Она не спеша, думая о чём-то своём, шла по улице. Было людно и, как обычно в час пик, все куда-то спешили, некоторые — просто сломя голову. Ей спешить было не нужно. Учебный год позади, впереди диплом. Но, учитывая её любовь к тому, чем ей предстояло заниматься, не говоря уже о том, что большая часть работы была выполнена на волне увлечённости и вдохновения, она могла себе позволить действительно расслабиться и не спешить. В её руках была довольно-таки увесистая папка с рисунками моделей одежды. Её моделей. Бережно прижимая её к себе, она была занята приятными размышлениями о тех изменениях и дополнениях, которые, как она считала, сделают её работу интереснее и полнее.

Было раннее лето. Молодая зелень приветливо радовала глаз своей свежестью. Разлитый в воздухе липовый аромат не мог заглушить запах выхлопных газов, щедро источаемых автомобилями. Солнце, не успев ещё набрать обороты лета, ласково пригревало. Мысли, приятный настрой души, погода — словом, всё доставляло ей удовольствие. Мелькнула мысль о чашечке кофе на свежем воздухе. Она стала всматриваться, пытаясь разглядеть, есть ли свободные места в её любимом кафе на Бульваре, как вдруг неожиданный толчок в плечо чуть не сбил её с ног. Она устояла, но её папка, буквально секунду назад бережно прижимаемая к груди, тяжело плюхнулась на асфальт. От удара раскрылась, и — её рисунки гигантскими яркими листьями усыпали мостовую. Всё произошло так неожиданно, что она растерялась. Потом, опомнившись, даже не взглянув на причину своей катастрофы, бросилась их собирать, бережно складывая обратно. Протянув руку к очередному листу, она увидела, что его уже держит другая рука. Как художник, она не могла не обратить внимания на форму руки. Она была изящной и мужественной одновременно. Её взгляд проследовал выше и, наконец, она посмотрела в лицо как своего помощника, так и непосредственно виновника этого события. Тоже сочетание мужественности и изящества. Возможно, его и нельзя было бы назвать красивым по всем существующим канонам, но буквально струящееся от всего его облика обаяние делало его приятным и жутко притягательным. Не говоря уже о глазах. Внимательные и добрые. А в них — целое море участия и извинений.

«Ради всех святых, простите, мадмуазель, за неловкость. Чем я могу искупить свою вину?» — проговорил он на прекрасном французском. Похоже, это вышло машинально, так как, осознав свою ошибку, уже собирался произнести новую фразу, видимо, на русском. Но его опередил ответ девушки, также на довольно-таки приличном французском, к тому же, с довольно приличным парижским акцентом: «Что Вы, я на Вас не сержусь. Повреждения минимальны. И я принимаю Ваши извинения».

«Вы так прекрасно говорите на французском», — он уже успел перейти на русский. В его голосе сквозило удивление, граничащее с восхищением.

«А вы на русском», — последовал ответ. Они посмотрели в глаза друг другу и легко и непринуждённо рассмеялись.

Он внимательно разглядывал свою новую знакомую незнакомку. Открытое и ясное лицо. Красивые черты. Какие удивительные бездонные глаза. Умные и добрые. А в самой глубине — маленькие искорки-смешинки. Девушка, казалось, притягивала к себе. Но в то же время он чувствовал невидимую стену, отделяющую её от остального мира. В ней не было закрытости и враждебности, просто, видимо, вход в святая святых её души был открыт для немногих близких и родных. И это ему понравилось. Он с ужасом подумал, что судьба могла пронести его мимо, и он бы так никогда и не увидел этого лица, которое, затерявшись в толпе чужих и ненужных лиц, осталось бы за бортом его жизни. Мысль о возможном расставании казалась нелепой и невозможной. Слава Богу, девушка тоже не спешила попрощаться и уйти. Он пытался найти слова, чтобы продолжить знакомство, и его взгляд вдруг упал на маленькое уютное кафе, расположенное в двух шагах ходьбы и утонувшее в зелени огромных деревьев и вьющихся цветов, названия которых он не знал.

«Скажите, могу я Вас угостить чашечкой кофе, конечно если это...» — он замешкался, подбирая слово. Искорки в её глазах стали сильнее. — «Можете, с удовольствием. Я как раз именно об этом и подумывала, когда... — теперь уже она подыскивала слово, пытаясь более деликатно назвать происшедшее. «Когда я Вас чуть не сбил с ног и чуть не уничтожил плоды Вашего труда», — он закончил за неё фразу, не особо подбирая слова. Его взгляд упал на папку и он, наконец, обратил внимание на рисунки, часть которых находилась в его руках. Он машинально продолжал держать их с тех пор, как бросился к ней на помощь. Теперь же с явным интересом, очень внимательно разглядывал изображённое на них. «Удивительно, — сказал он после небольшого молчания, — очень талантливо и профессионально. Сочетание утончённости, простоты и изысканности. Очень женственно». Его похвалы, в которых не было ни грамма лести, обрадовали её. Она и сама была довольна своей работой, но когда кто-то ещё, и видно, что от души, — это было очень приятно, о чём она ему и сказала. И тут же поинтересовалась, откуда способность разбираться и ценить мастерство модельера. Немного замявшись, он сказал, что было время, когда он был причастен к модельному бизнесу.

Они уже подошли к кафе, где как раз освободился самый дальний и самый уютный столик, за который они немедленно присели. Ей доставило радость то, что, прежде чем сесть, он не просто вежливо, а с явной заботой помог сделать это ей. «Мы уже за одним столом, а я до сих пор не знаю, как Вас зовут. Меня Пьер-Жан. Прихоть моей обожаемой бабушки. А Вас?»

«Мария, но моя обожаемая бабушка, которая также горячо обожает Францию, зовёт меня Мари. У нас в семье всегда все хорошо говорили по-французски. Есть дальние родственники во Франции, к ним иногда ездит бабушка, и как-то она брала меня с собой», — рассказывала она, предчувствуя его немой вопрос, откуда она так хорошо знает язык.

«Вот видите, сколько в нас общего — Франция, обожаемые бабушки и даже модельное искусство... — пошутил он. — Я француз, но во мне такое количество русской крови, что иногда затрудняюсь сказать, кто же я на самом деле. Люблю Францию, в ней живу, там моё сердце. Но Россия мне не чужая, я люблю всё русское, и я всегда с радостью приезжаю сюда... Впрочем, не думаю, что это особенно важно. Я думаю, что гораздо важнее другое — к чему стремится твоя душа, что даёт полноту и радость жизни...»

«Вот удивительно, а меня всегда влекло во Францию... Может, дело тоже в корнях... Особое состояние души. Когда я первый раз побывала с бабушкой в Париже, я была ошеломлена... Мне было удивительно легко и радостно. Мне казалось, что пела каждая струнка моей души... И это ощущение не покидает меня до сих пор... Я просто физически ощущаю себя бродящей по тихим старым улочкам Парижа, слушаю скрипку старого седого скрипача в одном из кафе на Монмартре...»

Лицо Мари озарила прекрасная мечтательная улыбка. Её настроение было созвучно и его душе. Он мог поклясться, что в ту минуту даже услышал скрипку старого маэстро. И замер, очарованный, почувствовав, что смычок мастера, помимо скрипичных, задевал и его самые чувствительные и нежные струны души, заставляя их петь и трепетать...

Необъяснимое и загадочное волшебство наполнило их встречу. Они легко и непринуждённо продолжали говорить, открывая один другому свою душу, но точно так же внимательно слушая друг друга. Казалось, возможно говорить обо всём, и при этом быть уверенным, что будешь понят правильно, без искажения, передавая и воспринимая созвучные движения души. Это было чудесно и удивительно. Если бы кто-то их спросил, какое время они знакомы, то они не задумываясь, наверное, ответили бы, что очень долго, а вернее сказать — всегда. Мысль о том, что с момента столкновения на шумной улице прошла всего пара часов, была просто нелепа. Как-то незаметно он вдруг почувствовал, что между ними нет никаких преград, и даже более — появилось нечто веское и важное. Эта девушка совершенно быстро и необъяснимо стала частью его самого.

«Мари, простите, возможно, мой вопрос будет не деликатен, но Ваш ответ действительно важен для меня, и это не просто праздный интерес. Вы разрешите?»

«Конечно», — просто ответила девушка. Она давно не испытывала такого большого удовольствия и радости от общения с кем бы то ни было, если не сказать больше. Ей было уютно и хорошо. Как-то легко и незаметно он проник в святая святых её души. Но это не пугало и не тревожило её, скорее, наполняло радостью и ощущением чего-то прекрасного, чистого, верного и долгожданного. Интуитивно она чувствовала — он не сможет причинить ей боль. Скорее сделает всё, чтобы защитить от неё. Это ощущение было ново, наполняло её душу лёгкой радостью. И появилось ещё одно чувство, ранее незнакомое, но тоже очень приятное. Поддержать, быть рядом с ним, особенно если ему вдруг придётся тяжело, поделиться своей любовью и силой...

«У Вас есть кто-нибудь... друг... мужчина...» — он внимательно смотрел на неё, ожидая ответа.

«Нет», — просто ответила она.

«Но Вы такая особенная, интересная, неординарная, неужели... не может же быть, чтобы Вас никто не заметил, не обратил внимания...»

«Наверное, Вы правы, но именно потому, что я неординарная, особенная, не такая, как сейчас, в общем-то, принято, я одна... Некоторые однокурсницы считают меня жутко старомодной, а некоторые чуть ли не синим чулком, — сравнение с синим чулком вызвало в нём волну удивления, граничащего с возмущением и обидой за неё, — но я не обижаюсь... Не хочется жить наперекор себе... Я очень дружна с бабушкой, есть такие удивительные женщины, без возраста. Она мне много рассказывала о жизни... Есть много в жизни вещей, важных и не особенно... вот только отличить одно от другого... Вниманием сильного пола я не была обделена... Сын профессора за мной по пятам ходил, цветы, другие знаки внимания. Не подумайте, что хвалюсь, не в этом дело. Своя фирма, образование уже в Лондоне заканчивал. Многие девчонки вьюнком перед ним, — какой жених. На меня, как на дуру последнюю глядели. А я ведь хочу с человеком быть, а не с тем, что у него есть. Бабушка мне рассказывала старый анекдот. Жорж, расскажите, пожалуйста, подробнее о себе, что у Вас, «Москвич» или «Волга»?

Но вот ведь что ещё. Вроде и умный, образованный, поговорить о многом можно. А душа молчит. Нет потребности — видеть, быть рядом. Ни одно достоинство пустоту не заполнит, если, конечно, это достоинство не важнее для кого-то, чем всё остальное... Я вот за родителями наблюдала. Они слишком воспитаны, чтобы сор из избы выносить. Вроде красивая пара. А только холодно им вместе. Не хотела бы так. А вот бабушка с дедом — сколько смотрю на них — любуюсь. Хорошо им вместе. Никогда не видела и не слышала, чтобы обвиняли или требовали чего друг с друга. Помогали, поддерживали один другого. Бабушка мне всегда говорила, что жизнь долгая, такое порой случается, разве с чужим человеком преодолеешь? Нет потребности помогать и заботиться о другом — и не берись. А если хочешь в домашнего прокурора или начальника поиграть — так вообще дело труба...

Пьер-Жан внимательно слушал девушку, с каждым её словом всё более понимая, что та часть души, которой она стала, становится всё внушительней и заметней.

«Знаете, — Мари очаровательно встряхнула волосами, в её глазах заплясали те самые искорки, а на губах появилась милая детская улыбка, — когда я была маленькой девочкой, — это чтоб Вас немного отвлечь от серьёзных бесед, — я мечтала, что буду женой настоящего французского графа. Представляете? Может, я не так уж безучастна к некоторым вещам, к таким, как геральдика, например, — она явно шутила. — Он придёт под моё окно с большим-пребольшим букетом белых роз, ожидая моего пробуждения. А потом увезёт меня в красивый и загадочный замок. Мы будем часто кататься на лошадях. Мою белую лошадь будут звать Марго. А вечера мы будем часто проводить у камина, делясь радостями и, если не дай Бог вдруг такое случится, — горестями прошедшего дня... У нас будут очаровательные детишки, девочка и мальчик. И мы будем очень-очень счастливы... Какие только фантазии не рождаются в детской головке...

Пьер-Жан вздрогнул, или это ей только показалось? Неужели её детские фантазии так на него подействовали? Впрочем, Бог с этим. Как он смотрит, с ума можно сойти. Разве что за шуткой спрятаться можно. Сердце, кажется, само может выпрыгнуть из груди. Он ласково положил свою руку на её. Господи, что с ней такое? Неужели простое прикосновение может так всё изменить? Она больше себе не принадлежала... Мари попыталась убрать свою руку, сама, правда, не особенно понимая, зачем. При этом думая только об одном — только бы он не убрал. Не сдавливая, не увеличивая нажима, не причиняя её руке каких-либо неприятных ощущений — он просто не убрал свою и не отпустил её. Продолжая так же ласково и внимательно смотреть прямо в глаза. Она не стала больше пытаться выдернуть свою руку. И тоже посмотрела ему прямо в глаза — открыто, нежно и доверчиво. Интересно, можно было бы определить, чья душа трепетала сильнее?..

Он проводил её домой. Большую часть дороги они молчали, но это молчание их не разъединяло, а, казалось, даже наоборот... Столько мыслей и чувств теснилось в голове и сердце...

Он не спал всю ночь, бродя по пустынным улицам города... Она тоже, только бессонница не мучила её. Окутанная волшебством ночи, она тонула в его глазах и таяла в руках...

Раннее летнее утро... Улицы пустынны. Воздух свеж и прозрачен. Одинокие прохожие. Метут дворники... Ещё слышно пение птиц. Клавдия Ивановна только расположилась для торговли. С любовью и гордостью поглядывала она на плоды своих рук. Они стояли в большом синем ведре — роскошные белые розы, как на подбор. Капельки росы ещё не растаяли под лучами летнего солнца, придавая цветам неповторимое очарование и свежесть. Хозяйка любовно погладила своих любимиц. Недаром она считалась одним из лучших цветоводов города. А вот и первый покупатель...

Поинтересовавшись о цене, мужчина протянул довольно крупную купюру. Клавдия Ивановна, обеспокоенная по поводу нужной суммы сдачи, поинтересовалась, сколько же штук он собирается взять. «Все», — последовал ответ.

Он стоял под её окном с огромным букетом белых роскошных роз. Граф Пьер-Жан Сен-Жермен, владелец старинного родового замка, загадочного и красивого. Среди прочих занятий графа был Дом моды, пусть не самый известный, но пользующийся довольно приличной репутацией. И ещё. Среди прочего имущества графа была и конюшня, на которой коротала свой век белая лошадка Марго.