Он поднимает трубку: «Аллю-у-уу!»
Мягко-раскатистое, радостное приветствие жизни, сегодняшнему дню, этой минуте, принёсшей в дом голос человека.
Она услышала этот голос, и он заполнил каждую клеточку её существа.
Светлоглазый, светловолосый, доброжелательно-открытый, он был свой, близкий, и всё-таки чуточку отчуждённый, он дарил себя, свою улыбку, своё тепло всем — и никому отдельно. Он словно излучал какую-то полутайную радость от того, что дышит, двигается, живёт, — и каждый мог оказаться в сфере этого излучения. Ему не нужно было тратить себя, нести кому-то — он просто был, был, был, и мир вращался вокруг него с большой и удобной скоростью...
Он положил трубку и вернулся к ней — к её ожиданию, теплу её волос, к её мягкому взгляду, в котором иногда видел такое тонкое, нервное, почти абсолютное понимание, что невольно опускал глаза. Он и сейчас встретил этот взгляд и опустил глаза, коснулся губами её груди. Увидев ответно набухший сосок, нежно и неловко потёрся о него щекой: «Это к дождю...»
Ах, сколько же в нём было иронии, скепсиса, постоянного желания отшутиться от всего, что могло отозваться дальнейшей болью, сбить привычную интонацию его жизни, его существования во времени и пространстве.
Так было почти всегда, почти со всеми женщинами, которые были причастны к его жизни. Это «почти» он додумает потом, а сейчас ему нужно ещё и ещё раз вернуться к этому светлому и нескладному, к этому заповедному уголку его жизни и сознания, имя которому — Ирина.
...Он думал о ней весь день, но встретил всё-таки случайно, выхватил взглядом из движущегося ему навстречу людского потока, почти подбежал и, не здороваясь, не зная, что скажет в следующую минуту, произнёс обречённо:
— Я должен тебя увидеть.
И ждал, отчаянно долго ждал её ответа.
— Ты сделал всё, чтобы встреча стала невозможной. А теперь... Хорошо, завтра.
Пришёл. Принёс дыхание морозного воздуха, душевную приподнятость и еле проступающее чувство вины.
Боясь слов, протянул руки. Она чуть отступила:
— Не надо, потому что... Потому что нет во мне той безоглядности, когда всё — праздник.
А в глазах боль. И обида.
— А впрочем, можно и без душевных праздников.
В мгновение стремительно двинулись в воздухе руки, её тонкие прекрасные руки, и белая, как снег, простыня накрыла кровать.
Подошла вплотную. Привстала на цыпочки, прижалась губами к губам...
...Только теперь она почувствовала густые сумерки за окном. Приподняла голову, склонилась над ним. И к сердцу подступила нежность — огромная, не передаваемая словами.
— Ты устал?
Ответа она не ждёт. И молчит, и смотрит совсем по-детски, и тихо и медленно гладит маленькой ладонью весёлую путаницу его волос... Её тяга к нему безоглядна и светла, как в их первую ночь.
Он не говорит ей ласковых слов. Он лишь произносит её имя. Одно лишь имя. Без конца, со всё возрастающей нежностью. Как тогда.
Всё повторяется. В этом великая мудрость жизни. Лгут или ошибаются все, кто говорит иначе.
...Те же сумерки за окном. Он чуть приподнимается на согнутом локте, склоняется над ней.
— Устала?
Но нет, повторений не бывает. Она уже другая — вся протест и напряжение.
— Я ведь сказала — мы больше не будем видеться. И вот... не смогла... попрощаться захотелось...
Что-то мгновенно и неузнаваемо изменилось в ней.
— Милый... — она припала к его лицу и прошептала, — давай попрощаемся.
Она не называла его по имени. Милый... Только это, произносимое из века в век, тысячами людей, но не стёртое, а обострённое в своём единственном смысле слово могли произносить сейчас её губы.
...Ночь казалась ему бесконечной, вместившей в себя целую жизнь — радость и горе, близость и отчуждение, нежность и протест, первую встречу и прощание, всю исступленность души живой, ранимой и нескладной.
А его... его почти не было во всём происходящем.
Мысль эта была странной, но она пришла к нему и не давала покоя. Он вдруг почувствовал, что был тенью, тенью чужого чувства, что только резонировал в тон чужой — прекрасной и мучительной — мелодии, и не было в этой огромной ночи ни одной, заданной им, интонации, ни одной минуты, заданной настроем его, а не её сердца.
Ему стало больно, впервые ощутимо больно за всю его жизнь, и прошлое показалось ему бедным и тусклым в сравнении с одной только этой ночью...
Она услышала этот голос, и он заполнил каждую клеточку её существа.
...Те же сумерки за окном. Он чуть приподнимается на согнутом локте, склоняется над ней.
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 17 декабря 2007 г.