Я больше не Людмила, не Люда, не Людочка, не Людок.
...Он зовёт меня Люси.
Я больше не живу в старом заснеженном городе, где первыми по весне просыпаются тополя, и талая вода пахнет волшебной свежестью только что скошенной травы.
Здесь, вдалеке от дома, зимой и летом мои губы хранят вкус клубники и заморских фруктов.
Огромные комнаты залиты светом или затемнены дорогими тяжёлыми портьерами.
Босым ногам не ступать больше на некрашеное свежевымытое крыльцо.
Блестит паркет, безмолвствуют паласы...
Где-то в памяти сохранился призрак узкой проходной, грязный цех, постоянная боль от ожогов и эмульсий.
Теперь мои руки знают только прикосновения массажистов и... поцелуи любящих губ.
Я не узнаю своё лицо, свою фигуру. Чужие глаза смотрят на меня из недоступной глубины тысячи пересекающихся зеркал.
Я улыбаюсь... как улыбается снег, отражающий свет, январский снег России, но сердце моё холоднее снега.
Он старательно произносит по-русски — моя жар-птица!
Но звук его «р» не похож на рокочущий грохот безумных гроз, нет, его «р» скорее журчанье... да, звук стекает, как прозрачные струи ручья по сверкающим мелким каменьям.
...Этот ручей никогда не знал ледяных оков долгой, бесконечно-долгой зимы...
Он переходит на свой язык и речь его нежна и прекрасна, но я вскоре перестаю вникать в смысл произносимых им слов. Довольно звука голоса.
Я знаю, что это нежность. Он так добр ко мне.
Он никогда не закрывает плотно двери золотой клетки.
Может быть, он просто понял, что я... больше не умею летать.
Мои губы круглый год пахнут клубникой. О, боже!
...Я больше не Людмила... я Люси.
Я больше не Людмила, не Люда, не Людочка, не Людок.