Весенний солнечный день. Мы — ученики начальной школы, обычно в такое время томимся: вырваться бы с уроков пораньше, в зелень двора...
Но вместо обычного урока сегодня — чудо.
Чудо являет юноша Олег — черноволосый и черноглазый.
Он рассказывает о средневековых монахах и показывает то, чем они зачаровывали и уверяли в своём могуществе поселян: сливает прозрачные жидкости из разных пробирок — а получается на вид — всамделишнее белоснежное молоко.
— А что крестьяне? — торопится Серёжка Шуваткин с первой парты.
— Крестьяне? — задумывается на миг юноша, — думаю, они очень радовались...
Звонок.
Но навсегда остается память: черноволосый юноша — и чудо.
Позже становится ясно — он живёт недалеко от нас. Такой собаки, как у него — спаниеля — нет другой в нашем маленьком городе.
А ещё позже мы с подругой Ольгой, только что перешедшие в шестой класс, «пасём» аж класс 10-й!
То есть на переменках стоим в коридоре так, чтобы нам были видны выходящие взрослые юноши и девушки.
Тут учится Ольгина любовь — Дато. Я сопровождаю подругу, ей — для храбрости.
Хотя люблю только героев французских фильмов о рыцарских временах. Тогда никто не говорит гадостей о том, что Жан Марэ — нетрадиционной ориентации. И жанр «плаща и шпаги» ещё — высокая романтика, а не набивший оскомину штамп.
Перемена — открываются двери «десятого»! Тот черноволосый юноша тоже учится в этом классе.
...Проходят годы, столь долгий срок, что на его исходе я себя уже иначе, чем старой клячей, назвать не могу.
Всё было: периоды надежд и отчаяния, полной по всем статьям беспомощности — физической и материальной — когда родились дети.
Кому-то достаётся кусочек мирового кризиса: у нас детство прошло на изломе одного строя, а юность — в хаосе другого, и неведение — что принесёт завтрашний день — уже ясно, что будет с нами до конца.
А тогда, после долгого «свободного полёта», мне повезло. Предложили работу. Да рядом с домом! Да знакомое газетное дело. Да зарплата, дающая возможность приподнять голову над нищетой. Купить новые туфли. На каблуках! Забыть о мерзкой растворимой лапше и о пакетике кофе, соображаемого «на троих».
...В первый же день, мы с Элеонорой Ниловной, начальницей по отделу, раскладываем поутру свои бумаги...
Дробь стука по двери — на пороге высокий мужчина.
Лицо настолько доброе и светлое...
Этими светлыми красками, простотою черт, напоминает поляка. Что-то от крестьянина, что-то от студента.
Это Андрей Наронский с будничным вопросом. Что бы хотела видеть Томазова на фотографии для своей статьи?
Последующие годы работы в редакции — достаточно сложные. Постепенно после вольницы тольяттинских газет — в годы перестройки публиковавших именно то, что интересно народу — и журналистам, как части этого народа, на смену всему этому приходит понимание...
Но времена эти окрашены тем, что когда уже совсем невмоготу, можно поскрестись под Андреевской дверью, и элементарно поплакаться.
Пусть ничего толкового Андрей в ответ не скажет, кроме как: «читай такую-то главу Евангелия», но просто становится легче на душе.
Знаешь, что дальше этих стен твои горестные монологи никуда не пойдут. Да и просто: вокруг него, и в кабинете его — была аура добра.
Успокаивающая, дающая понимание, что не всё в мире скверно.
И на задания с Наронским было ездить хорошо.
Потому что, при моей нерешительности с людьми — даже по телефону звоню с опаской (а вдруг у человека настроение плохое, и ему разговаривать не хочется) — Андрей легко и свободно подходил ко всем без исключения. И к мэру, и к ребёнку в школе, и к старушке на рынке. И как-то его все любили, и охотно с ним говорили, и вообще его знала каждая собака в городе.
А потом в нашей семье случилась беда.
Маму здоровой не помню. И страх за неё был всегда. Я ещё девочкой была, она будила ночью:
— Что-то мне с сердцем нехорошо. И страшно. Посиди со мной.
Эта тревога за самого любимого человека сопровождала нас с сестрой всю жизнь. И не было случая, чтобы мы не вызвали маме врача, когда она недомогала.
Но медики вовремя не распознали ничего! И лишь когда с приступом вроде бы банальной желчекаменной болезни — маму увезли в больницу соседнего, крупного города, там уже определили...
Тот диагноз, который произносят шёпотом, и больному не сообщают.
Когда коллегам моим стало известно о беде, отреагировали они по-разному.
Редактор не поняла:
— Татьяна Николаевна, а смысл вашего пребывания в больнице?
Смысл?
Мы с Ольгой сперва, как собаки, сидели трое суток под дверью реанимации, а потом, каждого выходящего хватали за край халата с одним вопросом:
— Жива?
Позже не отходили от маминой постели. О чём можно было думать, о какой работе, когда смысл жизни измерялся делениями градусника.
Начнутся ли осложнения? Не скажут ли нам: «Безнадёжна...»
Несколько месяцев спустя, когда маму привезли уже домой, мы не знали: что сделать, чтобы болезнь не вернулась?
И тогда Андрей подкинул мысль:
— Выписали? Дома? Так позвоните Олегу Никифорову. (С придыханием) Врач — от Бога! Только я раньше его предупрежу, так сказать, протекцию составлю, потому что он к кому попало не ездит.
Он обязательно посоветует что-то дельное... Только это... он такой серьёзный! Вещь в себе. Ещё в юности, когда мы все гуляли, — уже работал медбратом. Я ж говорю, он — от Бога!
Помню первый приход Олега к нам.
На меня сама тема разговора наводит холодные ужас, и я слушаю почти из-за двери.
Ольга много смелее.
Она расспрашивает о диете, витаминах. О ядах: болиголове, аконите — в тот момент были готовы на всё.
Олег не опровергает:
— Я уже столько слышал от больных, чем они лечились, и что помогло реально... Меня трудно чем-либо удивить.
— Вы же работали онкологом. Ушли — потому что тяжело?
— Тяжело. Хирург прооперировал, довёл до выписки — и больше не видит этих людей. Две трети из них живут нормально. А оставшаяся треть...
Приходилось навещать тех, кто безнадёжен. Находить ободряющие слова:
— Да что, Пётр Иванович, поправитесь... Да всё у вас будет хорошо...
Тяжело врать. Каждого — жалко.
Но только такому врачу, которому тебя — хоть немножечко жалко — и решишься доверить жизнь.
А если ты для доктора исключительно «материал» — как-то неприятно.
Прошло больше года. И одно из тех осложнений, которых боялись врачи, у мамы всё-таки случилось.
Бок набухал. Опасным воспалением это выглядело на наш встревоженный дилетантский взгляд.
Та же Ольга посоветовала сделать «йодную сеточку» и ждать.
Но маме становилось хуже — и не миновать было — звонить Олегу.
Дело для хирурга.
Быстро он сделал всё необходимое. И — месяцы ещё, рана заживала трудно — ездил на перевязки. Не забывал никогда. Приезжал поздно вечером, после операций, или днём — в редкие перерывы. Был у нас считанные минуты — хватало совести всё подготовить заранее, держать наготове, весь перевязочный материал...
Потому что после нас его ждали многие и многие...
Эта быстрота позже всегда ассоциировалась с ним. Наша компьютерщица Лена набирает тексты на клавиатуре так скоро, что кажется — ручеёк по камням бежит — непрерывный шум... Но и ей было не сравниться с удивительной молниеносностью его рук.
У Лены ведь жизни не стояли на кону.
Олег и плата за визиты — это и вовсе беда. Попробуй хоть хитростью всучить ему деньги!
Со стариков, в домах, где мог стоять вопрос между оплатой его труда и покупкой лекарства... А это были очень и очень многие из его пациентов.
Он никогда не открывался сразу весь, со всеми своими достоинствами. Сразу вы, пожалуй, могли почувствовать в нём только великолепного врача, способного ответить на любой ваш вопрос.
Человеческое же замечалось позже.
И нужно было присматриваться. Потому что никогда не стремился щегольнуть, поразить. Скрывал.
Добро делал исподволь, стараясь не привлекать внимания.
Так бывает с сурово-благородными натурами, неспособными хвалить себя.
Скупой — к случаю — рассказ о подобранной и выхаживаемой вороне, вскользь сказанные слова о том, что так и не научился не волноваться — даже за чужих, посылая их на исследования, вдруг что-то обнаружится... Та великая любовь к ближнему, которой большинству из нас не дано.
Лекарства, которые он столько раз привозил сам — не только не думая продать их больным подороже, но просто оставляя — берите, у меня есть...
И не только лекарства.
Пациенты — среди которых было столько стариков, которых он и вовсе лечил за бесплатно — старались отблагодарить хоть как-то: пирожки, мёд... Не взять этого было невозможно. Ему давали уже как сыну, как родному.
И то, что было в его старинном саквояже, тоже подаренном ему кем-то, настоящем, докторском — он отдавал в другом доме, если там были дети, или просто был повод угостить.
Он говорил мало. Но всегда умел слушать — не торопя, что так редко среди нынешних врачей. Если же вам, несмотря на недуг, удавалась фраза — получалось сказать весело, он сразу улавливал юмор.
И сквозь всю его серьёзность — вдруг неожиданно прорвавшийся, совершенно мальчишеский смех...
Был в нашей жизни второй такой же страшный период, как и с маминой операцией. Вспомнишь — и прикроешь глаза. Нельзя вспоминать. Как будто стоишь над горящим домом.
Дочка моя, Аська, пришла из школы после субботника — подметали листья на улице. И начала жаловаться — сразу.
— Мне трудно дышать.
Надо знать Аську. Воробей-заморыш.
...В тот же день, случайно перехватив на улице нашу детскую участковую докторшу, я привела её к нам. И услышала, что ничего страшного нет — в лёгких у ребёнка чисто.
Но Любовь Афанасьевна ушла, Аське же становилось хуже на глазах. Ночью её дыхание стало трудным и частым, а кашляла она уже с кровью.
Забежав к нам перед службой, Доронина пришла в ужас:
— Господи, как она у вас потяжелела за несколько часов!
Она не решалась уйти, колебалась: вызвать ли местную скорую, или сразу «санавиацию» из областного центра.
— Звони Олегу Викторовичу! — это уже мама на грани паники.
Я не помню, когда появился Олег, но и он, и участковая наша были в комнате одновременно.
Помню их тихий разговор — двух врачей — не для наших ушей.
— Почему девочка ещё здесь, а не в больнице? — спрашивал Олег.
— Родители отказываются.
— В какой дозе вы назначили...? Вы считаете, что этого достаточно? Сейчас, подождите...
И уже в коридоре, торопясь, Олег, с улыбкой, почти виноватой, что приходится говорить такое:
— Двустороннее воспаление легких. Тяжёлое.
Лекарства он привёз сам. Из табуретки и лыжной палки в несколько секунд соорудил капельницу.
Доронина только ахала, слушая хруст ампул, щурясь, читая названия на них, пустых уже, бросаемых в лоток.
— Боже, какой он смелый!...
Эти несколько дней сейчас слились в памяти. Мы просто ловили каждый Аськин вздох.
Едва ей стало лучше, Олег отвёз её в свою хирургию, где сделали снимок, взяли кровь и подтвердили: и диагноз, и тяжесть болезни.
И по сегодняшний день я уверена, что в больнице нашей, и даже в областной — положительный исход не был бы настолько предрешён. Возьмись за Аську — другой доктор. Что жизнью своей дочка обязана Олегу Никифорову.
Только он, по дороге в больницу — едем брать кровь, мог остановить машину у аптеки и купить дорогой ингалятор.
В руки нам — коробку.
— Пользуйтесь. Потом, если мне надо будет (чтобы приняли подарок) — я у вас его возьму... Благодаря такому прибору — мои сыновья не стали хрониками.
И тут же у машины к нему цепляется какой-то дядька и начинает рассказывать про свою кожную болезнь.
Я решаюсь спросить:
— Трудно, когда все вот так — со своим?
— Не это плохо. Меня только удивляет — почему у нас так? Почему я и за кожника, и за педиатра, и за терапевта... Если заболею сам — к кому идти?
Удивительная, бесконечная доброта в нём так же удивительно маскировалась — сдержанностью. Никогда не нежничал, не сюсюкал, завоёвывая восторг и любовь пациентов другим: быстротой исцеления.
В последние месяцы у нас часто отключают свет. Подозреваю, что в Жигулёвске скоро всё выйдет из строя. Мы неизбалованны: переползали через сугробы во время снежных заносов, скупили плитки, когда был Большой Прорыв, и город в двадцатиградусный мороз остался без тепла, а уж свет...
Но одно дело, когда ты печатаешь на компьютере, и вдруг... твою маму, ёшкин кот... экран меркнет...
Вспомнишь ты, вспомнят твои коллеги — даже те нехорошие слова, которые знали, да подзабыли.
Но когда твоему выползающему с того света ребёнку должны поставить очередную капельницу, а электрики чего-то там мудрят.
Ожидая с минуты на минуты доктора, я сломя голову бегу в хозяйственный магазин за свечкой. Возвращаюсь, на улице — вселенская тьма, дома — она же, лишь в комнате, где лежит Аська, — пятно света. Держа в одной руке фонарик, в другой гибкую трубку с иглой на конце, Олег прижимает к уху сотовый и уже кого-то консультирует по телефону:
— Да... через четверть часа освобожусь. Я тут... добрый доктор Айболит... детишек лечу... Что? Послушай, если так — лучше в больницу. Такой маленький ребёнок, такая температура! Проверишь, успокоишься, и тогда...
Это слово — спокойствие, и было доминантой в отношениях с Олегом Никифоровым.
Он приходил в очередной смятенный дом, где навстречу — полные страха глаза — что? Очень плохо?
И тревога, если не уходила совсем, то отступала, уступала его уверенности и тому спокойствию, которое он дарил вам одним своим присутствием.
Сам он позже признавался, что испытывает это чувство очень редко. Но его пациенты...
Они уверялись сразу в том, что всё будет сделано наилучшим образом, единственно верно, что ничего не будет упущено.
Все наши встречи — из разряда «Не дай Бог». Когда болезнь нетяжела и привычна, мы так же привычно справляемся с лечением сами.
Но если есть угроза...
И поэтому первый его отклик по телефону, раньше даже приветствия:
— Что случилось?
И в тот же день: раньше — после работы, или позже, совсем в ночь — если задержали операции, он появляется:
— Прошу прощения, мне оставили нынче все аппендициты...
Привычно ли ему это и посещает ли ещё мысль, что вот — несомненно — ещё несколько жизней, которые продлятся только благодаря ему. И будут у людей «завтра», и «послезавтра», и двадцать лет спустя.
Это уже вроде бы никому не в чудо. И всё-таки это — чудо.
Но почему наша церковь так редко канонизирует врачей?
Не всех. Но тех, в ком несомненный дар, как в целителе Пантелеймоне.
Тех, кто от Бога.
На фото — Олег Никифоров.
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 28 февраля 2009 г.
Mar 02 2009
Имя: Наталия Антонова
Город, страна: Самара Россия
Отзыв: Очень человечно и искренне.
Mar 18 2009
Имя: Светлана
Город, страна:
Отзыв: Обо всем на свете и только об одном - о человеческой доброте. А может - просто о человеках. Дай нам Бог таких людей на пути жизненном! Пусть даже одного, но чтобы был, чтобы не потерять веру в человечность, в доброту, в людей, в себя!
Jul 02 2009
Имя: виктория лукина
Город, страна:
Отзыв: не каждому в жизни повезет на такого доктора, такого ангела-спасителя.
дай Бог ему и его близким здоровья и сил душевных!
дай Бог автору - терпения и мужества!
