Так определила пафос своей книги любовной лирики «Такая короткая длинная жизнь» (2002) автор её Людмила Деева. Это её третий поэтический сборник. Творчество Деевой на виду у литературной общественности, она автор четырёх поэтических книг с доминирующей интимной тематикой, человек яркий, склонный к активному самоутверждению. На её стихи луганские поэты охотно пишут песни и романсы.
В предисловии к сборнику Елена Руни нащупала нерв книги, назвав любовь религией, которую исповедует поэтесса. Автор предисловия готовит читателя к встрече с лирической героиней стихов — «нежной и страстной, и робкой и сильной», «ранимой, доброй», пережившей «горькое и сладкое чувство — Любовь». Сама же Людмила Деева, в слове «От автора» указала на собирательный образ своей лирической героини, что обусловило широту и многомерность жанрового и тематического диапазона книги любовной лирики.
В слове «От издателя» в последней книге стихов — посвящений «Пришла и говорю» Людмила Степанченко ещё раз акцентировала собирательность образа лирической героини любовной лирики поэтессы: «Будь-то её личные переживания или навеянные прочитанным, увиденным, услышанным». И хотя такова природа творческого процесса — синтезировать реалии внешнего мира с поэтическим вымыслом, пропуская их через своё индивидуальное видение, декларирование «чужих» чувствований в любовной лирике Деевой несколько усложняет восприятие мира, любовных эмоций её лирической героини, точнее, героинь, обогащает палитру, спектр красок в обрисовке их интимного мира. Вспомним, именно Марине Цветаевой принадлежит мысль, что в поэзии трудно различать свою боль от чужой, более того, поэт обязан «в свою боль включать всю чужую». Это у неё мы находим вызывающие строки: «Целовалась с нищим, вором, горбачом, /Со всей каторгой гуляла — нипочём». И Людмила Деева примеряет на себя: «Всё, что было не со мной: с другой».
Поскольку утверждённый в поэзии романтиками, введенный в литературоведческий обиход Юрием Тыняновым термин «лирический герой» понимается неоднозначно, согласимся с теми, кто видит в нём художественный образ, созданный как тип на основе прототипа автора как способ раскрытия авторского сознания. При этом лирический герой может предельно сближаться с автором, даже полностью сливаться с ним, а может быть его антагонистом. Мы видим в любовной лирике Людмилы Деевой три эти модификации воплощения мира чувств лирической героини, но в отличие от Людмилы Степанченко не берёмся судить, какой из ликов любви сливается с образом автора стихов.
В её интимной лирике находят новое выражение извечные категории любовного чувства: радость обретения взаимности, боль разлуки и непонимания, страдания сердечной невысказанности, душевной немоты, ревность и долгая-долгая, вопреки рассудку, память сердца. Вот, например, как по-своему варьирует она драму взаимного непонимания влюблённых, вылившуюся в привычную уже формулу: «К чужой тоске душа глуха, в своей тоске нема»: «И мы давно уже не мы. /Живём теперь окаменело / Среди взаимной немоты». В мотивах любовной лирики поэтессы отчётливо звучит ностальгический мотив ушедшего чувства: «Собрать в единое осколки /Того, что возродить нельзя». У неё много стихов о памяти сердца по умершему или заживо погребённому чувству: «чувств забытых возрождение», когда «память распахнула настежь дверь», когда «Повеяло так прежним счастьем, /Что встрепенулось сердце вновь».
Многолики маски, имидж героя её любовной поэзии, когда он перестаёт быть названным в книге посвящений конкретным лицом, о котором мы узнаём из исповедально-дневниковых строк: «А я к тебе привыкла... раздорами привыкла /Обидой и слезой /И тихою молитвой, /И нежностью босой». Как и лирической героине Деевой, Ему в стихах присуща известная собирательность определённого мужского типа. Часто он объект ностальгических воспоминаний: «а от него в ответ одно молчанье», то он «не понял чувств моих», то Она жаждет «с наслажденьем расквитаться /С душой и глупой и слепой». В не худшем же варианте он из тех, кто в любви живёт лишь одним мгновением. В худшем — по точному и энергичному определению, «Не вышел он на роль героя», ибо на путях любви «попутчик он всегда случайный», и тогда завершение любовной фабулы — «тихий финал с результатом „ничья“». Но есть, кроме явного антигероя, в её стихах модель отношений отталкивания — приближения, когда личность героя подлежит переоценке, когда «через столько лет /Весна и Ты — неразделимы».
А какова лирическая героиня интимной лирики Л. Деевой, разбросанной и по другим её сборникам, и по коллективным изданиям? Какое содержание вкладывает она в это «горькое и сладкое» слово Любовь? Конденсированность и накал в поэзии Деевой как-то отводит на задний план форму выражения их.
Для поэтессы главное — «выкричать» страдающую в холодном мире тёплую, живую душу женщины, оставаясь при этом поэтом любовного чувства, а не альковных приключений. Собирательность образа лирической героини придают некоторую эклектичность миру её чувств, хотя и обогащает формы выражения его. Имидж её героини разнолик. Она то простушка, открывающая для себя новый мир: «Вспомнить бы дни наши прежние, /Вспомнить любовь нашу нежную,/Что отцвела, отаукалась /И поросла вся разлукой». В иной ипостаси она предстаёт страдающей от его нелюбови отверженной жертвой:
«За что, скажи мне, Страшный суд? ... Нет, не на суд — на казнь отправил». Третий облик её — женщины-вамп, мстительницы: «Предостаточно помучив, /Вам подарила б пылкий взгляд». И ещё: «Над вами сеть раскинув власти, /Я разыграла бы тогда /Минуты обновлённой страсти...»
В стихах о «попытке ревности» (М. Цветаева) она почти всегда великодушна к сопернице, более озабочена состоянием их общего героя: «Только ядом с ней тебе не тлеть бы». И общечеловеческая трагедия героинь Деевой в их непонятности, не найденности единственным, когда счастье «ходит не спеша, порою рядом». Она находит для выражения своей жажды любви почти космические мерки: «Как чистый воздух, ты мне нужен, /Как дождь — иссохшейся земле». Она вся пребывает в экстазе от «сладкого страдания», «хмельного, тревожного сна». Согласимся с постулатом слова «От автора» в этом сборнике стихов: «Научиться хорошо писать — недостаточно. Главное — найти, о чём писать». Мира чувств её героинь достаточно ещё не на одну книгу стихов. Мы говорили о нескольких имиджах её героинь. А может быть, это лишь этапы духовной эволюции одной и той же лирической героини? Гамма красок радуги души? Стихам в книге предшествуют короткие прозаические аллегорические миниатюры, лирико-философские эссе о сути интимного чувства Её и Его. В них заключена идеальная модель-концепция лирической героини и её избранника. Она «умная, сильная, деловая женщина», да ещё и «мудрая, красивая, талантливая», «нежная, заботливая, кроткая». Он — тот, с кем она может себе позволить быть слабой, которому могла бы преподнести свои достоинства в дар, который был бы способен оценить её прекрасные качества. В идеале они олицетворяют божеское в человеческом. В философском ракурсе понимания любви как вечного источника обновления жизни подаётся библейское предание о Ноевом ковчеге, спасшем всё живое для продления жизни через любовь.
Героиня стихов Л. Деевой — личность творческая. И любовь для неё — источник вдохновения и творчества: «Из уст любви пью вдохновение и жду спасение своё».
Анафоры-повторы в начале строк и строф несут некую магическую функцию. «Позови меня», — без устали повторяет, веря в магию слова, героиня Деевой. Лейтмотивная тема любви в книге — любовь-воспоминание, ожидание, сладкая надежда и реже — сбывшаяся, воплощённая. В судьбе лирической героини и её избранника часто воплощается постулат: взять крепость легче, чем удержать её. Отсюда в исповедальных стихах просительно-повелительные интонации героини: «А ты меня зови, зови!», «...приходи почаще в сны», «Зови для счастья. Зови». И в то же время, сильная и уверенная в себе, она верит в высокое назначение своё в творческой сфере: «Собирала слова для сонета, /Те, что годы потом никогда не сотрут». Она не боится в поисках формы выражения интенсивного чувства пользоваться романсово-интонационными клише: «в сладкой неге утопать», «огонь высокий», «в глазах счастливых утопая», «я опалю своим огнём», «со звездою звёзды /Говорят обо мне», «счастьем полный звездопад», «сладкой мукою», «память высокая, светлая», «жаркой, неземной любви», «сладкое томление», «царство сладостной грусти», «обручились с нежной тайной», «моих восторгов кружева», «омут грёз, томлений сладких», «взойдёт любви цветок».
Пространственно-временные измерения, в которых живёт лирическая героиня, — безграничность космоса, а не только планета и кусочек её со старым фонтаном и «старой-старой улицей». Это безграничность космоса и мироздания, звёздные миры и мир души в их прошедшем, будущем и реже настоящем. Вот география странствий этой души: «Весна — как продолженье счастья», «Нас память прошлым одурманит», «Уйдём на берег наш далёкий...» Эта неопределённость, размытость временных и пространственных границ обитания героев, гиперболически обозначенное «восхождение в любовь», «всепобеждающая сила любви», отсутствие или минимум реалий сегодняшнего будничного быта придаёт стихам Л. Деевой о любви отчетливо романтическое звучание. И как итог любви в её идеальном проявлении сопряженная с нею гиперболичность пространства и времени:
Салютовали звёзды.
Остановилось время.
Торжествовали Любовь и Вечность.
И в то же время живёт в книге стихов память былого о любви земной с тёплой травой, хором цикад, песней ветра в проводах. И лучшее для влюблённой души время, а не конструируемое умозрительно сплетение чувств принадлежит прошлому: «Вспомнишь любовь нашу нежную, /Что отцвела, отаукалась /И поросла вся разлукою», «Старый роман — сладкий дурман, /Нежность, восторги да ласка /...Старый роман... верит в любви воскресенье».
Мотив негасимой памяти любви проходит через песню «Мой гость», в которой сквозит мысль о невозможности словами передать сокровенную суть любви: «Просто нам вместе уютно, тепло... Но не скажу о любви тебе, нет». В композиционно стройном дуэте героев речь идёт скорее о спутниках любви, а не о подлинном чувстве: — Я тебе нравлюсь? Ты спросишь опять.
— Нравишься очень: — начну целовать...
— Я тебе нравлюсь? — спрошу я опять.
— Нравишься очень, — начнешь целовать.
Любовь ли это? «Пусть будет тайной желанный ответ», — скажем мы словами поэтессы. Категоричнее тема любви проходит через четверостишия «Скучаю ли в разлуке за тобою» и «Как на карте». В первом — о любви, для которой нет разлук. Во втором — о властном влечении разделённых судьбой ли, обстоятельствами ли людей:
Как на карте я и ты —
Два различных океана, —
Что стремятся неустанно
К берегам одной мечты.
Конечно же, мотив этот не раз обыгрывался в поэзии: «Мы с тобой два берега /У одной реки»... Менее трагедийно, но в том же маринистическом художественном ракурсе проходит он через четверостишие нашей землячки Виктории Федоровской:
Я затерянный остров в тумане,
Я жду твоего корабля...
Открой меня утром ранним,
Вдаль взгляни и крикни: «Земля!»
Воистину постулаты, что лучше — «ждать и не дождаться» или «иметь и потерять» в сфере чувств интимной лирики Л. Деевой уравновешиваются как амплитуда колебаний сердечного маятника. Лирическая героиня её — это тот идеал сильной и великодушной женщины, которая в их «тихой разлуке» и Его «боль, смятенье, муку /Всё взяла на себя». Культурный уровень её героев позволяет им разойтись навсегда без истерик и битья посуды, если даже «Мне до боли не хватает /Твоего тепла».
Аллегорический смысл сохраняет в её лирике глагол «опоздать» с его драматическим подтекстом: «Я постучусь к тебе, я крикну: „Это я! /Прости меня за то, что опоздала.“» Обновляет поэтесса театрально-карнавальные коллизии любовной драмы: «В вашем весёлом спектакле.../ Сердце застонет, душа защемит... Скажете: «Браво, актриса!» Вспомним параллель такой коллизии у иронического Гейне: «И я, боже, раненный насмерть, играл, гладиатора смерть представляя». Патетика трагедии уходящей страсти намечена поэтессой в прозаическом интермеццо к стихам о любви поры ранней осени и бабьего лета: «Я пробую развести костёр. Что в нём будет гореть, не знаю. Возможно листья опавшие, а возможно, моя душа».
Из традиций большой женской поэзии пришли в лирику Деевой космические мотивы, перебрасывающие мост от стихии природы к человеческой душе. В её поэтическом мышлении образ любимого обретает космические масштабы, по-язычески сливаясь с миром природы:
И солнца знойные лучи,
И звёзд мерцание в ночи,
И запах свежего жнивья —
Несут привет мне от тебя.
А туч громады и дожди
Ко мне взывали: «Подожди!»
Более того: «Надо мной Млечный путь — вечный зов!.. /Я в симфонии дальних миров /Услыхала о нашем сближении». Не только тематически, но и по ритмо-мелодике и поэтическому синтаксису стихи луганской поэтессы перекликаются с известными строками Марии Петровых, посвящёнными памяти её трагически ушедшего друга — Александра Фадеева:
A небо синее? А снег?
А синева ручьёв и рек?
А в синем небе облака?
А смертная моя тоска?
Вероятно, к собирательно-вымышленному образу возлюбленного обращены романтические заверения деевской лирической героини в бесконечной любви-ожидании:
Я жду тебя средь бела дня
И в час тиши ночной!
Я жду Тебя! Всегда — тебя!
Мечта моя со мной.
Л. Деевой присуща особенность современного поэтического мышления — преображать быт в Бытие, когда для влюблённых, по тонкому наблюдению М. Петровых, «даже на мусорной свалке / Стеклянки и банки сверкали алмазным, / Казалось, кричали о чём-то прекрасном!» В силу инерции такого мышления в последней книге стихов-посвящений Деева пишет о реальном мужчине: «А я к тебе привыкла... раздорами привыкла, /Обидой и слезой, /И тихою молитвой, /И нежностью босой». Не случайно, в слове «От издателя» Людмила Степанченко называет фактор, усложняющий восприятие любовной лирики поэтессы: «Будь то её личные переживания или навеянные прочитанным, увиденным, услышанным». И хотя такова природа любого творческого процесса — синтезировать реалии внешнего мира с их отражением в душе творца и поэтическим вымыслом, обилие декларируемых «чужих» чувствований в лирике Людмилы Деевой несколько усложняет восприятие интимного мира её лирических героев.
В лирике сердца поэтессы находят своё, не подслушанное у других выражение извечные категории любовного чувства: памяти сердца, ревности, боли потерь и непонимания, радости встреч. По-своему выражает она трагедию любовной невысказанности: «И мы давно уже на „ты“! /Живём теперь окаменело /Среди взаимной немоты». Более традиционно звучит мелодия ностальгической утраты любви: «Собрать в единое осколки /Того, что возродить нельзя». То же в выражении горечи душевных утрат: «чувств забытых возрожденье», «память распахнула настежь дверь», «Повеяло так прежним счастьем, /Что встрепенулось сердце вновь».
В любовной лирике Деевой много внимания уделено объекту сердечных радостей и мук её лирической героини. Герой её многолик, легко меняет имидж и маски, он далеко не всегда неуловимо абстрактный предмет ностальгических воспоминаний. Увы, часто он достоин заслуженных упрёков любящей женщины, жаждущей «с наслажденьем расквитаться /с душой и глупой и слепой». От него «в ответ одно молчанье», он «не понял чувств моих», «Живёт он лишь одним мгновеньем», на путях любви «попутчик он всегда случайный». Очень энергично сказано о нём: «Не вышел он на роль героя». И посему в завершенье романа — «тихий финал с результатом „ничья“. Но есть в поэзии Деевой и другой тип героя, может быть, другой, как у двуликого Януса, лик его. Такому герою адресованы строки: «Через столько лет /Весна и Ты — неразделимы». Он или совсем другой — «жестокий мой герой, /В безумной ревности незрячий». Иногда он предстаёт демонически сильной личностью, наделённой магией чар, от которых, прозрев, жаждет освобождения лирическая героиня. И оно оборачивается для неё Пирровой победой — «боль, которую от всех я прячу /И без которой ничего не значу».
Поэтессой написан несобранный цикл стихов о драме взаимного непонимания любящих, победившей женской гордости, которая не заменит любви. По её точной формуле — «Победы гибельный успех», при которой её героиня «Достоинство во всех чертах /Я сберегла душою плача...» И это, кажется, самая высокая, самая пронзительная нота любовной мелодии, понятной современной читательнице её стихов. Для любовной лирики Деевой прощание с любовью, разочарование в предмете, герое её окрашено не столько грустью примирения или иронией разочарованного понимания, а очень женской, «бабьей» попыткой «потерю излить словами», выкричать, выплеснуть в мир свою боль: «Я исходила /от ран тех кровью, /Я исходила /и задыхалась, /И сердцем стыла — /Я искажалась».
Для её лирической героини любовь — либо сверхблаженство, либо непереносимая до безумия душевная боль, когда в «нежной, хмельной, колдовской» тишине приходит воспоминание:
О пронзительных былых свиданиях,
И опять с тобой с ума сойду —
Упаду звездою, упаду!
Преодолев обиды и боль, её героиня находит силы устоять, мудро осознать: «Мы с тобой не враги, /А просто угасший свет». И лейтмотивом финала несостоявшегося счастья становится её заверение: «от тайных мук освобождаю... /Прощаю./ Все тебе прощаю». Ей хватает мудрости понять причины хаоса чувств и отношений героев, живущих «средь бурь магнитных», неурядиц сердца, хронической душевной усталости, когда «А мы в душе такие же, как прежде, /По-летнему шептать пыталась осень». Её героини самолюбивы, горды и чувствительны в своих любовных играх:
Я приняла последний тяжкий, бой —
Не задевайте словом. Даже взглядом!
Но после ядерных взрывов эмоций они в финале смиряются с тем, что «наша давно закатилась звезда», «память уже обо мне догорела», «и страсть, что сжигала, сама вдруг исчезла». И как лава под слоем пепла, в сердце живут слова, которые строгий разум может и не санкционировать:
Виню ли тебя? — Нет, не виню,
A только за всё благодарю...
Я за прошлое счастье
Пред тобою в долгу.
Не шумит пусть ненастье
На твоём берегу!
Она даже не ищет точных слов и безупречных ритмов для интимных признаний. Её лирическую героиню не засыпал, не смыл селевый поток обрушившихся на неё негативных эмоций:
Не стала Память вздыбленной рекою,
И стала я опять сама собою,
И ощутила сильных два крыла!
Для жизни вообще или для поэзии? Неважно: «Давай придумаем с тобой /Конец счастливый к нашей сказке».
Можно при желании упрекнуть поэтессу за отсутствие конкретных реалий места и времени в её любовных мини-драмах, асоциальности их героев. Но они запрограммированы в её поэтическом мире, обобщающем общечеловеческий опыт, как сказала М Цветаева, «вопль женщин всех времён». Людмила Деева сама обозначает романтический хронотоп своей поэзии:
В каком краю, в каком году, в каком же было веке?
Так счастлива с тобой была: казалось, что навеки,
В какой космический простор нас чувство уносило...
Как горько сознавать мне то, что это в прошлом было.
И декларативно подтверждает она эту мысль в послании к поэтессе Наталье Мавроди:
Из какого я столетия — не знаю!
Но не нынешнего — точно понимаю.
Интимная лирика Деевой гуманна, но лишена наигранного оптимизма. В её любовных сюжетах размыта завязка, перипетии, даже кульминация, но всегда ярко высвечен афористический финал, окрашенный в тона печали: «Хоть каждой клеточкой кричу. /А ты не слышишь этот крик». «Крик, /Крик сердца: „Где же ты?“ /боль, /боль/ Снова за двоих». И очень часто финал её стихов окрашен грустными тонами народно-песенной женской символики: «А в саду все рябины зардели, /Пронеслось безвозвратное лето, /Что для нас стало песней не спетой».
Разные по глубине содержания и по уровню поэтического мастерства стихи о любви в книге Л. Деевой «Такая короткая длинная жизнь» приоткрывают дверь в непростой мир нашей мыслящей и чувствующей современницы, способной перелить в слова смутные и порой противоречивые порывы женской души. Может быть, поэтому многие местные композиторы писали песни и романсы на её стихи. Книга любовной лирики поэтессы — лирическая повесть с открытым финалом о том, во что претворяется, как сказал некогда другой поэт, «сладкий вздох перегоревшей муки».
Так определила пафос своей книги любовной лирики «Такая короткая длинная жизнь» (2002) автор её Людмила Деева. Это её третий поэтический сборник. Творчество Деевой на виду у литературной общественности, она автор четырёх поэтических книг с доминирующей интимной тематикой, человек яркий, склонный к активному самоутверждению. На её стихи луганские поэты охотно пишут песни и романсы.
Опубликовано на сайте Afield.org.ua (Поле надежды) 31 июля 2007 г.