Ну и что? Девушка-студентка подсмотрела в больнице в своей истории болезни диагноз «неврозоподобная шизофрения».

Ну и что? Я ведь Вам говорил в ответ на тревожные Ваши вопросы, что, конечно, у Вас серьезная болезнь. Ведь уже шесть раз просто от тоски-безысходности пытались по-настоящему, без игры, отравиться большим количеством таблеток. Если б не было бригады скорой помощи, Института Склифосовского — Вас бы уже не было.

Это, понятно, серьезное, не пустяковый невроз, а депрессия, если человек так мучается своей никчемностью, тем, что ему хочется хотеть, что не может легко, как другие студенты, понимать и запоминать лекции и учебники, считает себя зря родившимся обломком человека. Вы сами говорили, что пропастью отделяетесь от невротиков, психастеников, познакомившись с ними в психотерапевтической группе.

Конечно же, депрессивные страдания с невротическими, психастеническими не сравнить. Потому и называют многие психиатры это Ваше расстройство «неврозоподобной шизофренией». Я тоже так в глубине души называю. Но это не сумасшествие: человек, страдающий такой болезнью, обычно все сознает-понимает, способен управлять собой и в жизни может стоять так высоко, что толпы здоровых ему завидуют. Он внешне весьма похож на невротика, психастеника, и неспециалист не отличит. Посему эту болезнь вскоре и в нашей стране перестанут официально называть «шизофренией». Но в то же время, сами знаете, человек этот нередко мучается без помощи психиатра-психотерапевта.

Когда студентка от возникающей по временам остро-тоскливой безысходности с чувством неполноценности, ненужности никому готова биться головой о стену своей комнаты — это не невроз душевно незрелой истерички, не способной рассудочно-трезво справиться с каким-то житейским конфликтом и бессознательно прячущейся от трудностей жизни в спасительную невротическую клетку.

Невротику, психопату (человеку с патологически трудным характером) мы нередко устраиваем «психотерапевтическую порку», развенчиваем в его глазах его симптомы, «страдания»... Не делаю же я этого с Вами! Я бы потерял у Вас всякое доверие, если б сказал: «Пустяки, все завтра пройдет, возьмите себя в руки». Или: «Как Вы ужасно живете! Сейчас же перестаньте капризничать-истеричничать! Все Ваши переживания выеденного яйца не стоят». И т. п.

Ох, нехорошо такое говорить, но с годами все меньше у меня сочувствия к этим большим детям — невротикам и все больше живой, щемящей сердечности к страдающим так, как Вы страдаете. Это и побуждает помогать Вам всей душой, как могу.

Если встречаемся в психотерапевтическом кабинете не так часто, как хотелось бы, если ворчу порой, когда чаще раза в неделю звоните мне домой по телефону, то это оттого, что так надо, чтоб лучше помочь Вам, и уж, пожалуйста, доверяйте мне, положитесь на меня. В течение трех лет перед каждой сессией Вы были убеждены, что провалите экзамены и прощай институт. Я гнал Вас на экзамены под свою ответственность — и получались почти одни пятерки.

Впереди жизнь, трудная, сквозь переживания, но интересная, важная своим творчеством. Судя по Вашим очеркам, Вы уже, думаю, необычный, одухотворенный искусствовед. Способности станут развиваться, расцветать теперь бесконечно, и болезнь этому не помешает, напротив, придаст Вашим произведениям философски-поэтическую самобытность.

Конечно, депрессивные переживания еще Вас помучают, но ничто так не смягчает их, как творчество, которому необходимо предаться в полную силу, получив диплом. Да ведь и я буду, как смогу, помогать. Понимаете, благодаря своим страданиям, Вы тоньше, правдивее многих здоровых искусствоведов, литературоведов чувствуете-понимаете родственные Вам души художников и пишете о них так проникновенно, как не могут писать здоровяки. Убедился в этом, слушая, как Вы говорили в группе творческого самовыражения о Дюрере, Стриндберге, Гёльдерлине, Жан-Жаке Руссо, Паскале, Шумане, Новалисе, Гофмане, Батюшкове, Гоголе, Врубеле, Шопенгауэре, Рильке, Чюрленисе, Хлебникове, Зощенко. Могу еще называть и называть имена знаменитых писателей, поэтов, живописцев, музыкантов, а также философов и других ученых, которых Вы наверняка поймете-почувствуете глубже, нежели душевно здоровые исследователи, — по причине родственности Ваших болезненных страданий-переживаний. Кстати, из перечисленных выше творцов многие страдали болезнью этой в очень тяжелой, отнюдь не неврозоподобной форме. Почитайте о гениальных больных людях в книге Эрнста Кречмера.

Болезнь Вашу по-разному называют у нас и за границей. Одни (я уж говорил) считают, что это неврозоподобная, мягкая шизофрения, другие полагают, что это не шизофрения, а такой сложный невроз, психопатия. Я сам обычно не ставлю в документы диагноз «шизофрения», только уж в таких случаях, если он серьезно поможет пациенту жить — бесплатными лекарствами, отдельной квартирой и т. п.; но о шизофрении здесь, да, думаю, потому что психотерапевтически помогать надобно иначе, нежели просто при нервности.

Три важных замечания. Эта мягкая, неврозоподобная шизофрения, во-первых, отличается от тяжелой шизофрении, шизофрении в обычном, даже житейском смысле тем, что никогда не приводит к душевному распаду, инвалидности. Во-вторых, она в тяжелую, с сумасшествием шизофрению никогда уже не превратится. И в-третьих, если жизнь складывается так, что человек, заболевший неврозоподобной шизофренией (и обычно страдающий при этом переживанием своей несостоятельности, неполноценности), способен творчески выражать в жизни свои душевные особенности, свои переживания, то он, во всяком случае по временам, поднимается душой, входит в состояние целебного, творческого вдохновения — и болезни тогда почти не чувствует, и никто не замечает, что он болен.

Убежден в том, что вообще всякий человек, страдающий от тягостного чувства неполноценности, несет в себе творческие способности, как собственное, внутреннее лекарство от этого страдания, уходящего в творчестве. Наконец, истинное произведение творчества, именно творение (а не разрушение, не агрессия) не несет в себе патологии, каким бы тяжелым душевно болезненным человеком ни был его автор. Но для истинного творчества человек все же должен быть хотя бы немного больным, так как само творчество — лечение в высоком смысле. В Вашей жизни, конечно, будет немало важного, человеческого (семья, друзья, работа), но пусть все это дышит, живет творчеством — одухотворенно-индивидуальным, личностным отношением к людям и делам.

Шизофрения выплетается из нашего генеалогического дерева, никто часто не знает из каких ветвей, корней, нет смысла кого-то тут винить, это Природа, Судьба.

Шизофрения — болезнь без патологической анатомии в обычном смысле. Это такая особенная болезнь, что вроде бы и не болезнь, потому что, как уже отметил, при иных обстоятельствах жизни, в жизни творческой — ее будто бы и нет. А выбился человек из творчества — и мучается, как тяжело больной.

Потому, прошу Вас, продолжайте приходить еще годы в нашу группу творческого самовыражения, глубже работайте в ней, это поможет и Вашему искусствоведческому творчеству.

Стало быть, будем жить, а смерть когда-нибудь сама придет. И тогда станет нам «никак», как уже было нам Бог знает сколько лет до нашего рождения. Так уж лучше пусть будет подольше как-то по-другому — ведь «никак» все равно когда-то наступит, «никак» никого не забудет. Но, благодаря нашему творчеству, мир изменится, он будет нести в себе песчинки нашего творчества, то есть мы будем в мире вечно.

Не стоит так сердито-отчаянно ругать, отталкивать судьбу, когда бывают судьбы похуже, поужаснее. Не надо жаждать быть здоровой, «как все». У каждого свой путь. Я сам порядочно тревожно-мнителен, ипохондрик, но, не раздумывая, согласился бы лучше страдать неврозоподобной шизофренией и лечиться творчеством, как Дюрер, чем чувствовать себя здоровым, благополучным мещанином, дельцом-приспособленцем, как... Впрочем, мы и имен их не знаем: они переплавились в веках, как пуговицы у ибсеновского Пуговичника.