Было уже восемь вечера, когда я взглянула на часы.
Сотрудники фирмы разошлись по домам. Охрана ничем не выдавала своего присутствия.
За окном струился светлый вечер.
— Поработаю ещё немного, — решила я, пробегая глазами плотные строки документов. — Глядишь, завтра одним незавершённым делом станет меньше.
Зазвонил телефон. Я подняла трубку и... неожиданно услышала родной, незабываемый голос. Тотчас же перед моим внутренним взором промелькнула ослепительная улыбка, засияли голубые безоблачные глаза... Это была Надя.
— Господи! Сколько же лет мы не виделись? Целую вечность. А когда-то были так близки. Сидели за одной партой, влюблялись в одних и тех же мальчиков, и, не сумев их поделить, обе отказывались от своих юных увлечений.
Мы были уверены, что разлука нам не грозит. Поступили в один институт.
— Алло, алло! Аллочка! Ты меня слышишь?! — нетерпеливо завибрировала трубка.
— Слышу, Надюша. Если б ты знала, как я рада твоему звонку!
— Рада? — в трубке послышался шёлковый шелест гортанного смеха, — раз рада, то почему бы нам не встретиться?
— Действительно, почему...
— Сегодня вечером, — проворковал бархатный голос, — ты согласна? Хотя ты у нас теперь женщина занятая, и у тебя, должно быть, всё по минутам расписано... Алла, ты меня слушаешь?
— Слушаю, — моя рука по привычке потянулась к еженедельнику, но тотчас отодвинула его, — полдевятого я буду свободна.
— Ну, вот и чудесно! — взволнованно прозвучало в трубке, — в кафе на набережной...
— С голубыми зонтами возле ступеней со львом. В девять.
— Хорошо, Надя. Ровно в девять я буду.
— Только не перепутай, рядом со львом, а не с оленем.
— Не перепутаю.
— Целую и жду.
Я мягко опустила трубку на рычаг.
За окном шелестел апрельский ветер, свежий и упругий. Весна! Какое это сладкое и ласковое слово. Весна...
Пятнадцать лет назад в один из апрельских дней мы бродили по улицам родного города, пахнущим талым снегом, и мечтали, мечтали, мечтали.
Неужели с тех пор прошло пятнадцать лет? Не может быть! Такое ощущение, что это было со мной в какой-то другой жизни. В одной из прошлых...
Я всё отчётливо помню, но сердце не дрожит, не волнуется, словно я не вспоминаю, а читаю роман, чей-то незавершённый роман...
Моя рука машинально скользнула в ящик стола. Нащупала зеркало и поднесла его к лицу. Из серебряного бесстрастного овала зазеркалья выплыло лицо. Моё лицо. Спокойные уверенные глаза, серые, как прибрежные скалы, веками взиравшие на мир. Высокий лоб, свободно падающие волосы, чётко очерченные губы, почти не тронутые помадой, упрямый подбородок.
Невольная улыбка смягчила мои губы. Что и говорить, теперь я нравлюсь себе гораздо больше, чем в юности.
Я была довольна своей жизнью. Работа занимала в ней главное место, но это не мешало мне влюбляться. Мне нравились многие мужчины, и я умела извлечь из наших отношений наслаждение, точно так, как руки музыканта извлекают из рояля или скрипки по-настоящему прекрасные завораживающие звуки.
По-настоящему же сильно я любила только однажды и так давно. В той прежней жизни.
Тогда мы с Наденькой отправились на набережную, чтобы посмотреть на ледоход на Волге.
Но река вскрылась раньше, и когда мы приехали, льдины уже свободно плыли по реке. Вода была тёмная, не то чёрная, не то густо-зелёная, и льдины двигались по течению, тяжело вздыхая и шевелясь, точно осколки мраморного моста, разрушенного Юной Завоевательницей Весной и брошенного во след прежней побеждённой хозяйке. А той и след простыл... только эти белые ледяные осколки былого могущества.
Нам было одновременно и грустно, и весело смотреть на эту тёмную воду, на эти белые льдины. Мы то молчали, то весело переговаривались.
В конце концов, победило веселье, чего и следовало ожидать в наши девятнадцать лет.
Солнце светило так ярко и щедро, словно желало излить в этот день на город всю свою пылкую любовь.
Не помню, кто из нас первой обратил внимание на юношу, одиноко стоявшего у парапета. Он тоже, как и мы, любовался льдинами. Тонкая фигура и бледный профиль делали его похожим на месяц, взошедший при солнце.
Трудно сказать, кому, мне или Наденьке пришла в голову мысль познакомиться с ним. Мы просто переглянулись и, не сговариваясь, направились к одинокой фигуре.
Когда я встала рядом с ним и устремила взгляд на реку, то испытала захватывающее чувство. Мучительно-сладкие волны омывали моё сознание. Мне хотелось длить это блаженство до бесконечности.
По-видимому, Надя испытала нечто подобное. Я заметила её сияющий взгляд и восхищённую улыбку.
— Он сводит меня с ума! — кричали её голубые глаза.
Юноша стоял между нами и молчал, точно его нисколько не удивляло и не беспокоило наше, мягко говоря, странное поведение.
А когда налетевший ветер всколыхнул завитки волос на его шее, я не выдержала и тихо произнесла, — месяц при солнце...
— Что? — спросил он так же тихо.
— Так, ничего, — я взглянула в его милые глаза и улыбнулась, — меня зовут Алла.
— А меня Надя, — выдохнула моя подруга.
— Олег, — произнёс он, и губы его впервые тронула улыбка.
И улыбка эта была такой искренней, такой незащищённой...
— Я каждый год прихожу сюда, чтобы посмотреть на ледоход, — произнёс он. И, немного помолчав, добавил, — словно провожаешь и встречаешь одновременно.
В тот день мы до позднего вечера бродили втроём.
Олег рассказывал нам о своей матери, о младшей сестрёнке и о своём маленьком брате. О том, что днём он работает на заводе, а вечером учится.
Обычный мальчик из обычной неполной семьи.
Но, когда мы с Надей возвращались домой на последнем трамвае, то уже знали, что обе влюблены, хотя между нами и не было произнесено ни одного слова о нём...
Ни я, ни она не решались нарушить молчания.
Подняв друг на друга глаза, мы поняли всё. И для меня, и для неё этот случайно встреченный юноша стал воплощённым совершенством.
...И мы... стали встречаться втроём.
Первые дни мы бродили по набережной, потом вместе посещали театры и концерты. Отмечали праздники. И каждая из нас втайне надеялась, что другая со временем остынет. Но, увы! Острота первого чувства не притуплялась. Нет! Всё было совсем наоборот! Любовь разгоралась в наших сердцах всё сильнее и сильнее. И не было в мире такого потопа, что мог бы погасить это нежданное пламя. О, Боже!
Не знаю, у кого из нас первой лопнуло терпение, но мы решили поговорить о нём.
Наши чувства выплеснулись наружу. Мы говорили и не могли наговориться.
Мы то ссорились, то мирились, то хохотали, то плакали. К концу разговора мы приняли решение. Теперь по прошествии пятнадцати лет, я понимаю, что более нелепого решения я не принимала за всю свою последующую жизнь.
Что толкнуло нас на этот чудовищный поступок?
О, я не знаю... Должно быть, наша долгая и крепкая дружба, наша женская солидарность. Эта презрительная уверенность в том, что любить глубоко и искренне могут только женщины, а мужчины...
Нам даже в голову не пришло усомниться в том, что мужчина тоже имеет сердце, способное не только перекачивать кровь, но и любить не менее сильно, чем женское сердце.
Мы с Наденькой решили, что из нашего треугольника должен уйти он.
Да, мы приняли это нелепое решение, ничего не сказав Олегу, ни о чём его не спросив.
Всё, что было потом, — как в разорванной мути тумана.
Прошло полгода.
Однажды нам позвонила его мама и сказала, что Олег погиб. Погиб, и всё.
Больше она ничего не объяснила. Заплакала в трубку и опустила её на рычаг.
Ни у меня, ни у Наденьки не хватило смелости узнать, что же произошло на самом деле.
Мы обе замкнулись в себе. Потом расстались. Казалось, что надолго, может быть, навсегда...
Живой Олег не мог нас разлучить, а вот воспоминания о нём...
Наденька бросила институт и уехала в столицу. Через несколько лет она стала замечательной балериной. Многие города мира уже рукоплескали её таланту.
Я часто смотрела её выступления по телевизору. Она восхитительна! Всегда и во всём! Я искренне гордилась её успехами, потому что в глубине души по-прежнему любила её и дорожила всем, что мы пережили вместе.
Сама я стала преуспевающей деловой женщиной.
Работаю много и с удовольствием. Отдыхаю тоже на полную катушку.
...С матерью Олега я не встречалась никогда. Просто регулярно перевожу ей деньги. И глубоко благодарна ей за то, что она не оттолкнула меня, не отвергла.
То, что я делаю, мне необходимо гораздо больше, чем ей. И, наверное, эта мудрая женщина знает об этом. Мой низкий ей поклон.
Прошли годы.
Я знала, что Наденька приехала на гастроли в родной город, но никогда не ждала, что она захочет встретиться вновь...
Кафе я нашла быстро. Наденька уже сидела за столиком.
Я сразу узнала её, словно и не прошло пятнадцати лет. Всё такая же лёгкая и грациозная, как утренний сон, как вздох апреля.
— Надя! — сорвалось с моих губ так тихо, что я сама не услышала своего голоса.
— Алла! — она подняла на меня свои лучезарно-голубые глаза, — Алька! Господи, какая же ты стала!
— Сильно изменилась? — попыталась отшутиться я.
— Ещё как! Просто гордость датского королевства.
— Почему датского?!
— Потому, что в датском королевстве теперь всё хорошо.
Она подошла совсем близко. Наши глаза встретились, и мы обнялись.
В этот миг я почувствовала, что у меня никогда никого не было ближе и роднее Нади.
— Ну, как ты? — спросила она, — впрочем, я вижу, что всё хорошо. У меня тоже всё, надо признаться, неплохо, — она рассмеялась.
Мы пили капуччино, ели мороженое и говорили, говорили, говорили.
А потом отправились бродить по набережной. Дул свежий ветер. Лиловый воздух дышал и вздрагивал, как шёлк.
Наденька поёжилась и тихо сказала, — ты помнишь? Ледоход... милый мальчик...
— А потом, — она запнулась.
— Да, помню, — хрипло ответила я.
Мы молча подошли к парапету и стали смотреть на тёмную шумную воду и бьющиеся друг о друга льдины.
— Знаешь что, — сказала Наденька, отрываясь от перил и поворачиваясь ко мне лицом, — поедем!
— Куда? — удивлённо прошептала я.
— К Олегу... Вернее, к его маме.
— Но, Надя! Вот так сразу?!.
— Сразу? — переспросила она.
— Да, конечно, сказать сразу через пятнадцать лет...
Я кивнула, и мы молча зашагали в сторону шоссе. На углу в уже закрывающемся магазине купили букет густо-вишнёвых роз и несколько белых хризантем.
Взяли такси и назвали адрес, который обе знали наизусть, хотя ни я, ни Наденька ни разу не бывали там...
В машине мы молчали, думая каждая о своём, а вернее, об одном и том же...
Как это ни странно, но дверь нам открыли сразу, даже не спросив, кто там...
По ту сторону стояла худенькая седая женщина. Назвать её старушкой язык не поворачивался.
Она обвела нас спокойным взглядом усталых милых глаз и, кивнув, сказала, — заходите.
— Спасибо, — мы прошли в тесную прихожую. Сняли плащи и туфли, и, словно школьницы, робко проследовали за хозяйкой.
— Это вам! — розы и хризантемы легли на руки седой женщины.
Она молча кивнула. Достала из серванта две вазы — фарфоровую и стеклянную.
На минуту вышла из комнаты. Было слышно, как шумит вода на кухне, выливаясь из крана.
Вернувшись, она поставила вазы на стол и поправила цветы.
Ни я, ни Надя не решались заговорить.
Женщина так же молча расставила на столе чайные чашки, сахарницу, вазочку с вареньем, конфетами и печеньем. Разлила по чашкам ароматный горячий чай.
— Вы не спросили... — тихо произнесла я.
— А зачем? — она подняла голову, — я знаю. Вы Алла. А вы, — она перевела взгляд на мою подругу, — Надя. Правильно?
— Да...
— Я ждала. Вернее, знала, что произойдёт. Рано... или поздно. И Олег знал...
Моё сердце ёкнуло и рухнуло в бездну. Краем глаза я заметила, как побелело Наденькино лицо, словно вся кровь отхлынула от кожи и устремилась к её сердцу, переполняя его болью и отчаянием.
Потом мы пили чай, смотрели семейный альбом, ни о чём не спрашивая.
Говорила только мама Олега. Она рассказывала о своей работе учительницы начальных классов, о детях. О сыне, о дочери...
А об Олеге сказала только, что он погиб по несчастному случаю.
И больше ничего.
Уже в прихожей, когда мы оделись и собрались уходить, она взяла мою руку и руку Наденьки, сложила их вместе крест накрест и вложила в них какую-то бумагу.
Мы рассеянно переглянулись, попрощались и вышли.
На лестничной площадке наши руки разжались, и на холодный цементный пол упал пожелтевший конверт. Мы вместе наклонились над ним, и, не поднимаясь с корточек, развернули лист бумаги.
...Двадцатилетний мальчик писал двум тридцатилетним женщинам:
«Дорогие Надя и Алла! Мне очень грустно, что мы расстались. Впрочем, грустно — не то слово. Сначала я ничего не понял. Нам было хорошо вместе, по крайней мере, я так думал. Все мои попытки встретиться и выяснить причину нашего разрыва ни к чему не привели. Я сходил с ума. Мне было больно и обидно.
Но потом я всё понял... Наверное, вы правы. В вашей жизни ещё будет много мужчин, и вы сможете выбрать достойного. Разрушать же дружбу из-за одного из них не стоит...
Я хорошо отношусь к вам обеим. Но люблю только одну из вас. Очень люблю!
Наша разлука точно вынула душу из меня. Но я переживу, я как-нибудь справлюсь с этим.
Олег».
А внизу дописано другой ручкой: «А, может быть, и нет...»
Эта приписка, вероятно, была сделана спустя какое-то время. И была она острой и безжалостной, как края бритвы.
...А, может быть, и нет...
Расплакались мы уже только в салоне автомобиля. Обнялись и расплакались.
Шофёр как-то странно посмотрел на нас в зеркало, и, слава богу, ничего не сказал.
Мы с Надей так и не узнали, кого из нас любил Олег.
Не знаю, возможно, это и к лучшему.
После этого мы с Надей обе вышли замуж.
Она привезла с очередных гастролей по Европе француза. Он не танцует.
И это вполне устраивает Надю. Величает она его не иначе, как Олегом.
Мне же пришлось расстаться со своим юным секретарём. Он сладкий мальчик, но на роль мужа не подходит.
Я решила, что хорошую партию для меня составит мой давнишний партнёр по бизнесу. Он уже в течение трёх лет по поводу и без повода присылает мне мои любимые чайные розы.
* * * *
Через год мы обе родили сыновей. Было ли это искуплением?..
Не знаю...
Но теперь на земле живут два Олега. Два Олега Олеговича.
May 21 2006 Имя: Девушка из Нижнего
Город, страна: Отзыв: Красиво!!!
Зазвонил телефон. Я подняла трубку и... неожиданно услышала родной, незабываемый голос. Тотчас же перед моим внутренним взором промелькнула ослепительная улыбка, засияли голубые безоблачные глаза... Это была Надя.
Я была довольна своей жизнью. Работа занимала в ней главное место, но это не мешало мне влюбляться. Мне нравились многие мужчины, и я умела извлечь из наших отношений наслаждение, точно так, как руки музыканта извлекают из рояля или скрипки 
В тот день мы до позднего вечера бродили втроём.
Наденька бросила институт и уехала в столицу. Через несколько лет она стала замечательной балериной. Многие города мира уже рукоплескали её таланту.
— Знаешь что, — сказала Наденька, отрываясь от перил и поворачиваясь ко мне лицом, — поедем!
Мы с Надей так и не узнали, кого из нас любил Олег.