Татьяна Славская ДРУГАЯ ПАМЯТЬ
Мир вокруг — бесконечный, живой,
* * * *беспокойный, зовущий и звонкий... А уйду — пусть я стану травой под босыми ногам ребёнка... Бывают дни, что круги ада, — в них дух разлада и распада, и очевидно лишь одно: как много, Господи, нам надо, как мало, в сущности, дано. Тогда, отчаяньем ведома, бегу из сутолоки дней, и лес, что в двух шагах от дома, дает приют душе моей. И в миг, когда на сердце камень житейских распрей и обид, дано мне ствол обнять руками и одиночество избыть. И, прислонясь щекой к берёзе, я не пытаюсь отличить, её ль, мои ли это слёзы стекают землю окропить... И лишь пройдя сквозь все печали, в конце пути, а не в начале, пройдя сквозь годы и преграды, понять мне было суждено: как мало, в сущности, нам надо, как много, Господи, дано. * * * * Неужто в нас — ни веры, ни любви не отыскать — зови иль не зови? Неужто — ни Аллаха, ни Христа, ни храма, ни молитвы, ни креста, ни истины, ни крестного пути? Неужто — и трава хоть не расти? Ни прошлого, которое в чести, ни берега, к которому грести? Ни совести, дабы произнести в последний миг последнее «прости»? ...Но есть надежда это обрести. ТРЕТИЙ ВЗГЛЯД На первый взгляд — всё невпопад. Но взгляд второй вдруг обнаружит тот скрытый смысл, который служит поступкам, мыслям и вещам. А третий взгляд — и ясно нам, что ничего ещё не ясно, что разбираться ежечасно, и знать, и пробовать, и сметь, то понимая — не уметь, а то уметь — не понимая, но каждым мигом отбирая священной Истины зерно. Одно. * * * * История? Политика? Любовь? Всё это — «Я» в различных измереньях, в движенье сил, в разладе, в измененье, и жизнь, и тлен, и прошлое, и новь. * * * * Я — в этом мире. Мир — во мне. Но что же — в центре, что — вовне? И где граница? Нет границы меж тем, что видится, что мнится... И в каждой точке мирозданья живое тонкое сознанье, единство и разъединённость, безмерность и определённость, и в каждом миге бытия есть прочность и незащищённость, своя живая протяжённость, есмь и Вселенная — и Я. * * * * И радости, и боли, и тепла — мне, неуёмной, всё казалось мало... Какой ещё тропою не брела? Каким ветрам лица не подставляла? В каком лесу не собирала хворост? Чей не признала храм или костёл? И кто чужой — печальный или хворый — в моей душе приюта не нашёл? И в том пути, живом и непреложном, любя, надеясь, веруя, скорбя, я постигала, что одно и то же — найти себя и выстрадать себя. * * * * Говорят, — только правда ли? — смерть красна на миру, ну а я — и у радости что чужак на пиру. То мне жизнь — не загадка, то не знаю, что делаю, то утёнок я гадкий, то ворона я белая, то одним непонятна, то другим невпопад... Не иду на попятный — что ж, расклад как расклад. Принимаю покорно, да и в этом ли дело — слыть вороною чёрной или лебедем белым? Не изменится доля, не разрушится воля, не прибавятся болести, не убавится разума. Ну, а просто по совести — мало этого разве? * * * * И снилось в ту ночь что-то странное мне: я к Истине шла в этом призрачном сне, и свет её брезжил в туманной дали у самого-самого края земли. Сон смутен и зыбок, и трепетно-тонок, путь к Истине — тёмен, хоть свет её виден... Вдруг слышу — у ног моих плачет ребёнок от мне неизвестной и горькой обиды. И пусть различить в этой тьме его трудно, он смотрит мне в душу — покорно и мудро. К нему я склоняюсь, тяну к нему руки — всё глуше, всё дальше печальные звуки. Что делать? Кто даст мне на это ответ? Где путь, что начертан судьбой? С одной стороны — манит Истины свет, и плачет ребёнок — с другой. Он смотрит мне в душу покорно и мудро... И тут я проснулась — за окнами утро, и светлое небо зовёт улыбнуться... Но мечется сердце в тоске и тревоге — нет, лучше бы мне никогда не проснуться, чем бросить ребёнка на тёмной дороге. * * * * Беззвучье. Безъязыкая тоска. Молчание на грани онеменья. И тонкой струйкой тёплого песка сквозь пальцы утекает вдохновенье. Тускнеют краски. Меркнет синева. И тьма грядёт. И рушатся основы. Теряют смысл и звуки, и слова... Но — теплится несказанное слово. Ещё тоска не выпита до дна, ещё душа устало-осторожна, ещё вокруг всё та же тишина... Но музыка — уже возможна. |