Иногда мне кажется, что я всё ещё вижу этот дом. Дом с тысячью окон и без единой двери. Когда жизнь замирает на мгновение, я очень боюсь в нём опять оказаться.
Мы переезжали весной. У меня в очередной раз проявилась дремавшая до поры аллергия, поэтому я целый день не находила себе места, и, когда мы добрались до места, была уже смертельно уставшей. Даже в машине меня преследовал удушающе тяжёлый запах сирени. Он лежал мутным комком тумана на заднем сидении, он стоял у меня перед глазами, загораживая стекло, он пробирался ко мне в ноздри сквозь влажную салфетку. Он наполнял меня ощущением ошибки, дурно пахнущим чувством, что когда-то это уже было и, видит бог, ничем хорошим не закончилось. Но Саше я этого сказать не могла. Он, наоборот, с самого утра был в приподнятом настроении. Постоянно что-то говорил: то мечтал, то просчитывал, то безудержно смеялся. Собираясь, не мог просто пройти мимо. Его мимолётно-ласковые прикосновения, в конце концов, даже стали меня раздражать. Его уверенность, его разговоры о будущем, его планы, бытовые мелочи, которыми он так восхищался, вызывали во мне прямо противоположное чувство. Ощущение чернейшей тоски и скоропостижной утраты. Я оправдывала это привязанностью к нашей маленькой квартире, к месту, с которого мне было удобно ездить на работу, к теплоте окна, нежный свет которого так радовал меня вечерами. Говорила себе: «Ты всегда тяжело переезжала. Это всего лишь глупая привычка». Но дискомфорт нарастал с каждой секундой.
Сквозь болезненную пелену я смотрела, как мы подъезжаем к дому. Над старой оградой возвышались серые стены. Два этажа, чердак, огромная веранда, облезлая лиана розового куста вокруг резных перил, забытое плетёное кресло-качалка...
Саша был счастлив. Восхищался каждой мелочью: полуразвалившимся креслом, косилкой для травы, оставленной в гараже, огромным пространством комнат, уныло скрипящей лестницей на чердак. Странно было видеть, как он, радуясь, будто ребенок, носится по дому, открывая для себя очередные предметы гордости, быта, собственности.
— Тебе не кажется странным, что хозяйка оставила практически все вещи?
Мои слова окатили его холодным душем. Он остановился, обиделся сильно и моментально.
— Нет, не кажется, она уезжала очень далеко. Она сказала, что мы можем делать с вещами всё, что угодно. Выбрасывать, продавать с аукциона, пользоваться. Ей было некогда этим заниматься. Она — замечательный человек. Она мне очень дёшево продала этот дом. И, кстати, когда узнала, что я буду не один. А ты? Объясни, пожалуйста, почему ты не рада?
Я молчала. Мне стало почти стыдно: «Да что такое, в самом деле? Подумаешь, аллергия! Почему каждый раз по какой-то новой причине я не могу быть счастлива?»
На следующий день аллергия прошла. Но я осталась в доме, взяла на работе отпуск. Когда звонила, была уверена, что не дадут. Что не смогут справиться, что будут грозить увольнением. Секретарь шефа, на удивление мягким голосом, сказала, что, конечно, можно, что я — ответственный работник и сама разберусь, когда мне выходить. Что они очень за меня рады, и как это великолепно, купить свой дом. Но что это за дом, насколько далеко от города, как дорого? Я еле положила трубку. Подошла к запылённому зеркалу, протерла один край тыльной стороной руки, посмотрела на своё глуповатое выражение лица: «Ещё пару минут, и мы бы с ней обсуждали моющие средства».
Но я, действительно, взяла в руки швабру, тряпку и начала убирать. Сняла старые гардины, открыла окна. Деревенский ветер залетел в обнимку с весной, растревожил столетних пауков по углам, засвистел пьяным цыганом в вытяжке.
— Нравится?
Мне показалось, что дом облегчённо вздохнул. Я погладила тёплые стены: «А что, ты мне уже даже приятен».
Саша вернулся позже обычного. По дороге у него поломалась машина, и теперь он взахлёб рассказывал, как голосовал на вечерней дороге, как остановился «классный мужик», как они вместе пытались довести до ума то, что давно уже из ума выжило. Как, в конце концов, ему невероятно повезло, потому что этот «механик от бога» к тому же оказался нашим новым соседом и довёз его на прицепе домой.
— Так что завтра жди гостей. Мы договорились делать шашлыки. Как раз распилим на дрова эту страшную ограду.
У меня резко похолодело внутри.
— Саша, во-первых, давай никого пока не приглашать, я ещё не закончила уборку. И, кроме того, мне эта ограда нравится, я не считаю, что тут надо сразу что-то резко менять.
— Я уже пообещал, и он мне помог.
— Скажи, что я заболела. Можешь сходить к ним сам.
Саша резко поднялся из-за стола, подошёл к окну. На нём висели наши гардины. Те самые, которые он вёз с выставки через тысячи километров, те самые, в чью нежно-бархатистую ткань он заворачивал меня ещё неделю после приезда... Подошёл сзади, приобнял за плечи.
— Ты замечательно убрала. Сейчас уже хорошо, а скоро это будет по-настоящему наш дом.
...Саша появился в моей жизни внезапно и вместе с тем предсказуемо. Как старая любимая фотография, которую находишь в зачитанной с детства книжке. Я увидела его на какой-то из корпоративных вечеринок в тот момент, когда желание уйти уже перевешивало желание остаться. Было в нём что-то. Что видишь не глазами. Что чувствуешь кожей. Некоторое время затем я тешилась в медово-масляной жиже, приходила на работу без трусиков, забыв их под Сашиным древним диваном, ловила на себе заинтересованные женские взгляды и настойчивые мужские позывы. Я была почти счастлива...
Следующим утром я проснулась с осознанием, что его нет. Провела ладонью по простыне и подушке рядом с собой. Холодные, давно встал. Но обычно после того, как Саша занимался любовью, в нашей старой квартире ещё полдня пахло им. Внезапно испугавшись, я понюхала свои руки, плечи, волосы. С силой безотчётного страха несколько раз втянула ноздрями воздух... Всё в порядке. Я пахла Сашей.
Он красил стены. Всё, начиная от травы вокруг до волос, выбивающихся из-под повязки на голове, всё было заляпано ярко-жёлтой краской. Всё, кроме стен.
— Не берётся, я ничего не пойму, не берётся. — Он был зол, он еле сдерживался, чтобы не расплакаться. — Краска застывает моментально и отваливается кусками. Это же лучшая краска, я вчера купил. Так хотел сделать тебе сюрприз.
Я обняла Сашу за перемазанные плечи.
— Ничего страшного, купим другую. В конце концов, что это за канареечный цвет? Я хочу зелёный. Так что всё к лучшему.
Со стороны дом вновь смотрелся чужим. Старой медвежьей пещерой, озлобившейся на весь мир. Я сильнее обняла Сашу: «Как хорошо, что ты у меня есть». Вокруг миллионы жизней стрекотали, пели, хлопали крыльями, чесали за ухом, спешили, переругивались из окна в окно, плакали, смеялись. Дом молчал. Ни единого звука, ни колыхания воздуха. Но мне казалось, что где-то внутри я всё же чувствую его настороженное дыхание. Что он смотрит миллионом глаз, оценивает, ждёт.
Две недели каждый вечер Саша привозил новую краску для стен. Вставал рано утром, ещё до того, как небо подёргивалось рассветной дымкой, и красил при свете фонаря. Каждый раз безрезультатно. Он становился невыносим, он становился совсем на себя не похож. Он ругал матом всех «этих хреновых производителей», тех, кто построил подобную стену, тех, кто вскрыл её непонятно чем, да так, что краска не берётся. Он вспоминал добрым словом бывшую хозяйку дома и сам дом. Вскоре его начало раздражать буквально всё. То, чем по приезду он восхищался, как своей новой собственностью, теперь, если попадалось под руку, было, в лучшем случае, отброшено в угол с презрением.
— Этот дом не принимает меня, — говорил он за ужином. С уголка его рта свисала длинная спагетинка, он её со свистом втягивал, по подбородку стекала капля кетчупа. Я хотела отвести глаза, но наткнулась на стену его взгляда. — Я так хотел этот дом, но я хотел его своим. Почему ты так на меня смотришь?
— Может, не стоит волноваться? — Я спрятала глаза. — Может, оставим всё, как есть, и будем просто жить?
— Просто уже невозможно. Или он меня, или я его. Я хочу, чтобы это был мой дом. Мой.
Но я врала. И для меня просто жить было уже невозможно. Для меня наша постель больше не пахла Сашей. Некоторое время я ещё пыталась его обнимать, но он только смотрел на меня удивлённо: «Неужели ты не понимаешь, что я не могу?» — и отодвигался в сторону. Потом моё желание затихло, а любовь спряталась в собачью конуру, лишь изредка высовывая морду и повизгивая от тоски. Мне всё больше нравился дом. Он был моим утешением. Порой я ловила себя на мысли, что никогда не чувствовала себя так защищённо, что, возможно, мне больше ничего и не нужно в жизни, только сидеть целыми днями, перебирая старые фотографии с нераспознаваемыми лицами, перечитывать книги, которыми был завален чердак, смотреть из окна на проходящих мимо людей. Саша, со всем его бешеным стремлением к переделыванию, становился для меня не просто лишним, он становился опасен.
Как-то вечером Саша вернулся, озлобленно буркнул на ходу: «Дай мне бутербродов» — и ушёл к стене. Я перебирала книги. Они пахли лежалой памятью и ещё чем-то неуловимо близким и родным. У многих страницы были склеены, и я раскрывала их над струйкой пара. Внезапно зазвенел Сашин мобильный телефон. Это было напоминание: «Обязательно скажи ей сегодня, как ты её любишь, балбес!». Оно стояло на одиннадцать часов вечера. «Господи, где же он?» Я бросилась к двери, резко открыла и чуть не упала, натолкнувшись на Сашу. Он сидел на корточках прямо под дверью, замёрзший, весь мокрый от пота, с разбитыми в кровь костяшками на руках. Не сдерживаясь, плакал. Мне казалось, что от его рыданий дрожат окна в доме. Как я могла не услышать? Я укрыла его пледом, завела в дом. Быстро принесла чай, тёплую воду в тазике, зелёнку, бинты.
— Почему? Почему ты не зашёл в дом?
Он открыл воспалённые глаза, посмотрел на меня, как на призрак, в ужасе оглянулся на комнату.
— Я стучал тебе в окна. Двери не было.
Я целовала его покусанные губы, протирала раны на руках, поила чаем, гладила по голове: «Всё будет хорошо, любимый, теперь всё будет хорошо». Он открыл глаза, в них был страх, а мне снова пахло Сашей...
...Утром я ходила, как неприкаянная, и сама себе улыбалась. Потом сварила густой, крепкий кофе, подобрала по пути к веранде какую-то книгу и устроилась в кресле-качалке читать. На улице — ни человека, тихо и сонно. Только хлопает вороньим крылом приоткрывшаяся чердачная форточка и скрипит, возмущаясь, плетёное кресло.
Это был женский роман со свиданиями, расставаниями, сексом в самых экстремальных местах, стрельбой и всё завершающей беременностью. «Почему бы и нет?» — подумала я.
...Мне снился дом. С тысячью окон и без единой двери. В этот дом приходили люди: стучали в окна, пили на веранде чай и пиво, играли в мяч во дворе. Я смотрела на них из чердачного окна, я пускала им письма бумажными самолетиками, я бросала в них гнилыми помидорами. Они уходили и приходили вновь...
Я проснулась от дикого холода, сжимая в замёрзших пальцах дамский роман. Солнца видно не было. Ветер срывал цветы сирени с зарослей во дворе, пощёчинами бросал их мне в лицо. В тёмно-коричневой лужице разлитого кофе одиноко каталась под ногами чашка. Я подхватила её и забежала в дом.
Он принял меня, позакрывал окна, разжёг огонь в фальшивом камине, включил телевизор. Тепло и уютно: «Ты дома, дорогая». Я ходила из комнаты в комнату и никак не могла вспомнить, что же я забыла. Отчаялась, села читать. Кажется, перед сном мне оставалось совсем не много. Но я никак не могла найти нужную страницу, а закладка пропала. Я стала открывать наугад. Но каждый раз оказывалось, что это уже было, что это действие, эту встречу, это любовное похождение героини я уже знаю. Героиня на вечеринке, её домогается непосредственный начальник, но она на днях заключила выгодную сделку, поэтому ожидает повышения, кроме того, сами учредители не сводят с неё глаз, сотрудницы шушукаются насчёт её слишком большого декольте, и тут она видит его. «Читала!» Героиня переезжает к нему домой, он её любит безмерно, но его мать против «карьеристки и стервы». «Читала!» Героине надоел рай в шалаше, она уговаривает его поменять работу, сводит со знакомой по сявотскому детству братвой, он влезает во всё это по уши, стрельба, любовник из пробивной юности, но настоящая любовь побеждает. «Читала!» Он занимает у матери и по знакомым деньги, влезает в долги и покупает им за городом дом, чтобы жить долго и счастливо, но героиня до конца не уверена, что это её и что это конец. Тем ни менее это не мешает им заниматься любовью, как кроликам, и в дальнейшем завести кучу детей. «Читала!.. Брр... Глупый роман!» — буркнула я и отбросила книгу в сторону. Из неё вылетела закладка и мятой ладонью лежалого листа упала мне под ноги. Старая вырезка из газеты. Иностранный актёр: адски чёрные кудри, весёлые, по-детски непосредственные синие глаза.
— Саша?!
Я бегала по дому, я переворачивала всё вверх дном, пытаясь найти следы его существования, я диким зверем выла в окна, брошенным псом перерывала постель, втягивая ноздрями лишь свой собственный пот. Его не было! Не было! Стена?!
— Саша!
Я бросилась к двери, но наткнулась на окно. Я билась в него ладонями, локтями, плечами, головой. На стекле остались красные разводы от моей крови и ни трещинки. За окном был солнечный день. Во дворе какие-то люди разбирали мою ограду, рубили её на дрова, нанизывали на шампуры шашлыки. Бегали наперегонки дети. Меня никто не замечал. Мой дом, моя душа с тысячью окон и без единой двери, были как странная достопримечательность, на которую можно посмотреть мимолётом и пойти жить дальше.
«Дорогая, я пишу тебе это письмо, потому что никак не могу до тебя достучаться. Ты говоришь, что любишь меня, но мне кажется, что ты живешь в каком-то вымышленном мире, и мне нет в нём места. Мне кажется, что ты не можешь воспринимать реального человека, что в твоём внутреннем доме может жить только вымышленный герой. Прощай».
Иногда мне кажется, что я всё ещё вижу этот дом. Дом с тысячью окон и без единой двери. Когда жизнь замирает на мгновение, я очень боюсь в нём опять оказаться.
Саша вернулся позже обычного. По дороге у него поломалась машина, и теперь он взахлёб рассказывал, как голосовал на вечерней дороге, как остановился «классный мужик», как они вместе пытались довести до ума то, что давно уже из ума выжило. Как, в конце концов, ему невероятно повезло, потому что этот «механик от бога» к тому же оказался нашим новым соседом и довёз его на прицепе домой.
Со стороны дом вновь смотрелся чужим. Старой медвежьей пещерой, озлобившейся на весь мир. Я сильнее обняла Сашу: «Как хорошо, что ты у меня есть». Вокруг миллионы жизней стрекотали, пели, хлопали крыльями, чесали за ухом, спешили, переругивались из окна в окно, плакали, смеялись. Дом молчал. Ни единого звука, ни колыхания воздуха. Но мне казалось, что 
...Утром я ходила, как неприкаянная, и сама себе улыбалась. Потом сварила густой, крепкий кофе, подобрала по пути к веранде 
Я бегала по дому, я переворачивала всё вверх дном, пытаясь найти следы его существования, я диким зверем выла в окна, брошенным псом перерывала постель, втягивая ноздрями лишь свой собственный пот. Его не было! Не было! Стена?!