Как-то так получилось, что я стала вести приём на дому. Была автомобильная авария с переломом позвоночника. Произошло это четыре года назад. Я тогда не думала, что дело кончится инвалидностью — про себя такие вещи не предполагаешь. И когда тебе дают инвалидность, трудно считать себя инвалидом. Кажется — нелепая случайность, временная вещь. Тридцать восемь лет — прекрасный возраст для применения профессиональных навыков, интеллекта и душевных сил.
В диспансере, где я работала, к случившемуся отнеслись с пониманием. На участке я уже работать не могла. Мне дали прекрасную комнату для психотерапевтического кабинета, оплатили оборудование, в частности, удобное кресло с колесиками для меня самой. Но работать я не смогла — тяжело давался переезд до работы. Два года у меня была вторая рабочая группа, потом дали нерабочую.
Однако больные шли. Их не смущала моя инвалидность. Им было достаточно того, что я могу с ними говорить.
Первые пациенты появились, когда я ещё лежала, после операции, в больнице, в нейрохирургии. Они дали мне ровно месяц. Потом нашли меня в больнице. Родственники не могли пробиться в нейрохирургию — а больные проходили каким-то образом. Сердиться на них было невозможно. Я объясняла им, что мне плохо, у меня боли и так далее, — а они скрывались за дверью и терпеливо ждали, когда мне станет легче, сделают обезболивающее. Они могли ждать и два часа, и три. В крайнем случае, прийти на следующий день. Они давали мне поспать после укола. В конце концов я, конечно, их принимала. Их не смущало то, что я принимаю их, лежа на животе. У меня кружилась голова, я ещё не отошла от наркотиков, и в беседе, от быстрой утомляемости, иногда теряла нить разговора, — но мои больные этого не замечали. Я и сама тогда не отдавала себе отчёта в том, что, может быть, не чувствую себя настоящей больной из-за своих больных.
Потом, конечно, мои бывшие пациенты нашли меня дома. В нашем диспансере адрес врача не дают, но, как выяснилось, найти человека при желании — не проблема.
Весь первый год приём давался мне тяжело. Бывали случаи, когда я, встав с постели, чтобы выйти к пациенту, теряла сознание. Или же проводила консультацию не поднимаясь, прямо в спальне. Каждый раз, консультируя больного, я решала, что именно этот пациент — последний. Мне казалось, что сами пациенты постепенно перестанут ко мне ходить: я ведь не могла больше решать их вопросы официально. Все, что было в моём распоряжении — мои уши, голова, которая, к слову, уже работала не так хорошо, как прежде, и язык. Но пациенты никуда не исчезли. Напротив, их почему-то становилось всё больше. Стали появляться незнакомые пациенты. В большинстве случаев они не могли толково объяснить, кто их направил ко мне. Что-то начинали туманно говорить про объявление в газете, про интернет — однако ни в газетах, ни в интернете не давала я никаких объявлений. Порой я задумывалась: почему продолжаю вести приём? Наверное, мне это нужно было не в меньшей степени, чем моим пациентам.
Раньше мне казалось, что пациентам, особенно нашим, психиатрическим, психотерапевтическим пациентам, важно, как выглядит врач, в какой обстановке ведётся приём, — но, вероятно, всё-таки важнее что-то иное.
Потом, разумеется, всё было по-другому. В трехкомнатной квартире, оставшейся от покойных родителей, зал сам собой, постепенно, стал психотерапевтической гостиной. Жилая зона отгорожена. В «психотерапевтической зоне» получились небольшая прихожая с двумя диванчиками, кухня и гостиная — уютная комната с диваном, тремя удобными креслами, пианино, множеством картин и книг. Подбор книг разнообразный, в частности, там я храню философскую литературу и все альбомы по живописи. Важно, что гостиная выходит на просторную лоджию, а лоджия — на лес. На лоджии стоят раскладные деревянные шезлонги, плетеные сундучки, заменяющие журнальные столики, пепельница и растения — деревья, кустарники, цветы (на зиму они заносятся в гостиную). Пациенты знают, что в «психотерапевтической зоне» можно располагаться как угодно — рассматривать картины, брать книги, играть на пианино, курить на лоджии. Это важно. Ведь бывает так, что пациент приходит раньше времени. В гостиной много разных источников света и свеч в подсвечниках, это тоже важно — не каждому пациенту подходит резкий верхний свет. На журнальном столике — букет цветов. Иногда требуется чай или кофе — беседы идут, бывает, по 2-3 часа. Силы у меня теперь есть. То, что у меня парез стопы, в квартире, на ограниченном пространстве, практически не имеет значения. Я не могу долго сидеть, и порой ложусь на диван. Пациенты говорят, что это, напротив, почему-то только располагает к откровенности.
Есть и ещё два фактора, зачастую играющих серьёзную психотерапевтическую роль. Эти два фактора — живые, и они не перестают нас удивлять.
Собака и кошка, русский охотничий спаниель и роскошный перс красного цвета с янтарными глазами. Кошка — большой флегматик с капризным характером, собака — живая, подвижная, любит общество. Оба зверя — самочки. Животные дружат между собой: собака на год моложе кошки, когда щенка только принесли в дом, кошка первой вставала по ночам на жалобный скулёж, по-своему воспитывала малышку.
Странно тут вот что. Когда к нам приходят гости, кошка прячется, от греха подальше. Собака радуется гостям, если она хорошо их знает, особенно, если это те гости, которые обычно приносят ей лакомство. Последних она жарко уверяет в своей любви: бросается на них, кладет им лапы на грудь, норовит лизнуть в лицо или вовсе свалить с ног. К посторонним она недоверчива. Между прочим, ещё щенком-подростком она спасла меня и нашу квартиру от ограбления, не пустив грабителей в квартиру уже после того, как я сама, не посмотрев в глазок, открыла им дверь.
Однако к моим пациентам обе, и кошка, и собака, относятся иначе. Не как к друзьям, и не как к чужим, но бережно, с какой-то трогательной, жалостливой нежностью. Кошка не уходит из прихожей. Она встречает и провожает пациентов, с некоторыми пытается заговаривать. Есть в её кошачьем языке особое, мягкое мурлыканье-примяукивание — так она разговаривала со своими котятами, и так, всего однажды, успокаивала меня — когда у меня умер отец. А с пациентами она примурлыкивает почти постоянно. Особенно с самыми тяжёлыми, депрессивными, душевно разлаженными. Иногда она даже заходит в зал, где идёт консультация, садится между мной и пациентом, и что-то такое говорит больному.
И собака ни разу — за все эти четыре года! — не гавкнула ни на одного из пациентов.
Случается, лает на медработников, которые часто у нас бывают. Уже который год в непримиримом конфликте с участковой медсестрой, которой приходится иногда ходить ко мне, чтобы делать уколы. (Медсестра однажды повысила на меня голос).
Собака не просто не лает на пациентов. Она тоже жалеет их. Мы закрываем её на кухне, тем более, когда пациент впервые приходит в дом. Однако она, потихонечку, норовит выскользнуть из кухни в прихожую, вложить свой влажный нос в опущенную ладонь пациента. Больше всего она, как и кошка, жалеет самых тяжёлых, депрессивных, страдающих больных. Если дать ей волю, она вылижет больного с ног до головы. Бывало, что я, задержавшись в гостиной, заставала в прихожей картину: больной, уже одевшись, сидит на корточках, а собака — рядом, лижет ему лицо и руки. В полной тишине, без взвизгиваний и подскакиваний. И глаза — такие же грустные, как у больного. Как она понимает, что человек — болен, что ему нужна помощь?.. Может быть, по неуверенной походке? По тихой речи? Или чувствует страданье и душевную беспомощность?
Иногда, во время приёма, больные возбуждаются, кричат и плачут, но собака каким-то образом понимает, что это крик не в адрес хозяев, но потому, что человеку тяжело. От наших друзей достаются ей восторги и лакомства, но какая есть корысть от больного человека? Почему она пускает в дом больных и жалеет их?
Mar 31 2005 Имя: Марина
Город, страна: Алматы Отзыв: Здрравствуйте Татьяна! Мне понравился ваш нежно-грустный рассказ. Эта история мне показалась автобиографичной, так как переживания очень точно переданы. Спасибо. Apr 01 2005 Имя: Наталия Антонова
Город, страна: Самара, Россия Отзыв: Врсхищена и рассказом и автором! May 17 2005 Имя: Дмитрий
Город, страна: Киев Отзыв: Значит есть нечто такое в человеке-врачевателе душ, что надобно другим людям. Их то, страдающих и неготовых к защите понимают именно животные. Иожет быть, так и надо?
Как-то так получилось, что я стала вести приём на дому. Была автомобильная авария с переломом позвоночника. Произошло это четыре года назад. Я тогда не думала, что дело кончится инвалидностью — про себя такие вещи не предполагаешь. И когда тебе дают инвалидность, трудно считать себя инвалидом. Кажется — нелепая случайность, временная вещь. Тридцать восемь лет — прекрасный возраст для применения профессиональных навыков, интеллекта и душевных сил.
Потом, разумеется, всё было 
Странно тут вот что. Когда к нам приходят гости, кошка прячется, от греха подальше. Собака радуется гостям, если она хорошо их знает, особенно, если это те гости, которые обычно приносят ей лакомство. Последних она жарко уверяет в своей любви: бросается на них, кладет им лапы на грудь, норовит лизнуть в лицо или вовсе свалить с ног. К посторонним она недоверчива. Между прочим, ещё 
Случается, лает на медработников, которые часто у нас бывают. Уже который год в непримиримом конфликте с участковой медсестрой, которой приходится иногда ходить ко мне, чтобы делать уколы. (Медсестра однажды повысила на меня голос).