Наталия Орлова. Оскар

Наталия Орлова

       Она стояла на сцене «ДОРОТИ Чендлер» в Лос-Анджелесе, ей вручали Оскар. Могла ли она поверить, что когда-нибудь в её жизни произойдёт это удивительное событие? Конечно же, нет. Она — инвалид с детства, страдающая тяжёлой и неизлечимой болезнью — детским церебральным параличом. Болезнь её выражалась в нетвёрдой походке, в непроизвольном подёргивании — нервическом сокращении мышц в теле: в руках, ногах, на лице. Говорить тоже давалось трудновато, но она справлялась.
       Особенно эти «дёргания», как она их называла, надоедали, когда искажали приятные черты её лица: у неё дёргались губы, глаза, что иногда смешило глядящих на неё людей, особенно в транспорте. Она чувствовала даже спиной, что смех относится именно к ней, если стоявшие недалеко от неё пассажиры в метро, к примеру, смеялись не над её мимикой. Душа сжималась в эти минуты, она чувствовала себя настолько несчастной и незащищённой, что хотелось заплакать, но она сдерживалась. В этот момент она и обижалась, и жалела, и прощала смеющихся над ней.
       Она знала, что «дёргания» могли непроизвольно сделать выражение её глаз иногда глупым, но ничего не могла с этим поделать. От её волнения их становилось больше. Только после операции, но не по профилю заболевания, «дёрганий» на лице стало меньше, но они остались. Они не мешали ей жить, нет, конечно, нет, ибо она видела более тяжёлых больных с подобной болезнью, поэтому не позволяла себе раскисать и набухать, как набухает губка от воды, но они вредили ей, они изводили её, действовали ей на нервы. Иногда она беззлобно говорила им: «Не нервируйте меня, идите вон отсюда», — и продолжала жить.
       Иногда она жалела себя, плакала, будто слезами можно исправить пакостный паралич, и думала: «Почему современная медицина разрабатывает вакцину от нашествий 20-21 века: от птичьего гриппа, а также куриного, от ВИЧ-инфекции, от злокачественных новообразований, и достигает определённых результатов: излечиваются отдельные заболевания в онкологии, но нет абсолютного лекарства для излечения инвалидов от непроизвольных движений — дёрганий. А зачем? Зачем исцелять миллионную армию инвалидов? В жёсткой и жестокой Спарте в пропасть Апофеты сбрасывали слабых и больных мальчиков, а в России они, мальчики и девочки, женщины и мужчины, влачат жалкое существование, особенно в деревнях и сёлах, особенно на колясках, особенно нищие или при нищих родителях, или живущие и умирающие в детских домах. Убивать грешно, и никто инвалидов в России явно не убивает, но где выход, где счастье для инвалидов? Кто им его и когда подарит или вернёт?»
       Но сейчас она об этом не думала, сейчас она стояла в лучах прожекторов в богато отделанном зале «ДОРОТИ Чендлер». Она — стройная и высокая в коротком, строгом чёрном платье, да, да, именно в том, которое когда-то, как ей думалось, и на её счастье, сочинила, сшила и ввела в женскую моду француженка Коко Шанель — оригиналка своего века.
Наталия Орлова. Оскар

       Волосы номинантки на Оскар уложили так, что подчеркнули всю их природную красоту: золотисто-пшеничный цвет — цвет маленьких цыплят, мягкость и пышность. Они ниспадали волнами, не скрывая округлость её плеч. Карие глаза с пышными ресницами светились, нет, горели счастьем, восторгом от роскоши зала и развернувшегося, как скатерть-самобранка, торжества. Мышцы её лица почти не дёргались, когда ей вручали Оскар за лучший иностранный фильм «Вопреки недугу», в котором она сыграла главную роль.
       Режиссёр — её подруга, выпускница Лита и ВГИКа, приехать не смогла, поэтому пришлось отправиться за океан — в Америку именно ей, хотя она не представляла себе, как сможет провести 12 часов в самолёте. Она летала и в детстве, и в юности, но тогда, в те далёкие годы, в полётах их Аэробус или «ТУ-154» находились всего 2-3 часа. А здесь десять часов лететь над океаном, где акулы, и ядовитые морские змеи, и другие жители океана, красивые, но далеко не безобидные. Она вспомнила, как делала по три укола в попу, как принимала в детстве разнообразные неприятные процедуры, вспомнила мамино любимое слово, внушаемое ей в детстве: «Надо, доченька, надо», собралась с духом и полетела. «Надо», — повторила она про себя, согласившись полететь. В салоне самолёта она прочитала все молитвы, которые знала и не знала, которые забыла, но вспомнила, или сочинила по ходу аэробуса сама, и на удивление, перелёт прошёл удачно.
       «То ли действительно Бог нас, грешных, хорошо слышит, то ли совпадение, но, в конце концов, не все же самолёты, летящие через Атлантический океан, падают? И подавно до акул тела в живом и здравом виде не долетают», — подумала она, улыбнувшись сама себе, когда их самолёт благополучно выпустил шасси.
       И теперь она стояла на сцене и получала Оскар. Она не могла поверить, что ей — русскому инвалиду — рукоплескали богатые люди Америки, а на экране мелькали кадры их фильма — её жизни. Интересной и трудной, её «хождений по мукам» и её счастья — счастья от больших достижений в быту и учёбе, творчестве и профессии, от покорения столицы России — эдакой Спарты выживания двадцать первого века, её первое съёмное жильё и первые разочарования в любви, её родное общежитие Лита, её комната 625 с видом на Останкинскую телебашню.
       Краем глаза она успела уловить проскочивший кадр фильма — мелькнуло «625», и номинантка вспомнила, как однажды папа сказал ей в том самом году, когда она поступила в Литературный институт: «Молодец, дочь, я всегда знал, что ты сможешь чего-то добиться в жизни», и поцеловал, как целуют малышей, в голову. Тогда он приехал навестить её и всё не мог поверить, что его дочь живет в комнате, из окна которой видно Останкино.
       Получив в руки Оскар, она должна была сказать несколько слов по-английски, которого путём и не знала. Летя в самолёте, нет, раньше — в Москве, она заготовила себе небольшую речь — домашнее задание, но всё думала, как же произнесёт её? На русском-то её иногда с трудом понимают, а там не Россия, да и язык не родной. Однако она тренировалась изо дня в день, как когда-то в семилетнем возрасте в логопедическом центре областного города, что в ста километрах от её родного села, на занятиях с логопедом она заучивала стихи и произносила их вслух, учась выговаривать звуки «л», «ж», «р», «м» и другие, чтобы вырасти и уметь понятно говорить.
       И она смогла преодолеть и этот трудный рубеж. Её речь, как испечённый заранее для прихода гостей пирог, понравилась и принесла шквал рукоплесканий, как ей показалось:
Наталия Орлова. Оскар

       — Ladies and gentlemen, welcome to the ceremony! Thank you for the honor of our film: the creative work of Russian people — my colleagues and friends.
       I wish the American cinema supernova ideas and transform them through a different approach and view of man and the potential of the human spirit! ^*
       После вручения статуэтки, она старалась идти медленно, чтобы не хромать, да и не поскользнуться на сцене, напоминающей каток, села в зал, ожидая окончания церемонии. Прошло несколько часов, прежде чем завершилось награждение.
       Выходя из зала, она вдруг нос к носу столкнулась со своим однокурсником — Гришей Вишкрутским. Он смотрел на неё восхищёными глазами, а она, забыв о состарившейся, как старушка, ссоре, со времен которой прошло, наверное, пятнадцать лет, улыбнулась и дружески кивнула ему головой, а потом попыталась выговорить: «Привет!» Получилось картаво, ибо она не расслабилась после выступления, оставаясь скованной спастикой от лица до кончиков пальцев ног, словно была одета в стальные доспехи.
       Вишкрутский ответил:
       — Привет, Полина, рад тебя видеть, — а потом неожиданно обнял и поцеловал. Поцелуй оказался страстным. Гости церемонии не обратили на них особого внимания, ибо Америка считается страной свободных нравов и демократичных взглядов.
       Высвободив её, наконец, из своих объятий, Вишкрутский предложил:
       — Поехали ко мне, отметим твой успех, только не отказывайся, хорошо?
       Полина не могла ничего возразить, ибо её сердце вдруг затрепетало и вспомнило неуклюжую походку идущего по коридору общаги Вишкрутского, их посиделки в его комнате, чтение Евангелия, А. Блока, А. Чехова. Она лишь удивлённо смотрела на него, а в голове вертелась, как детская юла, цепочка вопросов: «Как он оказался в Америке? Где его жена? Почему он не в Питере с женой и дочкой Асей? Как он здесь оказался? Чем он занимается?» Она, безусловно, помнила, что родители Вишкрутского жили много лет в Канаде, что папа его преподавал физику в одном из университетов Торонто. «Неужели они переехали в Америку, а потом и Гриша приехал к ним?»
       Взяв его под руку, она, как завороженная, шла за ним. Вишкрутскому хотелось подхватить хорошенькую Полину и поскорее увести, чтобы остаться с ней наедине. Но он помнил, что Полина хромала, поэтому они шли обычным шагом, достойно и красиво. Он — плечистый, с чёрной шевелюрой волос, кареглазый, с мягкими, словно бархат, ресницами, мужественного вида и уверенный в себе мужчина, в смокинге и с бабочкой; она — в чёрном платье с золотисто-пшеничными волосами, хромающая, но достаточно стройная, притягивающая взгляды молодых и пожилых мужчин, самодостаточная женщина. На месте Вишкрутского хотел оказаться не один мужчина, что проходил мимо и оглядывался, а порой и завороженно смотрел на Полину. В Америке и в Европе иначе относились к инвалидам. Здесь считалось, что недостатки — это продолжение достоинств человека, поэтому русская обладательница Оскара — инвалид вызывала неподдельный интерес американцев: и как мужественная личность, и как обаятельная женщина.
Наталия Орлова. Оскар

       В это время её со всех сторон фотографировали, щёлкали вспышки, её пытались останавливать журналисты, задавая вопросы, но спутник Полины намеревался быстрее увести свою сокурсницу из «ДОРОТИ Чендлер», поэтому что-то вежливое отвечал за неё то по-английски, то по-французски:
       — Sorry
       — Madame a little tired ^**
       — Désolé
       — Madame un peu fatiguée ^**
       За эту маленькую услугу обладательница Оскара про себя благодарила неожиданно откуда взявшегося Гришу.
       Вишкрутский вывел её, наконец, на улицу, подвёл к машине. В иностранных марках она не разбиралась, но авто, в которое она села, выглядело удобным и вместительным и напоминало джип.
       Вишкрутский завел машину, и они поехали. Она смотрела то на него, то на огни Лос-Анджелеса, а сама думала: «Куда я еду? Зачем я еду? У него есть семья, что я делаю? Что меня ждёт, мне же завтра улетать?» Но её авантюрная натура не сопротивлялась, с детства ей нравились огни ночного города, быстрая езда, особенно на машине, которую она полюбила именно с того самого времени, когда в семь лет из логопедического центра её везли на скорой помощи в обычную больницу с подозрением на воспаление лёгких.
       — Куда мы едем? — наконец, спросила она.
       — В мой загородный дом, там сейчас никого нет, — ответил Гриша.
       — А кого нет, кто должен быть? Где все твои? — расспрашивала Полина.
       — Они остались в Питере, а я здесь. Мы не живём вместе, наверное, пять-шесть лет.
       — По... — любопытство не давало Полине покоя, как любой женщине, но она произнесла только первый слог слова «почему», и прикусила свой любознательный язык.
       — А где твои родители, всё так же в Канаде живут? — произнесла после короткой паузы Полина.
       Вишкрутский вдруг остановил машину, обнял Полину и поцеловал, а она не сопротивлялась и в этот раз. От страстного и долгого поцелуя её расслабило окончательно, сняло спастику в теле, она и сама обняла крепко Гришу, а после поцелуя произнесла:
       — Тогда я не поняла этих слов, не поняла, что ты хочешь быть со мной как с женщиной, но от возбуждения всё же не спала всю ночь.
       — И неужели ты помнил меня все эти годы, Гриша? — продолжала она, глядя в его лукавые глаза.
       — Честно, я был и зол, и сердит на тебя после той ссоры. С появлением первых твоих рассказов, стал наблюдать за тобой, но иногда, за суетой сует, оставлял эту затею. А когда перебрался в Америку, это стало делать и проще, и труднее. Помогла дружба с Николаем Ратановым, редактором журнала «Огни России», он-то иногда о тебе и рассказывал. Но я не знал о твоей личной жизни, я и до сих пор не знаю, вышла ты замуж или нет, есть у тебя дети или нет?
       Полина опустила взгляд при этих словах. Ей — за сорок лет, она — не замужем. Несколько лет она настойчиво и упорно искала своего мужчину, словно клад в земле. Давала объявления в интернете, потом встречалась, иногда с нелюбимыми парнями проводила ночь, удивляясь сама себе. Она наивно думала, что можно обмануть интуицию, свои чувства, и со временем полюбить, привязаться, если в интимной жизни вдруг окажется всё превосходно, «в квадрате». Она словно пробовала этих мужчин, как дети пробуют конфеты из новогоднего подарка, какая окажется вкусной, ту и съем. Потом ей было стыдно за свои поступки, она шла в храм, исповедовалась, причащалась. После этого становилась предельно осторожной, не встречалась и не заводила близких отношений ни с кем. И тогда жизнь, будто шторм морской, выносила на её личный берег всё новые и новые знакомства, встречи, романы, разочарования и расставания.
       — Пусть для тебя это так и останется неизвестным, зачем тебе знать, сейчас я с тобой и этого вполне достаточно, ибо завтра поздно вечером я всё равно улетаю, — ответила Полина.
       — Как улетаешь? Я тебе куплю билет на другой рейс, соответственно, и на другой день, — произнёс он безапелляционно, будто он повелитель, а Полина — пленница.
       Полина хотела заупрямиться, но сердце её трепетало от взгляда карих глаз Вишкрутского, вспомнился славный Лит, их утренние походы в церковь по воскресеньям из общаги на Чернышевского, вспомнилось, а может быть, придумалось то, чего и не было. Но одно она точно знала, что Вишкрутский её не целовал никогда, а в губы тем более, но обнимал, да и то по-дружески и всего раз.
       — Делай, как считаешь нужным, — пустившись, как в плаванье, в новое приключение, сказала «пленница».
       — Вот и отлично, Полиньюшка, — ответил Вишкрутский, и они опять поехали.
       «Надо же, он не забыл, как звал меня тогда, в годы студенчества», — подумала «пленница», которая только что получила Оскар, и улыбка засияла на её лице.
       — Вот теперь я тебя узнаю, хохотушка и оптимисточка моя! Полина, помнишь, именно за смех нас и выгнали с лекции, это был, если не ошибаюсь, Тарабутенко, он вёл французскую литературу.
       — Нет, ты не прав, смеялась громче всех именно я, выгоняли тоже меня, а ты увязался за мной, — игриво, немного смеясь, отвечала Полина.
       Вишкрутский посмотрел на неё и улыбнулся. В этот момент они подъехали к шикарному, но не слишком большому дому. Перед ними стоял не особняк миллионера, но дом состоятельного по американским меркам человека, хотя она всё равно не разбиралась в размерах того или иного состояния, тем более в Америке. Вышедший фильм с её участием, наконец, позволил ей купить маленькую комнату недалеко от последней станции московского метро.
       Они заехали в гараж, а потом поднялись в дом. Разделись, Вишкрутский ухаживал за Полиной. Поставили Оскар на столик около зеркала, она взглянула на него и на себя, воскликнув:
       — Гриша, я до сих пор не верю, что я в Америке, что я получила Оскар за наш с Мариной фильм, что дома меня с наградой ждут родители и друзья! Я не верю, Гриша, что инвалид мог чего-то достигнуть именно в дикой и средневековой России! Это просто чудо, как мы с Мариной нашли деньги на фильм.
       Гриша смотрел на неё, а потом подошёл и обнял, сильно и нежно, бережно и трогательно, как её никто никогда не обнимал. В ту степь ушли все Полинины гиперкинезы — она расслабилась, и они стали целоваться. Он целовал её глаза и волосы, он целовал её ушки и носик, он целовал приблизительно так, как в самом раннем детстве целовала и ласкала её мама: молодая, пухленькая и добрая.
       В голову Полины ударил хмель, она слегка покачнулась, но он удержал, а потом взял на руки и куда-то понёс. Он принёс свою «пленницу» в спальню, где чувствовался какой-то аромат: то ли духов, то ли ароматических свеч. Полина не могла открыть глаз, она стала от удовольствия немного стонать. Вишкрутский ласково поцеловал её шейку, потом расстегнул платье, снял его. Сам он давно потерял где-то свою рубашку. Помог снять Полине все остальные атрибуты женского гардероба, одновременно целуя, лаская всё то, что обнажалось и доверялось ему.

Наталия Орлова

       Она ждала долго-долго того, что сейчас происходило между ними, можно сказать, всю свою жизнь, начиная с периода формирования из девочки в девушку. Где и как, как и что должно происходить между мужчиной и женщиной, она понимала с ранней юности, читая при этом безобидные книги: «Дети капитана Гранта», «Дикая собака Динго или повесть о первой любви», «Овод», «Прерванная дружба», «Белый Бим Чёрное Ухо».
       Романтическое и земное понимание любви соединилось и перемешалось в Полине. В юности, когда бурлили, словно Ниагарский водопад, все возможные и невозможные гормоны: тестостерон, серотонин, когда подруги доверяли ей свои первые свидания и поцелуи с мальчиками, она страдала от отсутствия внимания последних, иногда грубила родителям, надоедающим ей своими нравоучениями, сдерживая естественные желания плоти, грызя гранит науки. Она и не думала тогда, что ей придётся учиться двадцать лет, а тридцать пять оставаться девушкой — почти полжизни, если исходить из расчёта, что, возможно, отпущено ей будет всего шестьдесят или семьдесят лет.
       Когда они оказались обнажёнными, Гриша продолжал ласкать каждую клеточку не успевшего состариться тела Полины: её пышную грудь, созданную природой для кормления детей, пухленький и аппетитный животик, упругую попку, ножки, каждый пальчик на которых он нежно посасывал, словно ребёнок леденец-петушок на палочке.
       Полина стонала не слишком громко, приоткрыв аккуратный рот, закрыв глаза. В этот момент она словно превратилась из инвалида в обычную женщину, у которой и не было хромой походки, невнятной речи и дурацких, портящих её лицо и мешающих ей всегда перед сном расслабиться и заснуть гиперкинезов. Полина ожила, распустилась, словно бутон цветка, нежно, искренне, страстно и трепетно отдающийся в надёжные руки садовника-мужчины.
       Она целовала глаза, губы, руки любимого, а пальчиками своих рук проникала в его волосы, потом спустилась к плюшевой груди, не оставила и упитанный животик, после чего нашла то самое интересное место мужчин, что находится у них ниже пояса. Так она переходила от одной части тела к другой, как от одного знакомого блюда к другому, незнакомому, но вкусному и полезному.
       Наслаждаясь изысканностью своего блюда, она прерывалась и смотрела на Вишкрутского, который от блаженства закрыл глаза, но не стонал, что нравилось Полине и возбуждало. Она не любила мужских стонов. Ей нравились еле уловимые, краткие и редкие мужские вздохи.
       Когда они соединились, будто причалили друг к другу, как буксир и баржа, Вишкрутский неожиданно произнёс:
       — Какая ты, Полиньюшка, страстная, нежная, мне с тобой так хорошо, как никогда ни с кем не было!
       Потом они слились в экстазе страсти, стонала она, а он целовал её куда мог, а потом захватил её губы и проник в её рот языком, стон её стал приглушённым, что возбудило их обоих. Они забыли о времени, о самолёте, об Оскаре, обо всём на земле, они оказались в раю. Они — земные мужчина и женщина на мгновения стали Адамом и Евой, которых непонятно за что перед столь бурной встречей разлучили на сто лет. Пройдя испытание, мужчина и женщина встретились вновь и предались любовным утехам, ибо ничего приятнее на земле Бог не создал.
       Когда их танец, их поединок, их схватка любви и страсти закончилась, они всё ещё продолжали нежить друг друга, Гриша шептал ей какие-то комплименты, а Полина целовала, целовала и ласкала его всего: с ног и до головы, как женщины ласкают маленьких детей. Потом ласкал, щекотал и нежил её он. Они чередовались, как в шахматной игре: сначала он играл белыми, потом — она.
       — Какая нежная у тебя кожа! — говорил Вишкрутский Полине. — Ты создана для любви, ты Венера, нет, ты похожа на тот образ, помнишь картину, что висела в Пушкинском, привезённая из итальянской галереи... — Полина прервала его вопрос, поцеловав в губы. Она не хотела отрываться от них, как от вкусного напитка.
       Полина таяла, млела, балдела, чуть ли не хрюкала от этих слов, она растворилась и погрузилась в любовь вся, как погружаются всем телом в ласковое море где-нибудь в Крыму.
       — Мне с тобой замечательно, Гришенька! Я люблю тебя, — не сдержав чувств, произнесла Полина после поцелуя, забыв то, о чём спрашивал Вишкрутский.
       Следующим утром повторился тот же танец любви. Потом они встали и решили поесть.
       За столом она спросила:
       — Гриша, а как же твоя работа?
       — Я позвонил в офис и взял несколько выходных, пока ты спала, Полина.
       — А когда мой самолёт?
       — Ты уже хочешь улетать? — игриво и в тоже время несколько серьёзно спросил Вишкрутский. — Знаешь, я тебя не отпущу, теперь мы будем всегда вместе.
       Она посмотрела на него и улыбнулась, подумав: «Таких слов я ждала всю жизнь. Всю жизнь я ждала сильного, смелого, способного следовать своему решению мужчину. Что же мне делать? Я никогда не хотела жить в Америке, ибо слишком далеко от родителей. Придётся отказаться, хоть и очень тяжело, но лучше после одной ночи любви, пока я не успела привыкнуть к Грише, как привыкают к любимому плюшевому мишке в детстве».
       — Я не смогу жить в Америке, в России мои родители, которые отдали мне свою жизнь, помогли закончить два института, поддерживали моё желание жить в Москве. Я не смогу, Гриша. Знаешь, закажи мне билет на сегодня, а то я привяжусь к тебе, буду ходить и жить с тобой, как вагоны в составе поезда.
       — Хорошо, я закажу билет, — хмуро и серьёзно произнес Вишкрутский. Включил музыку и пригласил её на танец. Кажется, звучала старая запись, что-то из Moby. Они танцевали, танцевали, смотрели друг другу в глаза, он обнимал и целовал её, а потом, а потом они опять оказались в спальне, и ничто не смогло их отвлечь друг от друга: ни звонки телефона, ни её рейс, ничто и никто.
       Только через неделю после церемонии в «ДОРОТИ Чендлер» Полина улетела в Москву, в самолете она плакала и улыбалась, в сумке лежал четырёхкилограммовый Оскар, фотографии с церемонии, заученная на английском речь, лежали подарки Вишкрутского, но сам он остался в Америке.
       К Полине он прилетел, когда узнал от Николая Ратанова, что она родила мальчика и назвала его Гришей. Они стали жить в Москве, но Гриша не оставил и Америку. Так они и жили: на две страны, на два дома, но с одним чувством в сердце, и растили сына. Полина ощутила, наконец-то, себя счастливой, абсолютно счастливой женщиной, её инвалидность ушла в тень, гиперкинезы не мешали ей расслабиться, когда она засыпала поздно вечером, потому что рядом был любимый мужчина — её Гриша.

       На следующее утро Полина проснулась, открыла заспанные глаза, увидела стены любимой 625 комнаты. После окончания Лита она продолжала жить в ней. Её оставили и не выселили из комнаты, как сотрудника, ибо, начиная с четвёртого курса и по сегодняшний день, Полина работала библиотекарем в читальном зале родной общаги.
Наталия Орлова. Оскар

       Поскрипывая суставами всего тела, словно скрипучая дверь, она встала с кровати, сделала зарядку, подошла к зеркалу, откуда на неё смотрело всё то же дёргающееся красивое лицо: левый глаз подмигивал правому, искривлялись губы. Но Полина привыкла к столь знакомому явлению — сокращению мышц лица и тела. «Какой интересный сон! Приснится же такое?» — подумала Полина, села за стол и записала его в ноутбук, сконструировав рассказ.
       Вечером пришёл с работы её глухонемой муж Абрам, знавший несколько языков. После ужина он прочитал рассказ жены и решил перевести на английский. Позже, когда Полина работала в читальном зале, Абрам отправил её произведение в New-York-Times.
       Утром следующего дня Полина, как всегда, проверяла свою электронную почту и наткнулась на письмо, присланное на английском языке. Она дождалась вечера и прихода с работы Абрама, который для неё письменно перевёл его:
       «Мадам Полина, нас заинтересовал ваш рассказ. Просим вас прислать нам и другие произведения. Мы хотим издать вашу книгу, книгу о русском инвалиде, в одном из американских издательств. С уважением, отдел Искусства New-York-Times».
       «Как они узнали о других моих рассказах?», — задала сама себе вопрос Полина и посмотрела в глаза Абраму. В них она прочитала ответ. За несколько лет совместной жизни она научилась разгадывать и угадывать мысли, желания, даже поступки мужа в его глазах.
       Через год после выхода в свет первой книги Полины, она стала известной писательницей и первым в России автором, пишущим об инвалидах, но издающимся в Америке.

* — Дамы и господа, приветствую вас на данной торжественной церемонии! Спасибо за оказанную нашему фильму честь: плоду труда русских творческих людей — моих коллег и друзей.
Желаю кинематографу Америки сверхновых идей и воплощения их, благодаря иному подходу и взгляду на Человека и потенциал человеческого духа!

** — Извините...
— Мадам маленько устала.

Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 2 декабря 2010 г.

Dec 21 2010
Имя: Александр Город, страна: Россия
Отзыв:
Если можно прочитать между строк, то женщина, которая написала этот рассказ пережила бурю страстей.Несмотря на все физическиетрудности она стала самодостаточным человеком.Я уважаю сильных людей, ибо сам я не имею столько достоинств.Не осьанавливайся на достигнутом, иди вперед! Я завидую тебе!!!