Мы встретились, к сожалению, перед самым моим отпуском, могли поговорить только полчаса, кроме того, нам мешали, и потому Вы наверняка испытываете некоторую неудовлетворенность нашим разговором. Потому я решил в письме кое-что уточнить и договорить, чтобы, так сказать, уже запущенный психотерапевтический процесс совершался в Вас основательнее, шел быстрее.

Итак, Ваша болезнь есть, по существу, болезненно трудный характер, трудный прежде всего для себя самого нерешительностью, постоянной склонностью скрупулезно анализировать все, что имеет отношение к Вашим поступкам и здоровью. Это анализирование, обдумывание сопровождалось самоедством, тревожными опасениями и привело, в частности, к тому, что к сорока годам Вы не смогли жениться по причине различных тревожных сомнений и сейчас в очередной раз переживаете эту душевную сумятицу: все думается, а вдруг эта женщина только притворяется такой заботливой? вдруг она так хорошо ко мне относится из-за моей высокой должности? вдруг семейная жизнь как-то помешает научным занятиям? и т. д. В то же время страшно остаться в будущем одиноким стариком, не оставить после себя детей.

В связи со всем этим Вы неприятны себе самому, считаете порой себя человеком никчемным, даже вредным, которому случайно повезло и с кандидатской диссертацией, и с докторской, а на самом деле места своего не заслуживаете, вот раскусят еще и придется уходить с должности. Находите себя скверным преподавателем и вообще жалким ничтожным человеком, который даже не может создать семью.

На все это скажу Вам, что среди великих людей весьма нередко встречаются вот такие застенчивые самобичеватели. Скрупулезный анализ, сомнение, так мучающие в обыденной жизни, в научном и художественном творчестве оказываются мощным двигателем. Вот лишь некоторые из гениев с подобным психастеническим душевным складом: А. П. Чехов, Ч. Дарвин, И. П. Павлов.

Кстати, советую прочитать заметки Дарвина. Этот Ваш собрат по профессии и характеру в 28 лет, разделив лист бумаги на две колонки, настолько похоже завязает в сомнениях «жениться — не жениться», что Вам сразу станет легко и смешно, когда прочтете, от такого сродства. «Буду вынужден делать визиты и принимать родственников, — значится в одной колонке. — Но ужасная потеря времени». В другой колонке: «Не буду вынужден посещать родственников и подчиняться всяким мелочам, буду свободен от бремени расходов и забот о детях — быть может, и от ссор». И снова: «Ни детей (ни повторения себя в потомстве), никого, кто позаботился бы о тебе в старости». Но опять: «Затем, как я смогу управляться со всеми моими делами, если я буду вынужден ежедневно гулять с женой?» Не удержусь, чтобы не выписать концовку: «Пустяки, мой мальчик! Не унывай! Невозможно вести жизнь в одиночестве, с болезненной старостью впереди, без друзей, без участия, без детей, смотрящих тебе прямо в лицо, на котором уже появляются морщины. Не унывай, уповай на случай — пристально посмотри вокруг себя — есть много счастливых рабов...» После этих карандашных заметок Дарвин счастливо женился.

Советую Вам тоже вот так набросать для себя «за» и «против»: для психастеника «проблема» всегда становится много яснее, если изложить ее на бумаге. Но главное, прислушайтесь к своему чувству. Любите ли Вы эту женщину? Чувствуете ли в ней родное? Сможете ли с ней подолгу говорить о самых интересных для Вас вещах? Хочется ли с ней, как говорят, вместе состариться?

Теперь о повседневной психастенической тревожности по пустякам. Об этом на собственном примере рассказал И. П. Павлов на одной из клинических сред: «У меня есть семья, я люблю моих детей, они уже взрослые теперь, меньше 40 лет нет. И тем не менее, когда они уходят из дому и не приходят в свое время, я страшно начинаю беспокоиться, я не могу работать: может быть, дочь попала под трамвай (дикая вещь!), может быть, она должна пройти через мост, схватит ее какой-нибудь мошенник и сбросит. Вот какая штука! Я не могу ничего с этим сделать, потому что у меня нет жизненных впечатлений, которые должны всякого человека поставить в норму. Ведь это так редко, с этим считаться нечего. А у меня их нет, и я целиком предаюсь работе мысли, потому что все же возможны такие случаи, и для меня эта возможность не ограничена жизненными впечатлениями. И знаете, какой я выработал прием благодаря второй сигнальной системе? Какой я совершенно правильный метод борьбы выработал? Я рассуждаю: „Если ты отец, то у детей есть мать, которая их больше тебя любит, и она спокойно легла спать, укладывается, значит, очевидно, ты не дело делаешь“. Правильно выдумал, а все-таки этот прием не помогает, все-таки не дождусь, когда раздастся звонок, и тогда все страхи отпадут».

Итак, Ваши переживания естественны для Вашего психастенического характера. Ни о каком психическом заболевании, «помешательстве» думать не приходится. Потому прежде всего уясните себе, что ничего исключительного, неведомого в Вашем состоянии нет, это типичные переживания психастеника. Вы, конечно, и сами догадывались, что такое происходит не только с Вами, обнаруживая глубоко свое, например, в толстовских Левине или Нехлюдове.

Психастенический душевный склад основательно изучен, и известно, как Вам помочь. Главное тут — внимательно и подробно разобраться вместе с Вами в Ваших характерологических особенностях, чтобы знали себя отчетливо и в сильном, и в слабом, чтобы представляли, в какой обстановке от себя что следует ждать. Понятное, известное уже не так страшно: ведь психастеник более всего страдает от болезненных тревожных сомнений, неуверенности, неопределенности в понимании себя и своего здоровья.

Подробней познав самого себя, убедившись в том, что Вы не последний человек и Вам не просто везет, научитесь достаточно хорошо собой управлять, станете увереннее чувствовать себя в жизни. Ведь сущность психастенического душевного конфликта заключается в том, что в человеке враждуют две противоположности — болезненное, ранимое самолюбие и чувство неполноценности, то есть стремление думать о себе хуже, чем есть на самом деле. Чувство неполноценности сказывается в тревожной мнительности, въедливых совестливых самообвинениях, нерешительности, робости и т. д. С одной стороны, хотелось бы уйти от всяческой ответственности в укромный уголок, с другой — страдает самолюбие. Вспомните, как это было, когда Вы отказались от аспирантуры, боясь не оправдать доверия, а потом защитили диссертацию без аспирантуры.

Итак, изучив себя, сделавшись вроде как тоже врачом для собственного характера, Вы легче пойдете дальше по жизни. Так, например, не будете уже так горько сетовать на свою рассеянность как на какую-то жуткую недостаточность ума, понимая, что обратная сторона Вашей рассеянности — сосредоточенность на своем, творческом.

Кстати, Ваша тревожная склонность все проверять есть некоторая компенсация рассеянности, а значит, нет оснований механически бороться с этими постоянными проверками себя (закрыл ли дверь? выключил ли газ?), надобно просто осознать их защитный смысл, успокоиться этим знанием, и тогда, наверняка, проверок станет меньше.

Наконец, повторяйте про себя ту истину, что не сомневается ни в чем и всегда доволен собой лишь ограниченный человек. Именно потому, что Ч. Дарвин подробно и глубоко сомневался в себе, во всякой «мелочи» в своей работе, ему удалось учесть почти все возможные будущие возражения оппонентов и так подробно, практически неуязвимо обосновать, доказать свои открытия. Не искать в каждой своей душевной трудности лишь плохое, уважать в себе психастеническое — вот прежде всего чему следует Вам научиться, и тогда гораздо легче будет побеждать действительные свои слабости.

Из нашего беглого, «на иголках» разговора подозреваю, что, не находя понятных причин, способных развить такой трудный характер в Вашей домашней обстановке с самого детства, Вы готовы тревожно предположить (если уже не предполагаете), что виной всему Ваш онанизм в юности. Чепуха. Онанизм — суррогат половой близости. Старые книги весьма преувеличивают вред онанизма. Эта привычка считается патологической, если она на всю жизнь заменяет половую близость или большой частотой своей (несколько раз в день), как и частая интимная близость, истощает организм. Во всяком случае реконструировать характер онанизм не способен. Другое дело, что Вы много лет стыдились его и до сих пор, видимо, чувствуете себя по сей причине глубоко виноватым. Однако теперь надо выкинуть все это из головы, как не заслуживающее долгих разговоров.

И, конечно, я не согласен с тем врачом, который объяснил Вашу робость и вообще психастеническое как возникшее в детстве из того, что, испытывая бессознательное вожделение к матери, Вы боялись отцовского наказания («страх кастрации»). Мне эта психоаналитическая сказка представляется дикой и, главное, несправедливо оскверняющей Вашу память об отце. Объяснить дело так — значит, по-моему, сделать много хуже, нежели просто бросить: возьмите себя в руки.

Я, конечно, за подробнейшее, как видите, внедрение в душевное состояние, но без вредных (часто!) психоаналитических символов. Бессознательное могуче, многое в нашей душевной жизни основывается на нем, но, истолковывая бессознательные движения, следует опираться на факты (не на мифологические символы) и помнить гиппократовское: «прежде всего не повреди». Таким образом, психоанализ есть не просто подробное анализирование душевного состояния, а, прежде всего, сказочно-произвольное, основанное на вере толкование переживаний.