Полусказки

     Посоветовали заглянуть в себя. Заглянул. Увидел кучу мусора, — ужаснулся.
     — Разгреби, — услышал голос.
     — Зачем?
     — Возможно, отыщешь совесть.
     — А что я с ней буду делать?
     — Жить.
     — Да я и так живу, и довольно-таки хорошо.
     — С таким-то хламом? — удивился внутренний голос. — Как можно?
     — Да пошёл ты!.. — не выдержал я. — И вообще, ты кто такой?
     — Я твоя Душа.
     — Душа?! Что-то припоминаю...
     — Ты просто забыл обо мне. А ведь раньше...
     — Ладно, ладно, не ной! Я попробую.
     Принялся за дело, но тут запротестовали Привычки: «Что это ты вздумал? Мы же с тобой повязаны!» Оказался между молотом и наковальней. Выручил телефон, который, зазвонив, возвестил о новых проблемах.
     — Вот видишь, некогда мне заниматься твоими вопросами, — сказал я Душе. — У меня дел невпроворот. А для них совесть — часто помеха. Так что, извини, я побежал.
     Но странно, после контакта со своей душой у меня нет-нет, да и стал возникать определённый вопрос, глядя на деловых людей: «А сколько же у них в душе того самого хлама? Наверное, поболе моего: ишь как круто взялись! До совести ли тут?!»

     Швабре очень повезло в жизни. Ну, во-первых, она высокая, стройная и довольно-таки красивая. А во-вторых, обладает отличными организаторскими способностями, по крайне мере так она думает, и потому занимает соответствующее положение в своём коллективе. Мягкосердечный Веник не стал ей ни в чём возражать и постепенно свыкся с мыслью, которую та ему вдолбила, что он всего-навсего подготавливает почву для её творческой работы. А Тряпка, так та вообще ничего не успевала даже подумать, так как Швабра гоняла её туда-сюда и обратно.
     — Они ни на что не способны. Без меня завалили бы всю работу!? — любила то и дело повторять Швабра и ещё ожесточённей гоняла Тряпку, и всякий раз грозилась Венику увольнением.
     И хотя и Тряпка, и Веник в глубине души понимали, что никакой важной роли в их деле Швабра не играет, что как раз без них она — ничто, но ни тот, ни другая никогда не осмелились ей противостоять. И по сей день живут они так: одна самодовольная, бестолковая и властная, другие же — безропотно подчиняющиеся. И никак последние понять не могут, что вряд ли такой была бы Швабра, будь они иными.

     Дружно грохоча, по реке неслись брёвна. Они преодолевали трудные повороты, крутые спуски, коварные пороги. Берега нередко сдавливали их, но они только плотней прижимались друг к другу. Движения были слаженными: все стремились вперёд. Их ожидали большие дела — они в это верили.
     Но был среди них тот, которому не по душе был всеобщий энтузиазм и который меньше всего мечтал попасть на фабрику или завод. А рассчитывать на то, что ему повезёт, и он впоследствии будет где-то в кабинете возвышаться в виде шкафа или кресла, а не представлять из себя в глуши столб или сваю, он не мог.
     И тогда у него зародилась мысль, как ему показалось, очень оригинальная. Одним словом, изловчившись, он развернулся поперёк течения и зацепился за один из порогов. Всеобщее движение сразу сбилось: брёвна стали наползать друг на друга, кто-то смог вырваться вперёд, кто-то застрял навечно.
     А воды всё несли и несли новые партии, увеличивая тем самым затор, из которого никто уже не мог вырваться. Река пошла в обход привычного русла, откуда на всю округу разносился запах гнили.
     Так порой Один может изменить судьбу Многих.

Судьба распорядилась так, что они были постоянно в поле зрения друг друга.
Полусказки

     — Подумаешь — Дерево! — рассуждал Столб. — Упало семя, дождь полил, вот оно и выросло. Никаких тебе достижений! А надо мной умы трудились. И в каких только переделках я не побывал! И чего только не повидал, пока сюда попал! Теперь, вот, стою и провода оттягиваю. Мне уже и фонарь повесили — на всю округу свечусь.
     А Дерево всякий сброд возле себя собирает, тень на плетень наводит. То ему солнышко подавай, то дождик и ветерок, а то и снежок. Не слишком ли многого хочет?!
     Подумаешь, на нём птицы обжились! Ко мне тоже прилетают. Посидят, почирикают — и дальше полетели. Чего тут задерживаться! Я — столб. Я железобетонный. Мне ли их галдёж слушать! Кстати, каркнула как-то по секрету одна очень солидная птица, что среди тех, что у дерева собираются, слухи ходят, будто у меня извилин мало. Интересно, а где же это они видели, чтобы у столба извилины были? У нас вместо извилин — провода, мы ими друг с другом связаны. Мы чётко знаем своё дело.
     А Дерево то зеленеет, то желтеет; то листья сбросит, то опять распустит. Никакого тебе постоянства! А мы, Столбы, постоянно свою линию тянем. Кому это нужно? Разумеется, Дереву не нужно. Птицам тоже не нужно. Вот и выходит, что кроме нас за это дело и взяться было некому. А коль мы взялись, то и гнём свою линию.
     У многих, наверное, сложилось мнение, что у меня и проблем-то никаких нет, и никаких волнений.
     Да бывает порой такой сильный ветер поднимется, да так начнёт мои провода трепать, что тогда только об одном и думаю: как бы он мой фонарь не расшиб! Мне ведь ничего не надо — пусть лишь фонарь светится!.. Встречаются, конечно, и бесфонарные Столбы, но я не знаю, то ли у них фонари во время ветра слетели, то ли им ещё не повесили... Кто фонари развешивает? А чего тут гадать? — ясное дело: столбовая комиссия.
     А то, помню, добрался до меня как-то один ловкий монтёр, вроде бы по делу, а сам в душу влез и давай свои глупые вопросы задавать: а куда вы смотрите? Что видите, что любите? О чём мечтаете?
     А я, как есть, так и сказал:
     — Смотрю, как мне положено, только вперёд. Впереди вижу, как другие Столбы вгору пошли. Думаю, коль земля вертится, гляди, и я и к той горе приближусь... Люблю зиму. Почему? Ночь — длинная. И у меня тогда есть возможность подольше светилой поработать. Жаль только, что ночные мошки зимой не летают, а то мне так нравится, когда возле моего фонаря кто-то вертится... Что и говорить, я многого достиг! — рассуждал Столб.
     А Дерево жило своей особенной жизнью: каждой веточкой тянулось к солнцу, питалось глубинными родниками; всегда готово было приютить и одарить. И не страшны ему были ни зной, ни стужа. До него порой доносилось, о чём гудели провода, но оно помнило и знало: за его жизнь уже не один столб заменили; а люди для защиты полей от беснующегося ветра не столбы заколачивают, а выращивают деревья.

     Некто хотел разбить парк, потому распорядился вырубить сад. Но парк так и не заложили, а сада уже не было. В результате этой реконструкции, как и следовало ожидать, возникло царство пеньковое. А где пни, там и гнилушки появились, и различные ядовитые и сомнительные грибы распространились, и буйство сорняков началось.
     «Наконец-то солнце светит нам!» — торжествовали они. Редкая птица теперь залетала туда, зато всяких мошек и козявок развелось, червячков и пауков — видимо-невидимо.
     Раньше, когда там сад был, только и слышишь, бывало, как деревья друг к другу обращались: яблонька... груша... орех... А теперь, как прикажете называть? Пень, что ли? Ты ему — пень. Он тебе — пень. Невежливо как-то получается. Но нашёлся-таки умник и предложил ввести в обращение забытое, но весомое слово «древо». И стали тогда пни и пеньки друг друга «древами» величать, и жизнь им показалась значительно лучше прежней.
     Немного погодя пришли Те, что сад приказали вырубить, посмотрели на такое запустение, да и рукой махнули:
     «А, будь что будет! Может, от каких-то корней сами деревья вырастут, а нам тут работать — только надорваться!» И ушли. Стоят пни и трухлявеют.
     Но занёс как-то свежий ветер на пустырь чудо-семя, и выросло из него дерево с необыкновенными плодами. Проходил мимо Человек, увидел их, и очень ему захотелось невиданных плодов отведать. С немалым усилием пробрался он к дереву, а как только отведал плодов, сразу понял, что ему делать нужно: взял и расчистил пустырь.
     Проходил мимо Старик и подумал: «Не годится одному дереву расти», — и посадил саженцы. Проходила Женщина — и посеяла цветы. Привали влюблённые — и появились беседки и лавочки. А прибежали дети — для них соорудили качели и песочницы, турники и бассейны.
     И опять пришли горе-реконструкторы, и гадать стали: что же всё-таки на месте пустыря появилось? Если сад, то вырубить надо; если парк — то такой ли, как им нужен?
     И вышел тогда вперёд Человек, и Старик вышел. И вышла вперёд Женщина, и Влюблённые вышли. И дети выбежали, и птицы поднялись в небо, — и все так ответили:
     «Позвольте нам жить своей жизнью, ибо вы не имеете к ней никакого отношения. А парк ли, сад ли вырос — какая разница? Главное то, что земля красивая и плодоносная, птицы голосистые, а мы веселы. И знайте, никому больше не позволим рубить наши деревья!»

     Человек построил дом. Очень большой дом: из дерева, кирпича, металла и бетона. Он надеялся, что в его доме поселится Счастье. Но Счастье не приходило.
     — Где же оно? — недоумевал Человек. — Может, в пути затерялось?
     И тогда он отправился искать его, заглядывая в окна других домов. И вдруг неожиданно для себя обнаружил Счастье в небольшом и скромном домишке.
     — Ты почему здесь? — воскликнул Человек. — Иди в мой дом! Он такой большой и красивый.
     Но Счастье укоризненно покачало головой:
     — Что же ты позабыл, что дома нужно строить, прежде всего, из любви и доверия, понимания и уважения, заботы и нежности, а потом уже ждать к себе счастье!