыражением, таким образом, есть материалистическая система, но она, понятно, способна вывести человека, в соответствии с его особенностями, и на религиозный, философско-идеалистический, экзистенциальный путь.

Каков же Ваш путь? По моему опыту он, как сказал уже, может быть созвучен психастеническому пути таких гениев, как Дарвин, Чехов, Павлов, Клод Моне, независимо от того, несете ли Вы в себе гениальность. У гениев, в сущности, те же типы душевного склада, но, может быть, более сложные, глубинно-тонкие. Когда в группе смотрим на экране слайд картины Рембрандта, нас интересует не гениальность его сама по себе, а склад его личности — одухотворенно-грустный сангвинический склад, в котором видится его путь в искусстве и жизни и пути сегодняшних личностно созвучных ему людей.

Как решает обычно, в конце концов, психастеник после юношеских тревожно-панических переживаний, подобных Вашим, этот «проклятый» вопрос: зачем все? зачем жить? в чем смысл всего, что происходит со мной в мире? Как решали этот вопрос те великие психастеники, которых назвал выше, и многие психастеники, которых знал, знаю?

Живу для того, чтобы нести добро людям, особенно тем, к кому тянусь душой: будь то близкие, ученики в школе, студенты, пациенты, люди, ради которых исследую природу, для которых пишу художественное или рисую. Неся свое добро, чувствую себя увереннее, лучше, нужнее. Конечно, умру, как все. Но не совсем умру: останусь в душах тех, кому помогал, кого учил, останутся мои статьи, быть может, книги и т. п. Даже если не останется от человека ничего в библиотеках, не останется детей, не построит дом, — он все равно бессмертен, так как люди, с которыми был вместе, как-то изменились, возможно, стали лучше благодаря мне и как-то передали это, связанное со мной, своим детям, внукам, друзьям. Я останусь жить, пока живет Человечество, потому что моя жизнь непременно, хоть чуть-чуть, изменила Человечество, я не способен просто выпасть из него, я незримо останусь в людях, которые будут жить через тысячи лет, хотя имя мое погаснет и они не будут обо мне ничего знать. А когда прекратится Человечество, я все равно останусь своими материальными частицами, рассыпанными в мире, потому что материя не исчезает. Никак невозможно пропасть совсем, никто из умерших совсем не исчез. Потому бездна меня теперь не страшит. Буду в мире своими частицами и через миллиарды лет, когда уже не будет живого. Но сейчас еще хочу как следует поработать творчески, чтобы сильнее пожить своим творчеством, своей личностью после смерти, в жизни Человечества, как живут нынче не хуже живых многие давно ушедшие. Мы благодарно носим в душе их живой образ, говорим о них, спорим — еще больше, чем о живых. Ради всего этого, по-моему, стоит жить, не спрашивая: зачем? Во всем этом духовном, добром взаимодействии людей и состоит для меня смысл человеческой жизни.

Уже отметил, что если не сможете целебно (в высоком смысле) проникнуться подобным мироощущением, то, может быть, хоть оттолкнетесь от него, ощущая его чуждость себе, в иное, свое понимание себя среди людей и природы.