[Сила слабых] [ФеминоУкраина] [Модный нюанс] [Женская калокагатия] [Коммуникации] [Мир женщины] [Психология для жизни] [Душа Мира] [Библиотечка] [Мир у твоих ног] [...Поверила любви] [В круге света] [Уголок красоты] [Поле ссылок] [О проекте] [Об авторах] [Это Луганск...]
[Поле надежды — на главную] [Архив] [Наши публикации]
return_links(2); ?>

Страницы: 1 2 3 4

Под небом голубым
Есть город золотой...

1.

     В городском Дворце Культуры шёл вечер, посвящённый годовщине вывода войск из Афганистана.
     Всё было чин-чином. Народу полный зал: ближе к сцене сидели чиновники, дальше — зрители попроще.
     На большом экране, за спинами выступающих, трепетали блики Вечного огня.
     Уже отзвучали речи в соответствии с табелем о рангах: сперва мэр — маленький и румяный, будто вырезанный из розового мыла, говорил о том, что на «афганцев» сегодня равняется молодёжь. Потом городские меценаты, пожертвовавшие к этому дню на закладку в парке Победы памятного камня и на корзины цветов, напоминали о долге российского солдата.
     Дали слово и двум «афганцам», которые «вышли в люди» — один возглавил ЖЭУ, у другого был свой магазин. Они поблагодарили организаторов вечера за проявленное внимание.
     Короткие речи перемежались выступлениями артистов.
     Сережка Корольков вышел хорошо. И от микрофона встал подальше, чтобы голос его не глушил через динамики, и пел просто, без ложного надрыва.
     — Дождь идёт в горах Афгана
     Это странно, очень странно
     Мы давно уже отвыкли от обилия воды
     И дождю подставив лица
     Все пытаются отмыться
     От жары, столетней пыли, серой пыли и беды...
     Негромко пел, как, наверное, там они пели, когда была минута.

     А вот Светку хотелось взять за ухо и увести со сцены. Ну зачем вышла? Ты сперва определись — это танец или где? Нелепое платье, палевое, бесформенное — чьё-то вечернее, только пояс снят, чтоб не мешал...
     Светка постояла в глубине сцены, ожидая, когда начнётся музыка, а потом стала перебегать с места на места, взмахивая то руками, то ногами.
     Не балет, а чёрт знает что... И музыка — чёрт знает что.

     ...За кулисами Петька-худрук глянул на Иру, стоящую у самого занавеса:
     — Всё нормально?
     — Всё, — шепнула она, — минут десять у меня ещё есть?
     Петька кивнул. Он был молодой совсем, чуть за двадцать, весёлый, кудрявый.
     Зла в нём никакого не было, так лучше возле него побыть, а от сцены отвернуться...
     Ей нельзя было раздражаться и злиться, ни одной эмоции тратить было нельзя.
     Петька смотрел на неё. Со стороны могло показаться — Ира сумасшедшая. Глаза прикрыты, пальцы к вискам прижаты, шепчет что-то. И такая у неё на лице боль, будто зуб заговаривает.
     Сама маленькая, едва ему до плеча, волосы светлые, короткие, как у ребенка лёгкие... Платье белое, шёлковое, с розовыми цветочками — сейчас вроде не носят, чтобы такое длинное, простое... И большой чёрный платок с кистями наброшен на плечи.
     Он знал, что прежде Ира играла в драмтеатре, но ни в одной роли её не видел.
     Он не был театралом, а худруком стал, потому что мама много лет была директором Дворца, и его за шкирку запихнула в институт культуры.
     Петька со всеми сходился быстро, всё ему давалось легко и просто. Он смотрел на Иру, и ему было её жалко. Ну чего так переживает? Таких концертов, самое меньшее — раз в месяц. Вышел, выступил, ушёл, всё...
     — И не надо позволять историкам поливать грязью те годы, — гремел со сцены толстый дядька с длинными усами. — Интернациональный долг...
     У Иры лицо теперь было поднято вверх, будто она молилась. Свет падал на него, и оно казалось голубым.
     Ведущая Катя Грядунова объявила её.
     Ира вздохнула коротко, и будто сразу изменилась.
     Пошла к микрофону как-то странно — робко даже.
     Будто она первый раз здесь и не вполне понимает, зачем пришла.
     Повернулась к залу, сжала в кулачках шерстяные складки платка, которые несколько секунд спустя стали мокрыми от пота:
     — Я по такой любви вышла замуж... Выскочила! Он — летчик, высокий, красивый. В кожаной куртке, унтах. Медведь. Это он будет моим мужем? Девчонки ахнут. Зайду в магазин, ну почему наша промышленность не выпускает домашние тапочки на каблуках?!
     Безумно хотела сына. И сын, чтобы как он. Такие глаза, такие уши, такой нос. Как будто кто-то подслушал на небе — сын весь в него, капелька в капельку.
     Я не могла поверить, что эти двое замечательных мужчин — мои. Не могла поверить! Любила дом. Любила стирать, гладить. Так любила всё, что на паучка не наступлю, муху, божью коровку словлю в доме, в окошко выпущу. Пусть всё живёт, любит друг друга — я такая счастливая...
     Тишина была в зале. Как будто никого здесь не было — только пустота высоких потолков. И её голос — негромкий, но каждое слово слышно. Дыхание, которое перехватывало между фразами, — слышно...
     Она говорила о том, какой красивый рос её сын, как все ему подражали, она — мать — подражала.
     Как он собрался уезжать, и, зная, что ехать ему — в Афган — не позволял жалеть себя, отгораживался, будто стеной.
     Как в отпуск вернулся, и снова туда.
     — Провожали его до Москвы. Стояли солнечные майские дни. Калужница цвела...
     — Как там, сынок?
     — Афганистан, матушка моя, это то, что нам делать нельзя.
     Только на меня смотрел, больше ни на кого. Протянул руки, лбом потёрся:
     — Я не хочу ехать в эту яму! Не хочу! — пошёл. Оглянулся. — Вот и всё, мама.
     Никогда не говорил «мама», всегда «матушка моя». Солнечный прекрасный день.
     Калужница цвела... Дежурная в аэропорту смотрела на нас и плакала...
     Она запахнула на груди платок. Губы не слушались. Ей самой всегда хотелось плакать в этом месте. Но ей нужна была большая сила, чем тем, кто её слушал, — ей надо было прожить всё это до конца перед ними.
     Эту страшную правду. Горе матери.
     — Уже весь город знает... В Доме офицеров чёрный креп висит и его фотография...
     Уже самолет с гробом вот-вот приземлится... Мне ничего не говорят... Никто не решается... На работе моей все ходят заплаканные...
     Я как просыпаюсь.
     — Люди! Вы что, с ума сошли? Такие не гибнут...
     Ира протянула руки. Она просила — то ли у Бога, то ли у людей — что были перед ней, там, внизу, в полутьме. У них — и у всех людей:
     — Дайте мне муки, самые печальные, самые страшные, пусть только доходят до него мои молитвы, моя любовь. Я встречаю на его могилке каждый цветок, каждый корешок, стебелёк: «Ты оттуда? Ты от него?.. Ты от сына моего...»

     Какое-то смятение было там, в глубине зала... Вскрик лёгкий, движения, кто-то вскочил, и мужской голос:
     — Женщине плохо! Матери плохо стало!..

     — Я вызвал «скорую», — повторял Петька.
     Женщину вынесли, она лежала на узком диванчике в холодном фойе. Людей вокруг неё было немного. Немолодой мужчина, верно, родственник, любопытствующая вахтерша, растерянная Ира...
     — Нельзя такое со сцены... повторял мужчина. — Один раз самому себе прочитать, и то тяжко.
     По лестнице взбежал врач.
     Ира чувствовала себя во всём виноватой. И — как на пожаре. Скорее бы начали тушить.
     — Здесь она, быстрее, пожалуйста...
     Врач наклонился над бледной женщиной, которая дышала так тяжело, так часто, что и слышать это было мучительно:
     Тихо спросил он:
     — Как зовут её?  — и уже громче, уже рокочущим ласковым голосом, будто давно зная, — ну, Анна Филипповна, что случилось с нами? Дышать трудно?
     И уже застёгивал на руке её тонометр.
     — Сейчас укол я вам сделаю, и минут через пять станет полегче...
     Хрустели ампулы, он вводил ей одно лекарство за другим. А потом сидел рядом, и словно никуда не спешил: держал её руку, слушая пульс, вглядывался в лицо, будто искал что-то — может, следы другой болезни, могущей осложнить дело.
     Он видел, что говорить ей трудно, и пока не говорил с ней, но всё его внимание — было поглощено ею. Пристальный цепкий взгляд.
     Ире подумалось, что такой взгляд бывает у человека, когда он пишет стихи, и пытается сложить эти слова, которых ещё нет, во что-то единственно верное.
     Ира сама стояла не дыша.
     — Пить хочется, — сказала Анна Филипповна. Голос выдавал, какие у неё пересохшие губы.
     — Водички принесите, — негромко сказал врач в сторону — вахтёрше, Ире...
     И, снова нагибаясь:
     — Лучше вам сейчас?
     — Лучше, — явное облегчение заставило старуху забыть всё, кроме этого, радоваться тому, что так много воздуха, оказывается...
     — Сейчас вы ещё полежите, а потом... очень осторожно... Завтра участкового...
     Ира отошла и начала спускаться по лестнице, чувствуя, как дрожат её пальцы на широких холодных перилах.
     Потом она не выдержала и перекрестилась.

     На улице уже нежно и тонко пахло весной.
     Пока её выдавали лишь яркость солнца, неожиданно изменившаяся — взлетевшая — высота неба, да мимоза на лотках торговцев — жёлтые сухие катышки цветов среди длинных узких листьев.
     Ира каждый год покупала себе хоть тоненькую веточку. Весна начиналась с мимозы — так было с самого её детства, когда не продавали иных цветов, кроме гвоздик и мимозы.
     И сейчас она не принимала этих тепличных роз, которые — сама видела — торговка опрыскивала жидкостью для освежения воздуха в санузлах — лишь бы пахли чуть.
     ...А букеты роз и подносили чаще всего после спектаклей.

     В театральную студию её привела мама. Кроху-первоклассницу, белобрысую, с косичкой, сильно картавящую и всегда готовую заплакать.
     Привела, чтобы Иринка научилась чисто говорить и так же бойко декламировала со сцены стихи, как другие её одноклассники.
     Удивительно, Марина Юльевна её не отвергла.
     — Каждый ребёнок может раскрыться.
     И маленькая девочка полюбила студию.
     Не то, чтобы само лицедейство, — хотя ей нравилось вместе со всеми изображать — попробуй-ка — морскую капусту и иже с ней. И не разные «зачины» — типа «из зоопарка убежал тигр».
     Ей хорошо было, когда они сидели допоздна в полутёмном зале — только сцена освещена, и придумывали что-то, и обсуждали, и шутили, и дурачились. А потом, уже укутанная в пушистый серый платок Марины Юльевны, Иринка слушала сказки, которые та читала — о муми-троллях и Маленьком принце, и всё плыло, сливались миры, и иногда она действительно засыпала...
     Она любила то непередаваемое, что зовётся душой театра. Ту дружбу и сказочную атмосферу, что царили здесь. Она дорожила ими бесконечно, так как дома была единственным ребёнком. И чаще всего должна была развлекать себя сама.
     Став старше, она уже с успехом играла — и Розу в «Маленьком принце», и Машу в «Щелкунчике». Романтические образы выходили у неё хорошо, а бытовые роли никак не давались.
     И те, кто считает, что актриса должна быть «разноплановой», никогда не согласились бы, что ей нужно идти на большую сцену.

     В училище они поступали вместе с Аней Барабанщиковой — крепкой голубоглазой девушкой, от которой веяло такой свежестью и здоровьем, что после экзамена старик из приёмной комиссии сказал ей:
     — Джульетту играть не будешь, а кормилицу — самое то.
     А потом он же — Ире:
     — А ты — Джульетта.
     Джульетту она, тем не менее, не сыграла, но роли были хорошие. В театре поставили несколько романтических пьес Цветаевой, она была Дамой, и Матерью в «Кровавой свадьбе» Гарсиа Лорки.
     А потом пришёл новый режиссёр, и... нет, банальностей, вроде предложения постели с его стороны и дерзкого отказа — с её, не было.
     Поменялся репертуар. Нужно было играть отвязных полукриминальных девиц, подруг бизнесменов, богатых дамочек, ищущих, чем развлечь себя. Иру пробовали на роли, но раз за разом она показывала себя неудачно, пока прочно не отошла на второй план.
     И тогда она ухватилась за случайно полученное предложение — самой набрать ребят, создать студию при Дворце Культуры.
     Ей казалось, всё будет так же ясно, чисто и сказочно, как в детстве.
     Пришли дети. Она смотрела на них уже взрослыми глазами, видела, что особенно талантливых среди них нет. Зачем утомлять впустую, натаскивая на определённые движения и интонации?
     Она учила их самому простому, тому, что может в жизни пригодиться. Читать стихи, понимая. Уметь отличить верное от фальши. И читала им. И играла с ними.
     Но Дворец требовал отдачи. Надо было — выступать. И чаще, чтобы не мучить зря детей и не стыдиться за них, она выступала сама...

     ...С того афганского вечера миновало два месяца.
     Город праздновал день рождения.
     Предполагался концерт на городской площади — для всех. Пригласили известный ансамбль из столицы.
     И вечер во Дворце — для избранных. С награждениями, выступлениями артистов и фуршетом.
     Накануне работники Дворца возились долго. Петька сам, никому не доверяя, натягивал над сценой гирлянду из надувных золотых звёздочек. Колонны крыли такой же золотистой фольгой. Директор по двадцать раз обзванивала артистов — все ли смогут прийти, никто ли не откажется?
     Она сама взялась и за детей из Ириной студии. Принесла стихи местного поэта, велела выучить по куплету.

     И вот часть вечера была уже позади. Вручены главные награды — всё тем же, до боли знакомым лицам, руководителям предприятий.
     Танцевала опять Света, и Ира из зала позавидовала, какие у неё замечательные колготки — матовые, с рисунком, такие хрустяще-новые... А её — она час назад заметила — поползли, и пришлось в гримёрке спешно искать лак, и кисточкой фиксировать дыру.
     Её детки честно всё отскандировали, и ни разу не сбились. Потом они спустились один за другим, и мамы сразу стали кутать их поверх воздушных платьиц и белых рубашек — в кофты, в зале было прохладно.
     В фойе уже накрывали столы для фуршета, и когда двери приоткрывались — остро пахло холодцом с чесноком и позванивали бокалы.
     Ведущая Катя, ровно всем улыбаясь, вскрывала очередной конверт:
     — В номинации «Верность делу»... награждается врач городской больницы Андрей Кулагин.
     Мужчина взбегал на сцену, и Ира его узнала. В этой быстроте, желании не терять времени — тот доктор, что приезжал тогда на «скорой».
     Люди зааплодировали вдруг дружно, и — аплодисменты эти не стихали... Минута, две, три, пять... Хлопали уже не торопясь, ритмично, и ещё, и ещё — показывая, как любят его... И это было много больше, чем та статуэтка, которую Катя держала в руках и готовилась передать ему.
     Собственно, весь ритм этих хлопков был — Лю-бим! Лю-бим!
     А он стоял где-то в глубине сцены, не выходя даже к краю, к свету — пережидая, и принимая... И ценя это выражение любви, и торопясь уйти от всеобщего внимания.
     И как только можно стало — спустился так же быстро, а ему всё хлопали...
     Никто больше в этот вечер не удостоился такого признания... Ни заслуженные учителя, ни подающие надежды мальчики-спортсмены, ни юные таланты из школы искусств.

     Ира поднялась — она сидела в глубине зала — с краю, и вышла тихонько, не дожидаясь конца.

     Их «театральная» комнатка была на третьем этаже, под самой крышей. Да ещё надо было знать лесенку, по которой туда пробираться. Окно — аркой. Пока было светло, на подоконник всегда слетались голуби. Но сейчас уже темнело. И холодно было — кто-то не закрыл форточку.
     Ира села с ногами на диван, прижалась щекой к спинке, обтянутой пропылившейся тканью, потянула на себя лежащий тут же плед в крупную шотландскую клетку.
     Ей очень хотелось плакать... Отчего жизни прошло так много и так впустую?
     Тот доктор, наверное, даже не задумывался об оправданности каждого дня. Счастливый удел! Может, он сердился на кого-то, и, конечно, страшно уставал, и ему никогда не хватало времени, чтобы отоспаться и снять с себя груз этой накопившейся усталости.
     Но и она была сейчас беспредельно утомлена — годами, казавшимися ей теперь прожитыми бесцельно.
     Зачем судьба сложилась так? Могло бы ничего не быть — ни ролей, над которыми она работала прежде, ни тех занятий, которые вела теперь — четыре раза в неделю.
     А потом возвращалась в тишину своей квартиры и думала, чем занять вечер. Разложить ли вещи в шкафу в промежутке между двумя сериалами или оставить этот труд на завтра? Накручивать волосы на бигуди — или, а ну её на фиг, эту укладку...
     Но зачем тогда была юность, когда изо всех сил стремишься поставить душу на цыпочки, насколько можешь взглянуть — выше окружающего. Почувствовать, увидеть, услышать — ярче, острее, чем другие, больше оценить прелесть мира, и по праву этой оценки стать как бы его обладательницей.
     Зачем было бредить колдовскими стихами поэтов серебряного века? Сидеть до рассвета в парке и смотреть, как движутся — или нет? — звёзды. Воочию увидеть — плывёт по небу сложносотканный ковёр созвездий, и пытаться понять, что это такое — иные миры?
     Зачем годами работать над выразительностью слова, жеста, поворота головы? Что изменится в жизни, если не сыграть ей больше ничего? А даже если сыграть...
     Ведь всё это будет забыто — через несколько минут, как опустится занавес... И к этому она шла?

     В комнате было уже совсем темно.
     — Я никогда не знала, что есть именно моё дело, — думала она. — Но я не сомневалась никогда, что могу, умею любить. И могла бы жить служением тому, кого полюблю... Я из тех дур, которые с радостью поедут на каторгу и, делая так, чтобы дорогому человеку было легче, переносимее — будут светлеть душой сами. Потому что вот это-то и есть то, ради чего я пришла сюда...
     Господи, но если я к середине жизни не обрела ни дела, ни любви, так прибери меня... Я не хочу ни накладывать на себя руки — ведь ты не велел этого, ни мучительной смерти не хочу — а как погибают молодые — только мучительно! Я хочу просто — не быть... Лучше небытие, чем вот так — впустую — сквозь пальцы — богатство жизни, которое Ты дал мне.
     Она закрыла глаза, и — кружилась ли голова — но казалось ей, что она падает, падает и не может остановиться, и пусть длится это падение — только бы не возвращаться...

Страницы: 1 2 3 4

Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 18 марта 2009 г.




---

Apr 09 2009
Имя: Анна Юнгер   Город, страна: Латвия
Отзыв:
Когда я читаю Татьяну Свичкарь, хочется жить - даже если собирался повеситься. Ее изумительный язык ткет нить сюжета, будто из моей жизни. А главное, в ее повестях - правда, безо всякой чернухи!
Спасибо вам, только пишите!
Анна.

---

Apr 15 2009
Имя: Татьяна Свичкарь   Город, страна:
Отзыв:
Да спасибо ж Вам большое за отзывы!!!!!!!!Так приятно читать, Вы б знали! Хоть мои истории, чаще всего такие "бормоталки" себе в утешение, когда чего-то в жизни не ладится. Вот когда про НЕЩАСТНУЮ любовь писала, думала - давать ли совет священника: идти в таких случаях к тем, кому по настоящему плохо. К безнадежно больным детям и т.д... И...не смогла про это написать. Если из безответной любви, или других жизненных переживаниев еще можно себя как-то вытащить, то тут... Прочитала в ЖЖ дневник одной девушки волонтерши: какое надо иметь сердце, и какую душу! Причем эта девушка временами лежит в кардиологии, так как сердце уже не выдерживает за всех переживать.
А нам - помогай Бог! С грядущей Пасхой всех, с праздниками, и пусть у вас все будет хорошо!

Все произведения Татьяны Свичкарь, опубликованные на этом сайте:

[Поле надежды — на главную] [Архив] [Наши публикации]
[Сила слабых] [ФеминоУкраина] [Модный нюанс] [Женская калокагатия] [Коммуникации] [Мир женщины] [Психология для жизни] [Душа Мира] [Библиотечка] [Мир у твоих ног] [...Поверила любви] [В круге света] [Уголок красоты] [Поле ссылок] [О проекте] [Об авторах] [Это Луганск...]