Два раза Вы были у меня в кабинете и все рассказывали о своих театральных успехах, вдохновенно, красиво. Зато другими актерами и своими близкими лишь возмущались, подчеркивая, что Вас не понимают, недооценивают и вот «из зависти» «выставили» из театра. Я слушал Вас почти молча и очень хорошо чувствовал, что, расхваливая себя и поругивая других перед внимательно слушающим человеком, Вы успокаивались, облегчали душу. В третью встречу я рассчитывал сказать Вам свое обоснованное слово, но Вы прийти не смогли, так как заболели ангиной, и потому я пишу Вам. Хочу этим письмом подготовить почву для следующей нашей встречи, если, конечно, захотите ко мне прийти.

Прежде всего, Ваша беда — это Ваш болезненно трудный характер, от которого страдают не только окружающие, но и Вы сами. Вот сейчас, например, Вы в слезах и не у дел. Однако Вы, интеллигентный человек, способны, я в этом убежден, перестроить себя. Не в том, конечно, смысле, чтобы переделать свой характер, а в том, чтобы, зная собственные неприятные черты, скрывать их и, сколько можно, строго наблюдая за собой сбоку, вести себя так, чтоб людям с Вами и самому тоже не было тяжело.

Сильное и неприятное свойство Вашего характера — представляться лучше, чем есть на самом деле. Понимаете, именно не быть лучше, благодаря работе над собой, а представляться всеми средствами. Ведь Вы не живете, а только играете в жизнь, играете в плохом смысле слова, Вы неустойчивы в чувствах и невдумчивы, как ребенок. Подобно тому, как многие дети желают, чтоб смотрели, как они играют, обедают и т. п., Вы постоянно желаете обращать на себя внимание и просто чуть не плачете, когда Вами не восхищаются и не возмущаются. Подобно чеховской Ариадне, Вы просыпаетесь с желанием нравиться. Когда же чувствуете, что ни остроумием, ни игрой не способны заставить говорить о себе, выкидываете какую-нибудь штуку, например неожиданно являетесь в театр с бритой головой, чтоб толковали о Вас хотя бы в связи с этим.

Жить в тени для Вас невыносимо. Не получив в пьесе главной роли, реагируете на это истерическим хохотом, оскорбляете главного режиссера, товарищей и вот — не у дел, потому что товарищи работать с Вами, естественно, теперь не хотят, а в другой город из столицы Вам ехать не хочется.

Теперь жалуетесь, что люди думают только о себе. Вот, подумаешь, погорячился, а они не могут простить. А Вы простили первую свою жену, когда она, измученная учительской работой и домашним хозяйством, вздремнула в то время, когда Вы дома рассказывали ей об искусстве? Нет, Вы тут же с ней расстались. Со второй женой, актрисой, развелись, потому что она пользовалась большим театральным успехом, нежели Вы сами.

Всюду, в каждом кусочке Вашей жизни, сверкает эгоцентризм, холодновато-злое отношение ко всякому, кто не восхищается Вами, не обращает на Вас внимания, кто лучше Вас. Если же Вы чувствуете, что кто-то относится к Вам с равнодушием, то этот человек вообще для Вас враг, и Вы плетете против него истерическую интригу, как королева Елизавета в шиллеровской «Марии Стюарт», как герцогиня Мальборо в «Стакане воды» Э. Скриба.

Наш психиатр П. Б. Ганнушкин писал об истерических людях: «Будучи неистощимы и неразборчивы в средствах, они лучше всего чувствуют себя в атмосфере скандалов, сплетен и дрязг. В общем они ищут легкой, привольной жизни, и если иногда проявляют упорство, то только для того, чтобы обратить на себя внимание». Если Вы думаете приблизительно так: «все это не про меня, доктор глубоко заблуждается, он меня не понял», — то в этом сказывается лишь еще одно Ваше истерическое свойство: наполнившись соответствующей эмоцией, искренне лгать самому себе, по-детски веровать в собственную ложь, видеть лишь то, что хочется видеть.

Итак, если хотите, чтоб я Вам по-настоящему помог в жизни, то покорно примите все это, и я помогу Вам научиться, на первых порах хотя бы искусственно, механически, жить не по своему характеру, а так, чтобы людям было с Вами не так трудно, а значит, и Вам с ними. Это возможно, иначе я бы не писал всего предыдущего. Возможно, потому что Вы умны, ведь так остро видите всякую соломинку в глазу у другого. Как едко обнаруживаете эгоцентризм, хвастовство некоторых своих коллег! Теперь только нужно согласиться, что и у Вас все это есть в изрядном количестве, и научиться, по возможности, видеть это в себе взглядом сбоку и предупреждать.

Помню, в юности у меня тоже были моменты этой склонности представляться лучше, чем есть на самом деле, прихвастнуть при случае и т. д. Правда, я тут же или немного погодя стыдился этого, переживал это. Мне тогда, знаете, очень помогло одно место в толстовском «Отце Сергии». Там, помните, князь, преуспевающий офицер, разочаровавшись в светской жизни, в ее внешнем блеске, становится кротким монахом, и его вместе с двумя старушками и с солдатом встречают где-то чужие ему люди — барин, барыня и француз-путешественник. Барин демонстрирует французу странников, и они говорят между собой по-французски про этого князя, принимая его за сына священника, думая, что он их не понимает. И он смиренно берет у них 20 копеек и отдает их потом товарищу, слепому нищему.

Что тут меня взволновало? То, что князю радостна была эта встреча потому именно, что он «презрел людское мнение». То есть он сумел получить душевное удовлетворение не от того, что представился незнакомым людям больше, чем есть на самом деле, а наоборот, — меньше, даже не открылся, что понимает по-французски.

Думается, что и Вам надо стремиться к этому, конечно, не к монашеству, а научиться получать удовольствие от своего внутреннего усовершенствования, от скромности, не заботясь о внешнем блеске, о «мнениях».