Профессия - планетолог, слова - народные - afield.org.ua Это не задуманное интервью, потому что легендарная личность в его рамках не уместилась. Это - быль о явлении природы по имени Александр Городницкий, недавно посетившем наш город.

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
	Уже 7 лет, как нет «Молодёжки». Экипаж этого сказочного парусника развеян по городам и странам. Но не идёт из памяти мой последний материал в моей возлюбленной газете. Четверть века мы были вместе. Это была взаимная любовь, яркая до невероятия. И в последней статье — о человеке-легенде — я словно попрощалась с сушей и ушла под парусами. Ведь Городницкий пожелал нам «Счастливого Моря». Рената Ларичева, 2006 г.

Это не задуманное интервью, потому что легендарная личность в его рамках не уместилась. Это — быль о явлении природы по имени Александр Городницкий, недавно посетившем наш город.

«Моряк — не профессия, а убеждение»

Впервые фамилию Городницкий я узнала, раскрыв в конце 60-х свежий номер «Советской молодёжи». Там была информация о посещении этой личностью редакции, чуть-чуть из биографии — и подборка стихов. И в первый раз кто-то вызвал у меня троекратный залп зависти. Мало того, что он посетил сей Храм — газету, на которой я выросла и даже не смела мечтать переступить священный редакционный порог. Так он ещё — морской геолог-«кругосветчик»! Непомерность моей зависти может объяснить тот факт, что в то время я училась на геофаке и работала геологом-изыскателем. А хотела — океанологом, но существовал строжайший запрет: «девчонок не брать!» А этот, чуть ли не парень с нашего факультета, — вот, пожалуйста, все сокровища жизни: «Опасность, риск, свет далёкой страны, чудесная неизвестность, между тем как высоко в небе — то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах». Мне жизни не было — без перемещений в пространстве и счастья описывать это. Ему, значит, можно, а я — всего лишь девчонка?..

Третья составляющая этого залпа зависти больше походила на изумление.

Профессия - планетолог, слова - народные

Профессия - планетолог, слова - народные

Потому что Ему, Ему приписывали тексты песен, которые я знала всегда! «У Геркулесовых столбов легла моя дорога...» «И плывём мы беззаботно, как герои, мимо Сциллы и Харибды, мимо Трои, мимо детства моего и твоего». Мало того: когда я топочу зимой возле скважины, совершенно окоченев в ожидании, когда поднимется бур, и начну описывать, какие породы он принесёт, я твержу: «На берегах замерзающих рек — снег, снег, снег». Значит, я повторяю Его слова? Быть того не может! Авторов у таких песен не бывает! Они живут уже столетия, передаваясь от одного поющего поколения к другому!

...И вот минула вечность, и исполнились сроки, и сбылись все судьбы. Весенняя Рига, небольшой зал, и коллега-журналист, которого я знаю пару десятков лет, шепчет: «Посмотри, как он похож на центуриона...»

Вылитый римлянин: смугл (зной будто только что опалил его лицо), поджар, гибок, стрижка короткая. Абсолютно сед, а глаза — мальчишечьи. Уникальнейшая личность, в существование которой до сих пор не верят тысячи поющих его песни: «Музыка — народная, слова — народные!»

При анонимной всенародной известности выжить можно только на могучем чувстве юмора.

«Недавно подходит после концерта юное создание во всей полноте современных стандартов и говорит несколько разочарованно: „А я думала, вы давно умерли — мы «Снег» ещё в детском саду пели...“»

А на нашем концерте он запел «Перекаты» — я ахнула — и эта — его? Да у меня дома висит цветная фотография в полстены — Синие горы, Камчатка, красота сказочная, а ломились мы к ним через кедровый стланник, по чавкающим чёрной грязью кабаньим тропам. У речек там даже названий нет — номера: «первая речка», ..., «четвёртая». Когда на переправе уже не было никакого смысла разуваться — и так мокрые насквозь — запевали: «Всё перекаты, да перекаты..., на это место уж нету карты, и мы плывём по абрису».

В сегодняшнем зале — столько своих, геологов, дипломированных бродяг. И бог весть, не пересекались ли наши пути раньше — в Забайкалье, на Юкспоре, в кальдере вулкана Узон? Сам Городницкий много лет бродил и по суше — на Севере. Доказывая, что совершенно прав ехидный физик, недавно провозгласивший: «Геология — это наука, проистекающая из взаимодействия земной коры с корой головного мозга». Городницкий утверждает, что на старости лет стал профессором и доктором геолого-минерaлогических наук по чистому недоразумению.

Это изумительное ощущение — вдруг оказаться среди нормальных людей, для кого «литосфера» — родное слово, кто смотрит на мир твоими глазами, кто посвящён в планетарную историю Земли. Только планетологи знают, что Земля имеет форму сердца — «кардиоидальный эллипсоид», а вовсе не шар, как полагает прочее непросвещённое человечество.

Городницкий — поющий планетолог, голос великого профессионального братства. Голос — это бросок друг к другу. И совершенно естественно, что пару лет назад, в стране за морем, к нему подошёл очень грустный и очень пожилой мужчина. «Сердце остановилось, когда вы запели «Кожаные куртки, брошенные в угол...» Мы абсолютно никому не нужны. Какой же я дурак — кому нужны полярные лётчики — в Израиле?»

А Александр то пел, то рассказывал байки, и уже не было завидно, что он — а не я — «обошёл все континенты света».

Но судьбы как-то странно переплетались. Он говорил: «Это написано на „Менделееве“»:

«Для чего тебе надо по свету слоняться без толка,
Океан одинаков везде — всё вода и вода.
Для чего тебе дом, где кораллы пылятся на полке,
Если в доме безлюдном хозяина нет никогда?»

А я вспоминала, что видела «Дмитрия Менделеева» во Владивостокском порту, и какими глазами — как на великое несбывшееся — смотрела на него. Знала же все океанографические суда Союза по именам...

Но когда Александр вспомнил «борт „Крузенштерна“», я вспомнила развилку судьбы. У меня ведь был шанс — уже в качестве научного журналиста — выйти пусть в недалёкий, но рейс под парусами «Крузенштерна». Но приходилось решать, что выбрать — в то же самое время ждали в Ильменском заповеднике. И я выбрала минералогический уральский заповедник — и никогда не жалела потом. Если для геологов отведён краешек в раю — то они попадают точно в такое место.

«Ну вот и поминки за нашим столом...»

Французы говорят: «Встретиться — это немного родиться». Я не знаю ни одного из пишущих песни, кто помянул бы стольких ушедших друзей. И слишком хорошо знаю, чего это стоит — писать некрологи. На кассетах Городницкого: «Памяти... Памяти... Памяти...» Визбора, Галича, Высоцкого, Окуджавы.

Когда судьба начинает бить в лёт по твоему кругу, рождаются слова;

«Нас не вспомнят в избранном —
Мы писали плохо
Нет печальней участи
Первых петухов
Вместе с Юрой Визбором
Кончилась эпоха
Время нашей юности,
Песен и стихов».

Это была просто подлость со стороны судьбы — не дать Юре хотя бы быстрой смерти. Он бы выбрал другую — будь такой шанс. Как написал в «Поминках за нашим столом»: «А сколько он падал?» «Да метров шестьсот...»

Второй десяток лет нет его, а горло перехватывает. Слушаешь записи: тембр голоса на кассете до озноба похож на знакомый голос в телефонной трубке, который не отзовётся уже никогда. И вдруг после рассказа Городницкого стало легче. Такая история была на Грушинском фестивале. После того, как Визбор снялся в «Семнадцати мгновениях», к нему пришла всенародная слава — тоже какая-то странная. Сколько лет его песни пели, в эфир как радиожурналиста выпускали, но повторялся вариант «слова народные». А тут — узнают в лицо. Вот и идут они вдвоём, «народные песенники», вдоль берега чистой речки, а навстречу три красавицы в купальниках. И одна шепчет другой: «Посмотри, как на Бормана похож!» И вдруг та отвечает: «Да ты что? Вовсе нет!» Юра покраснел весь: «Дура какая, почему это я на Бормана не похож?» И целый день пребывал в плохом настроении.

Профессия - планетолог, слова - народные

Александр Городницкий — о себе. «Я представляю недовымершую часть первого поколения авторской песни. В Москве вышел учебник с рекомендованными темами сочинений о бардах — пребываю в ужасе, что в школе будут вбивать отвращение к „рекомендованным“, как нам — к Пушкину. Сколько потом лет понадобилось, чтобы всё это забыть — и полюбить».

Кто они, первые барды? Это — тихие слова «неискреннему веку вопреки».

Когда вокруг — «судьбы пропавшие, песни неспетые, жизни ненужные». Они — щедрее судьбы: петь-то хочется каждому, даже родившемуся с оттоптанными медведем ушами. А их песни можно просто декламировать. Любым голосом. Городницкий великолепно рекламирует: «Эти кассеты записаны с прекрасной гитарой, которая заглушает мой мерзкий голос».

Причём друзья эту оценку разделяли — и перефразировали его песню об Игарке:

«А я иду по деревянным городам,
Где половицы скрипят, как Городницкий».

Как рождались те песни?

«Я не был знаком с диссидентскими московскими кругами. Я не люблю блатных песен. Песни заключённых — другое дело. Рабочие геологических партий на Севере пели их у костра. Когда спрашивал, кто написал, усмехались: „Слова народные — автора скоро выпустят“. Они пели и

«На материк, на Магадан
Ушёл последний караван».

Сказал как-то, что это моя песня, — рабочие строго предупредили: «Мы тебя уважаем, но ещё раз так скажешь — замочим!»

В юности поминки представляются обычаем диким. Потом понимаешь — это для оставшихся. Чтобы не сломаться; чтобы увидеть — ещё есть у кого спросить:

«А как же нам жить...»

Городницкий отпел «Памяти русских бардов...» И не стало горечи — должен быть такой параллельный мир — там, «где вы сидите, гитарами звеня. Постойте, не спешите, не пойте без меня».

Азарт жить отличал их. Очень взрослый Мореход сплавил азарт — с мудростью.

Воплощение в Карамзина

И совершенно незаметно для отделившихся от прежде единых пространств явился поэт-историк. Неизвестные нам стихи складываются в хронику.

«Вдоль улицы сирены стлался вой,
Багряный лист планировал не быстро.
Над солнечной осеннею Москвой
Стоял погожий день братоубийства».
(Октябрь 93-го, расстрел Белого дома).

Вот точное предсказание, сделанное в короткий срок, что был отпущен на правление Андропову. (Слово «перестройка» пока не произнесено!)

«В стране, где рабство выше нормы
Укоренилось за года,
Вредные внезапные реформы
Как голодающим — еда».

Интересно, что взгляд на ход истории подтверждает... геофизика. Факт необычный: на недавнем геофизическом конгрессе выступал протоирей, имеющий научное звание в области геологии. Главным тезисом было: предсказать землетрясение невозможно — это промысел Божий.

И сейсмологи, жизнь положившие на попытки предсказания землетрясений, согласились, что наука не может этого сделать. Будущего знать невозможно.

«...Распадается империя на части
Как, казалось бы, незыблемые скалы.
Ненадежна приходящая минута.
Все модели и гипотезы — случайны.
Захлебнётся информацией компьютер,
Но никто, увы, не знает этой тайны.
Ни сейсмолог в тишине обсерваторий,
Ни астролог, загадавший на планеты, —
Знает Бог один всеведущий, который
Не откроет никому свои секреты.
Ах, земля моя, мать-мачеха Расея,
Тёмным страхом перекошенные лица.
Невозможно предсказать землетрясенье —
Никакое предсказание не годится».

Что может профессиональный учёный? Точно фиксировать происходящее.

К шестидесяти годам Жванецкий дошутился до философии, а Городницкий воплотился в Карамзина.

И песни продолжаются. Песни-зеркала. Как «Песня о подземных музыкантах» из московских переходов, где сейчас рядом стоят и студент, и преподаватель консерватории. Это самое честное искусство — за него не платят авансом. «Искусство едино с народом — живёт на скупые подачки его».

Интересно, что исследование «влияния силы слова на историю» поющий планетолог начал с четверть века назад. «Поэты 20-х» написаны в 73-м. «Есть такое мнение, что бомба — стих».

«Мальчики с тачанки, парни-вырви-гвозди,
Что всегда готовы умереть и убить» сами сочинили себе приговоры.

«Памяти Маяковского» написано 20 лет спустя. О последнем выстреле — «в назидание прочим поэтам». Вот оно: «как наше слово отзовётся»...

«Всю звонкую силу поэта нельзя отдавать атакующим классам...
Потому что стихи воспевают террор
В оголтелой и воющей прессе!
Потому что к стиху приравняли перо
И включили в систему репрессий».

Расплатился за соцреализм и «буревестник революции»:

«Не возвращайся, Горький, с Капри...
Ты станешь маркой на конверте
В краю заснеженной хвои,
Где мучит брата брат до смерти,
Слова цитируя твои».

Слово — материально. Призывающий к справедливости — через кровь, справедливо расплатится — кровью и жизнью.

«Мне бессмертия даром не надо...»

Недавно посетивший нас «престарелый сорванец» Роман Карцев был невероятно грустен — словно приезжал прощаться. «Будто жизни осталось на четверть часа...»

Профессия - планетолог, слова - народные

А ведь Мореход — ровесник Сорванца, и необыкновенно жизнелюбив. Это 10 лет назад он мечтал;

«Чтобы одна из песен сохранилась,
Став безымянной, общей, не моей...
Её бы пели, голос мой не слыша,
И ничего не зная обо мне...»

Всё сбылось! Недавно в России составили рейтинг песен, которые люди поют, собравшись вместе. И самыми исполняемыми оказались песни Городницкого. Ну, и как водится, все считали — «слова-народные».

И на рижском концерте подтвердили: «И мы поём, сорокалетние — ещё со стройотрядовских времён». «А мы, тридцатилетние? Ещё „на картошке“ пели на первом курсе». И двадцатилетние поняли, кого поют под гитару, а автора никогда не видели, это же надо — не появляться в Риге 14 лет! Зато теперь привёз кассеты с новыми, не слышанными никогда нами песнями.

Привёз и книжки новых стихов. И в одной, как продукт многолетнего научного исследования планеты (и будораженья песнями душ) — естественный вывод:

«И сколько к мирозданию не вяжись,
Любые рассуждения напрасны
О смысле Бытия. Поскольку жизнь
Бессмысленна, недолга и прекрасна!»

И завтра снова подымется солнце на осте... Кто же это твердил, проплывая голубым океаном Индийским: «Мне бессмертия даром не надо!»

Вот то-то же! Скажем и мы: «Счастливого моря, поющий профессор надежды!»

Весна 1999 г.

Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 24 августа 2006 г.

Фото с официального сайта Александра Городницкого.

Все произведения Ренаты Ларичевой, опубликованные на этом сайте: