Уборщица

     Задолго до перестройки Лена окончила вечернее отделение института по специальности «библиотекарь-библиограф технической библиотеки». Училась она прилежно, но без явной охоты, скорее «из уважения к...» Вся близкая и дальняя родня, словно сговорившись, настаивала на том, чтобы дочка, внучка, племянница, ...-юродная сестра, тётя воплотила их розовую (или голубую) мечту — получила высшее образование. Зато Лена с удовольствием работала секретарём директора большого производственного объединения, успешно сочетая трудовую деятельность с вечерней формой обучения.
     Получив диплом, новоявленный библиотекарь-библиограф перешла работать в заводскую библиотеку. Первая библиотекарская зарплата погасила энтузиазм молодого специалиста осваивать новую профессию дальше, и Лена вернулась на секретарское место.
     Перед тем, как Лена перевелась в библиотеку, Николай Васильевич, директор завода, сказал:
     — Давай договоримся: ты поработай в библиотеке с месяц, я пока никого на твоё место брать не буду. Если тебе понравится и останешься там — скажешь, буду искать нового человека, если не пойдёт — возвращайся. Я не хотел бы, чтобы ты уходила от меня.
     Девушка была польщена, слегка покраснела, но бойко ответила:
     — Договорились, Николай Васильевич. Я в обед буду к вам заходить. Мало ли, вопросы какие...
     Николай Васильевич ждал. Лена вернулась. Впереди их ждало пятнадцать лет совместной работы. И ещё два раза (любит Бог троицу!) за эти годы ждал Николай Васильевич Лену, из декретных отпусков.

     Поначалу директор скептически отнёсся к выбору начальника отдела кадров, которая настоятельно рекомендовала взять на должность секретаря Елену. Ленина предшественница уже три недели как ушла на пенсию. На самую настоящую. Бывшему секретарю директора — Ирине Борисовне — незадолго до увольнения исполнилось... семьдесят лет!
     Ирина Борисовна была бессменным помощником почти всех директоров объединения и женой самого первого директора. В последние годы сослуживцы откровенно подшучивали над Николаем Васильевичем. И было отчего. Бoльшую часть секретарской работы выполняли три человека: лично директор, начальник отдела кадров и бесконечно преданная и платонически любящая своего руководителя заведующая медпунктом.
     Николай Васильевич отвечал на телефонные звонки, принимал телефонограммы, посетителей. Главная по рабочей силе, как называли Ольгу Николаевну, печатала у себя в кабинете необходимую документацию, которую раньше, в дееспособные годы, подготавливала Перина (Ирину Борисовну так называли между собой старейшие сотрудники, «в честь» её мужа — Петра Изотовича, просто взяли, сократили и сложили Петю и Ирину). И, наконец, Галочка, точнее, Галина Степановна, зав. мед. пунктом, из большого уважения и благоговения перед Николаем Васильевичем бескорыстно предложила ему помощь, когда поняла, что секретарь директора из помощника превратилась в обыкновенную пожилую женщину, физически не способную выполнять элементарные должностные обязанности на своём месте. Галочка, медик на деле, но истинный гуманитарий в душе, прекрасно справлялась с написанием и составлением деловых писем, устраиванием чаепитий для гостей и поддержанием кабинета и приёмной в лучшем виде: чтобы вода была, графин со стаканом, салфетки, конфетки... И чтобы всё было свежее, чистое, и... чтобы всё это, в общем, было.
     Перина в свою последнюю рабочую пятилетку приходила на работу исключительно поливать цветы, принимать подарки и поздравления в день рождения, на новый год и восьмое марта, подписывать адреса на юбилеи начальников и замов (чем старее она становилась, тем шире и выше становилась её подпись), а главное, чтобы постоянно напоминать всем, кто входил в приёмную, что она — герой, хранитель кабинетного очага Петра Изотовича, который, кстати, давно сидел дома, занимаясь садом-огородом, и что её помощь производству незаметна, но велика, и она более всего нужна здесь, а не дома, внукам носы вытирать. Она была убеждена, что дети и внуки восторгаются ею. Интересно, почему она так думала? Домашние сказали или ей так казалось?
     Парадокс был в том, что её нельзя было уволить, а добровольно она не сдавалась.
     Неувольнение Ирины Борисовны имело под собой некую почву. Не все это знали, и поэтому недоумевали, видя, как она чуть подшаркивающей походкой — и всё же, чёрт бы её побрал, в туфлях на невысоком, но каблучке! — снова и снова, из года в год, уже будучи на пенсии, проходит через вертушку проходной.
     Ушла Ирина Борисовна «в пять минут». Навсегда. В обеденный перерыв позвонили из городской больницы, туда доставили потерявшего сознание на даче Петра Изотовича.
     Она не встала, быстро собралась, отпросилась и ушла. Она вскочила, схватила сумочку и, даже не переобувшись в уличную обувь, п о б е ж а л а к проходной!
     К счастью, всё обошлось. Пётр Изотович, с трудом, но выкарабкался. Ирина Борисовна с тех пор дома, носы внукам не вытирает, оказалось, они уже школу заканчивают. Говорят, очень любит рассказывать домочадцам, какой она была производственный герой, хранитель кабинетного очага Петра Изотовича, и что её помощь производству...

     Три недели начальник отдела кадров безуспешно пыталась найти нового сотрудника приёмной. Приходили и звонили по рекомендации от кого-то, приходили и звонили, увидев объявление на доске, но никто не нравился Ольге Николаевне.
     Наконец, случился и на заводской улице праздник. «Кто ищет — тот всегда найдёт» — эти слова из песни о весёлом ветре напевала в тот знаменательный день Главная по рабочей силе.

     — Ольга Николаевна! Ей же 18 лет, а у нас — целое объединение!
     — Целое, Николай Васильевич, цеха, администрация, столовая, медпункт, штаб гражданской обороны, спортбаза...
     — Нет, вас не переубедишь! Ну что в ней такого, чтобы отказать Полине Ивановне и взять вашу Лену? Что?! Ну и что, что школа, где она училась — наша подшефная? Ну и что, что она знакома с нашим производством и знает некоторых сотрудников? Ну, печатать умеет, ну, симпатичная. Так она симпатичная, потому что молодая ещё. Это не показатели для того, чтобы быть секретарём директора крупного промышленного предприятия. Мне уже... и вообще, я не выпускник института, я... Нет, Ольга Николаевна, что вы улыбаетесь? Она чья-то протеже? — Николай Васильевич «кипел», но как-то нехотя, как будто бы для виду.
     — Она — ничья. Просто живёт через улицу, поступила на вечернее отделение в институт, библиотекарем будет. У нас объявление на секретаря на первом месте висит на фасаде. Лена увидела его и сразу пришла ко мне, в кадры. Я проверку ей устроила на собеседовании, и она прекрасно справилась с заданием, притом, что так и не догадалась, что это было не настоящее задание. Я гарантирую, что и вы, и я не пожалеем, если возьмём Лену. И потом, Николай Васильевич, не лукавьте, она же и вам симпатична. — Ольга Николаевна, улыбаясь, смотрела на директора.
     — Хорошо, под вашу ответственность и поручительство. А что за задание вы ей дали?
     — Я заранее «перепутала» документы на столе и попросила её, якобы в помощь мне, разложить бумаги по папкам. Пока она раскладывала, я специально разговаривала с ней, отвлекала, следя за её работой, пару раз она отвечала вместо меня по телефону. Должна вам сказать, она прекрасно справилась с заданием. Потом...
     — Ладно, ладно, уговорили. Главное, чтобы она не просто была делопроизводителем и машинисткой, а именно секретарём. Ольга Николаевна, вы же понимаете, сколько народу ходит ко мне, сколько звонков, сколько нервов мне портят всякие мелочи, которые не я должен решать и делать, а секретарь.
     — Я вас очень даже понимаю. Мы же с вами сколько лет уже работаем, Николай Васильевич! Я ведь тоже заинтересована, чтобы у вас был толковый секретарь.
     — А-а! Так вы, Ольга Николаевна, из корыстных соображений проталкиваете мне Лену?! — директор рассмеялся. — Так и знал, так и знал! Вот она — настоящая дружба директора с начальником отдела кадров!
     С понедельника, как и положено, когда у всех начинается новая жизнь, Лена стала работать секретарём, а по вечерам учиться.

     Как-то по осени Николай Васильевич попал в больницу. Сердце. Навестившим его в частном порядке Ольге Николаевне и по профсоюзной линии председателю профкома Антонине Владимировне директор дал наказ:
     — Девочки, вы поберегите мою Лену, не давайте её в обиду никому, помогите, если что. Ко мне пусть не ходит, и так у неё времени нет. А тебе, Ольга Николаевна, действительно спасибо. Ты Лену-то не захваливай без меня, но знай, девчонка — настоящий профессиональный секретарь. В крови у неё, что ли, все эти... как бы сказать-то... секретарские повадки. И грамотная какая! Ни одной ошибки не нахожу у неё до сих пор!
     — А что, до сих пор ищете, Николай Васильевич?! — в один голос спросили женщины.
     — Посмейтесь, посмейтесь. Лена — хороший работник, не упустите её.
     — Не волнуйтесь, Николай Васильевич, мы и сами привыкли к ней. Никто её не обижает, да она и сама не даст себя в обиду, — сказала Антонина Владимировна.

     В начале девяностых, в то непонятно-сумбурное время, невольно изменилась жизнь многих людей. Как в старые добрые времена, когда существовали добровольно-принудительные субботники, добровольно-принудительно ушёл на пенсию Николай Васильевич. Ему только что исполнилось шестьдесят. И хотя он мог ещё работать, а главное — хотел, пришлось подчиниться веянию нового времени. Это самое веяние в лице нескольких «помолодевших» вдруг заводских деятелей взяло на вооружение слова из песни «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт!», и понесло эти слова, превратив их в лозунг, по страницам новой эпохи.
     Так Николай Васильевич вышел из старой и вошёл в новую жизнь. Спустя месяц уволилась Лена.

     Лена ушла в только что созданную небольшую адвокатскую контору на должность секретаря. Конкуренции почти не было, зарплата — хорошая. Правда, недолго музыка играла. Через пару лет таких контор, юридических фирм, частнопрактикующих юристов и адвокатов стало так много, что удержаться на плаву было делом нелёгким.
     Лена прекрасно ладила и с директором, и с сотрудниками фирмы, и с клиентами. Наверное, родилась с генами секретаря, а может быть, и в прошлой жизни занимала эту должность. Несомненно, это было её дело, её стихия, среда, в которой она «секрецарствовала»!
     Жаль, что среди директоров, с которыми работала Лена, не было всемирно известных личностей. Тогда бы говорили: «Елена Шилова, личный секретарь имярек». Почти как «Эккерман, личный секретарь Гёте».
     Юристы, бухгалтеры, курьеры приходили и уходили. Директор и секретарь оставались бессменными тружениками фирмы. Со временем работы и проблем не убавилось, а с материальными средствами стало напряжённее. То ли клиенты — обеднели, то ли — обнаглели.
     Всё чаще директор обсуждал с Леной такую проблему, как «кидалово».
     — Ну почему, Андрей Александрович, почему он не заплатил вам за эту консультацию? Ведь вы же реально помогли ему! — Лена задавала вопросы с надеждой, что на этот раз шеф скажет что-нибудь новое, радикально отличающееся от предыдущих ответов.
     Андрей Александрович хмурился, нервничал, хватал со стола первый попавшийся карандаш и начинал его яростно затачивать перочинным ножом, не замечая, что карандаш уже заточен «до невозможности».
     — Вот! Вот именно, почему?! Потому что он считает, что моя консультация — ерунда, что он и сам, якобы, всё это мог сам себе сказать, а я должен был сказать ему что-то другое. А как, что я скажу ему другое, если в этой ситуации ответ только один! Понимаешь, один! Вспомни, когда мы начинали с ним работать, и у него все дела и документы были запущены дoнельзя, он слушал не то, что каждое моё слово, он каждый знак препинания от меня оценивал на вес золота и платил! А когда мы расставили ему все точки над «i», что стало? Мы больше ему не нужны, в принципе не нужны. Хорошо, я согласен, наша помощь избавила его от ряда проблем, и нет необходимости состоять у нас на абонентском обслуживании. Мы расторгли договор и теперь свободны друг от друга. Но ведь он же обратился ко мне снова! Ему нужна была эта консультация! И это неправда, что я ему не помог! И это, Лена, уже похоже на нечистоплотность в отношениях. Противно! У меня такое ощущение от этой встречи, как будто я чего-то несвежего поел. Я не буду за ним бегать. Мы не разоримся от этого случая, но... помнишь анекдот про осадок? Вот осадок останется навсегда. Выкинем к чёрту этого человека из наших клиентов. Будут ещё такие? Будут. Но будут и другие! Помнишь, как этот, как его фамилия... забыл, ну, толстый такой... Протнин, вот! Ведь совсем ерундовую консультацию ему оказали, а как заплатил! Приятно вспомнить!
     — Почему вы говорите, что консультация ерундовая? Вы же её дали потому, что знали ответ на вопрос, так скажем. Но ведь этот ответ, если уж рассуждать по-серьёзному, не во сне вам привиделся. Вы учились, набирались опыта, читали соответствующую литературу... Это не просто слова, сказанные клиенту «от балды», извините за выражение. Это ваша профессиональная наработка, ваши знания. И только со временем вам не составляет большого труда, затрат дать клиенту квалифицированную консультацию, а вовсе не ерундовую. Понимаете, Андрей Александрович, о чём я говорю?
     — Ну, Елена, теперь моя очередь «почемучничать». И почему такой разумный секретарь мне достался в жизни? Спасибо тебе, если честно, ты меня просто успокаиваешь. Ты права.

     Лена любила свою работу, не раздражалась от постоянного общения с людьми, не ворчала, когда приходилось оставаться по вечерам, печатая срочные документы, не поддерживала разговоры, в которых обсуждался её директор, не стремилась показать, что она «самая главная», потому что работает практически со дня основания фирмы.
     Лена никогда не отказывала в помощи, если кто-то из новых работников не мог найти нужную папку, документ, не знал, как воспользоваться оргтехникой. Она говорила: «Чем быстрее и понятнее я расскажу и покажу, что и как у нас делается, где и в чём лежит, тем мне же будет легче в работе с этими людьми».
     Единственное, чего она не терпела, это несоблюдение режима работы, в основном это были либо опоздания, либо желание «смыться», то есть уйти пораньше, если шефа нет и «сегодня точно уже не будет!» Поскольку ей приходилось вести и кадровый учёт, она строго следила за трудовой дисциплиной. Сама Лена никогда не опаздывала и не «смывалась». Если кто-то опаздывал или без разрешения уходил с работы раньше положенного времени, Лена сразу поднимала этот вопрос.
     — Почему ты опоздал (опоздала) или почему ушёл (ушла) раньше?
     — Ой, ты знаешь...
     И выдавались на горa секретарю уважительные причины. Здесь имели место быть и глобальное потепление, влияющее на движение транспорта, и политические катаклизмы, перекрывающие доступ к рабочему месту, и неизвестные науке болезни, выявленные у несметного количества родственников работников фирмы, и внезапно нахлынувшие на горожан эпидемии и вирусы, срочно призывающие служащих покинуть общественные места и отсидеться дома, и так до бесконечности, ибо фантазиям человеческим нет предела и преград!
     Она внимательно выслушивала, задавала ещё пару вопросов и заканчивала разбирательство всегда одинаковым заключением:
     — Значит так, мы работаем с девяти утра. Первые троллейбус, трамвай и автобус начинают ходить около шести, метро тоже. Уважительная причина опозданий и неявки на работу — личная смерть. Наша фирма — не благотворительная организация. Прими это к сведению.
     Конечно, действовали эти слова на работников по-разному. Кто-то извинялся, кто-то говорил: «Ты на себя много-то не бери! Ты нам не АА» (так между собой называли Андрея Александровича), кто-то молча отходил и потом не разговаривал с секретарём некоторое время. Но Лена твёрдо знала свои дело и права: если работник не исправлялся, она ставила вопрос об его увольнении перед директором как о сотруднике, не соблюдающем внутренний устав фирмы в части дисциплины, а значит, по большому счёту, не уважающем коллектив в целом и руководителя в частности.
     Похожий взгляд на проблему опозданий и ранних уходов был и у Андрея Александровича. Оба когда-то работали на больших производствах. Видимо, сказывались самодисциплина, заложенная в семье, и режимная дисциплина, существовавшая на советских предприятиях. Лена и в школу, и в институт, и на завод всегда приходила вовремя, руководствуясь древними принципами «Семеро одного не ждут» и «Надо уважать чужое время».
     Дисциплинированный секретарь рассуждала так: «Я не хочу, чтобы мой директор расстраивался оттого, что кто-то поленился пораньше выйти из дома или понадеялся, что в наше время всё можно. Подумаешь, опоздал на 15-20 минут, скажет иной, работа от этого не пострадает, я всё нагоню. Нет, дорогой товарищ, не нагонишь! А нагонишь только раздражение на директора и на меня. Зачем мне плохое настроение с утра, когда впереди целый рабочий день?!»
     Но больше всего она не любила в людях леность. Жизненный опыт говорил, что ленивый человек постепенно, но обязательно становится наглым. Лень встать со своего места и подойти к стеллажу за папкой: «Ой, Лен, ты там ближе к полкам, дай мне вон ту синенькую папочку, а то мне лень вылазить». «Елена Юрьевна, вы там, у ксерокса сидите, ксераните мне страничку, а то чего-то не встать». «Лена, будь другом, плесни водички в мой стакан, а то я тут пригрелась у батареи, не отодраться». И всё это говорится при том, что Лена в это время строчит приказ, оформляет бланки доверенностей, отвечает по телефону, отсылает факс, выписывает пропуск на въезд и выезд приехавшему клиенту, договаривается с программистом об установке новой программы... И вдруг — «вылазить», «ксераните», «не отодраться». Хоть бы волшебное слово «пожалуйста» сказали!
     Лена по-разному реагировала на эти «просьбы». Она поначалу не могла определить, как правильно повести себя в подобной ситуации. Отшутиться? Выполнить в точности то, о чём просят? Отказаться, сославшись на занятость или сказав, что это наглость? Промолчать? Поэтому делала и то, и другое, и третье. В зависимости от настроения и обстоятельств. Не один год прошёл, прежде чем она выработала для себя линию поведения на такие обращения.
     — Лена! Лен! Слушай, мне не встать! У меня там сумка взади тебя, кинь сигарку, сейчас кофе допью, пойду, курну!
     — Извини, я закончу свою работу и помогу тебе. — Лена произносила слова громко, отчётливо, строго глядя на просившего. Ей было важно, чтобы человек тоже смотрел на неё, пока она говорила.
     Обычно этого хватало, чтобы в следующий раз сигарокурящий (кофепьющий) сотрудник сам доставал сигареты из своей сумки, где бы она ни была.
     Правда, один раз Инна, новенькая девушка-курьер, всё же вынудила Лену на хулиганский поступок. И лишь спустя несколько месяцев о том, что это было за хулиганство, узнала и Инна. А через час — все, кто были рядом.
     — Инна, я подготовила документы для отправки по почте, напечатай, пожалуйста, сопроводительное письмо, подпиши у директора и можешь сегодня отсылать.
     — Елена Юрьевна, я же никогда не печатала таких писем, — как маленькая, нараспев, захныкала Инна, — давайте вы его напечатаете, а я пока посмотрю, а то я долго буду его делать.
     — Не хвастайся неумением и не давай себе никогда установок на то, что ты что-то не сделаешь, поняла? Это тебе силы и ума не прибавит. Давай, садись, я помогу тебе. Научишься быстро, у меня «болванки» есть. — И Лена терпеливо объясняла.
     Через полчаса письмо в два предложения было готово, осталось распечатать его, подписать и вложить вместе с документами в конверт.
     — Ой, а номер-то письма вы мне не сказали, какой ставить! — язвительно заметила Инна. — Вот я сейчас бы распечатала! Хорошо, что увидела!
     — На такие письма я ставлю любой номер и сегодняшнее число. Этого достаточно. Сопроводительные я не регистрирую.
     — Так, а какой — любой? — не унималась Инна. — Из скольких цифр?
     — Господи, Инна, ну поставь номер 10 или 20! Мы же небольшая фирма, у нас не может быть номеров за тысячу. Можешь поставить номер 18. Это сегодняшнее число, пусть будет и номер такой. Пожалуйста, не отвлекай меня. Выводи письмо быстрее и неси на подпись.
     — Нет, ну как я поставлю номер 18, а вдруг сегодня будет ещё письмо и что, опять номер 18? Нет, Елена Юрьевна, я не поставлю этот номер. Ну, скажите, правда, какой?
     Лена начинала злиться. Она понимала: Инна вредничает потому, что Лена заставила её против воли делать то, что девушке не нравилось. Хотя в обязанности курьера в фирме входила не просто отсылка документов по почте, но и полная их подготовка к отправке, включая написание сопроводительного письма. Подбирать документы Инне ещё не доверяли, так как среди них были важные и иногда секретные бумаги, которые непроверенному человеку Андрей Александрович показывать не хотел. Он знал, что Лена умеет хранить коммерческую тайну. А вот умеют ли другие — вопрос времени. Инна работала всего три недели. Рисковать никто не хотел.
     — Ставь номер семнадцать. Это вчерашнее число. В прошлое ещё никто не возвращался, — резко ответила Лена, не поднимая головы от бумаг.
     — Ну, Елена Юрьевна, вы всё шутите. Зачем к датам-то привязывать номер? Ну, скажите, какой на самом деле поставить?
     «Сейчас я тебе скажу, — тихо пробубнила Лена. — Только не поставь!»
     — Печатай: двадцать три, дробь, двадцать один, дефис, одиннадцать. Напечатала? Дату поставила? Всё, распечатывай два экземпляра, один в конверт, другой — наш.
     — Ну вот, а вы прямо издевались надо мной столько времени. Теперь Андрей Александрович скажет, что я долго печатаю такое маленькое письмо. — Инна приняла обиженный вид и понесла письмо на подпись.
     Выйдя из кабинета, она подошла к Лене и спросила:
     — Елена Юрьевна, а это что, специальный номер или вы его придумали, чтобы я отстала?
     — Я специально, Инна, его придумала, чтобы ты от меня отстала.
     — Не-е-ет, ну, честно, скажите, вы... — Инна не договорила, потому что Лена так посмотрела на неё, что девушка замолчала до конца рабочего дня.
     — Испытательный срок выдержишь — тогда скажу, откуда номер.
     Прошёл месяц. Закончился испытательный срок для Инны. Она осталась. Лена забыла о маленьком конфликте, а Инна — нет.
     — Елена Юрьевна, помните, вы обещали сказать, что за номер вы мне тогда продиктовали, ну, когда я ещё печатать не хотела. Скажете сейчас?
     — Да что ты, неужели было время, когда ты не хотела что-то делать?! — Лена засмеялась, слегка тронув Инну за руку.
     — Ой, ну, конечно не было, это я оговорилась! — Инна подхватила шутливый тон. — Привиделось и прислышалось...
     Женщины развеселились.
     — А всё-таки, Елена Юрьевна?
     — Слушай, Инна, ты меня тогда, если откровенно, замучила, а попросту — достала. Я тебе сказала ужасно секретный номер. Я не могу его расшифровать. Шифр ты узнаешь только после того, как мы с тобой отсюда уйдём, совсем и навсегда! Или умрём совсем и навсегда!
     — Что-о?! Что, это так серьёзно или вы опять шутите? — девушка перестала улыбаться, подошла близко-близко к Лене. — Если вы мне не скажете значения этого номера, я буду приходить к вам во сне каждую ночь с этим вопросом!
     — Что-о?! — Лена смеялась так, что из кабинета выглянул Андрей Александрович с немым вопросом в глазах: такого смеха в офисе ещё никто не слышал.
     Лена, сквозь проступившие слёзы сделала извиняющийся жест, приложив руку к груди, и чуть склонив голову, произнесла:
     — Простите, всё-всё, сейчас приду в себя. Инна, выйдем на минуту в коридор. Если бы ты так не ответила, я ни за что не сказала бы тебе! А, чёрт со мной, запоминай, но не болтай. Возьми русский алфавит. Каждое число соответствует определённой букве. Отсчитывай сверху вниз. Всё. Узнала и забыла. Пойдём к станкам.
     Где Инна в офисе нашла алфавит, непонятно. Может быть, на пальцах высчитала. Но когда высчитала, её реакция была такой, что Андрей Александрович не просто выглянул, а выскочил из кабинета с немым вопросом в глазах...

Личная жизнь Лены была... Прожив с мужем более десяти лет, она подала на развод. Муж не возражал. Тихо развелись, мирно поделили нажитое в браке имущество, решили вопрос с детьми: дочки остались с мамой. Весь бракоразводный процесс прошёл спокойно и без истерик, потому что семейная трещина дала о себе знать за три года до подачи заявления на развод.

Уборщица

     ...За три года до подачи заявления на развод Сергей заявил, что полюбил другую женщину и собирается строить новую семью. Сказал, что это серьёзно и что, как только доделает ремонт в квартире (чтобы Лена и дочки жили в достойных условиях), сразу же уйдёт. Ремонт новоявленный жених будет делать сам, потому что денег на профессиональных мастеров у него нет. У Лены тоже.
     От страшной депрессии, в которой находилась Лена со дня объявления мужем своих будущих жизненных планов, её спасали дети, работа и... спорт. После «недели плача» Лена собрала всю силу воли в кулак, заставила себя поверить в то, что жизнь не кончается, и со словами «Что ж, я не могу перечеркнуть историю совместной жизни с ним, но я могу и должна жить дальше», начала новый этап в своей судьбе.
     Через пару месяцев Лена стала замечать, что супруг не очень-то торопится с ремонтом. А ещё через месяц она прямо спросила у него, почему он не начинает работы по квартире.
     — А чего мне торопиться? Это шаг серьёзный, и потом наши дети...
     — Что — наши дети? Я не понимаю тебя?
     — Ну, я должен всё хорошенько обдумать.
     — А тебе не кажется, что ты до сих пор мучаешь меня? Ты хоть немножко задумывался о том, как и что я чувствую, ожидая твоего ухода? Я иду домой, и каждый раз боюсь открывать дверь: ушёл ты или нет? Я тешу себя мыслью, что ты всё осознал и решил остаться с нами, потому что мы тебе нужны. Я думаю о том, что ты раскаешься и поговоришь со мной, и мы будем жить дальше, простив друг другу мимолётные слабости, увлечения. Но, придя домой, я вижу одно и то же: твою собранную сумку, приготовленные инструменты и материалы для ремонта, твой убегающий от меня взгляд и молчание, пустое молчание, которое изводит меня... Я так не могу, пойми ты это, не могу. Неопределённость в жизни мучает меня больше всего. Я не могу так больше! Слышишь, не могу! Завтра же дай мне ответ, прошу тебя. Если ты не решишься на что-то, решусь я.
     — Что я должен решить?
     — С кем ты будешь жить.
     — Я же сказал уже тебе — с Мариной.
     — Тогда скажи, когда ты уйдёшь?
     — Тебе что, дату и время назвать?! Я не знаю ещё!
     — Хорошо, завтра я тебе назову дату и время.
     Через неделю сумки в коридоре не было. Мужа тоже.

* * * *

     Перемены в личной жизни изменили и материальное положение Лены. Она всегда была исполнителем, наёмным работником, и получала стабильный, хоть и небольшой, оклад. Или, наоборот, небольшой, но стабильный оклад. На эти средства Лена и привыкла рассчитывать. Когда её финансовое положение улучшалось настолько, что появлялись, как говорила Лена, «спокойные» деньги, она обязательно покупала путёвки «выходного дня» и уезжала с детьми куда-нибудь в Карелию.
     Лена с детства любила путешествовать. Её не переставали удивлять и изумлять бескрайние просторы бывшего Советского Союза, многообразие флоры и фауны общего, тогда ещё громадного государства. Ей казалось, что на земле действительно нет страны прекрасней.
     Став мамой, она продолжала «ходить в экспедиции» с маленькими дочками и мужем, с нескрываемым восторгом познавая свою любимую и необъятную родину. Лена старалась передать детям те чувства, которые охватывали её при встрече с классической и современной архитектурой, с памятниками старины, с необыкновенными, сказочно-прекрасными пейзажами. Из каждой поездки они привозили по нескольку отснятых фотоплёнок.
     После развода Лене всё реже удавалось выкроить из семейного бюджета нужную сумму для отпуска вне города. Часто она уезжала с дочками на дачу. Это и были её теперешние отпуска. Но уныние — не для неё. Лена твёрдо верила: жизнь не бывает без праздников, и праздники надо устраивать самой и как можно чаще.
     Помощь от экс-мужа выражалась в оплате за квартиру, коммунальные услуги и телефон. На дни рождения дочек он дарил им подарки, недорогие, но девочки от души радовались папиным знакам внимания. Когда девочки стали самостоятельно пользоваться общественным транспортом, он покупал им единые проездные билеты. Официальные алименты, получаемые Леной, равнялись в буквальном смысле нескольким рублям с копейками. Но спора о деньгах для детей между бывшими супругами не было. Лена приняла те условия, которые предложил Сергей. В конце концов, решила она, он не бегает от них и... любит.

* * * *

     Дочери быстро выросли. Смотря на повзрослевшую Лизу, старшую, Лена подумала, что ещё вчера дочь забиралась к ней под одеяло со словами: «Мулечка, можно я сегодня с тобой посплю? Только Вике не говори, а то и она придёт! Скажи, что ты просто домашнее задание у меня проверяешь», а сегодня перед ней стоит... красивая, добрая, умная, ах, какая девушка!.. А Вика, младшая, которая только в прошлом году перестала просить читать ей сказки на ночь, уже подкрашивала губы, ходила по вечерам на дискотеки (но только по вечерам, на ночь мама ещё не отпускала!) и задавала Лене такие сложные вопросы, что молодая мама не сразу находилась, что ответить.
     Как-то в выходной, занимаясь уборкой квартиры, Лена вышла из кухни и в прихожей вдруг схватила в охапку уходившую к подруге Вику, крепко-крепко прижала к себе и с подвыванием, как в художественных фильмах, запричитала:
     — Да что ж вы так быстро выросли-та-а-а-а-а! Да куда ж вы от меня уходите-та-а-а-а-а! Да кого ж я буду поучать-то с утра и до вечера-а-а-а! О-о-ой, тошненьки-то мне-е-е-е! Ой, вырастила-а-а, а они то в гости, то на танцы-ы-ы!
     — Мама, ты чего?! Чего ты меня на вы-то называешь? Ты же меня одну душишь! Мамочка! Я скоро приду, а Лиза вообще дома. Позвать? Ты её пока помучай, а я пошла, меня Настя ждёт. — Вика вырвалась, поцеловала Лену и убежала.
     — Ма, что случилось-то? — Лиза выглянула из комнаты. — Пол, что ли, вымыть? Так, давай, я сейчас. Не ругай Вику, пусть идёт. Я за неё сегодня уберу, а она мне за это два раза должна будет! Ха!
     — Какой пол! Какой раз-два?! Выросли вы, понимаешь, вы-ро-сли, Лизка! У вас, вон, и косметички уже отдельные, а раньше всё из моей таскали! Не понять тебе, доченька, не понять тоски моей, тревоги и радости одновременно. Только чего больше, не знаю.
     — А-а! Так это ты по линии философии бушуешь?! Я-то думала!
     — Что?! Что ты думала?! Ты об этом ещё не можешь ничего думать! Ты ещё маленькая!
     — Муся, ну ты приди к логическому-то концу: большая я всё-таки или маленькая! А может, это ты у нас большая маленькая, а, мам? Да не переживай ты так! И мы это всё пройдём, только позже. А ты должна нас к этому готовить, а не подстерегать и не хватать детей в тёмном коридоре. Мамочка-маньячка какая-то прямо...
     — Эх, Лизавета, отыграла я в дочки-матери. Мало мне вас, понимаешь, мало. Выросли вы очень быстро, потому что я вечно в работе, вечно в делах...
     — Ну-у-у, муся, ты не права. Ты вообще-то совсем не права. Ты даже и не права совсем. Мы с Викой до сих пор помним, как вас с папой зовут.
     — ???
     — Ну, мы же хорошие выросли? Да? Да не бойся ты! Ты ещё замуж выйдешь! Найдёшь себе пару, и выйдешь. Ну, если не найдёшь, то хоть из дома выйдешь... Ладно, мам, не грусти, лет пять ещё можешь смело нас в коридоре подкарауливать.
     — Лизка! С тобой невозможно! Ты мне даже пострадать не даёшь, как положено!
     — А как положено?
     — Да ну тебя!

* * * *

     Когда их любишь сильнее? Когда лежат на руках, умилительно шевеля губками, и разговаривая с нами только мимикой лица? Когда держат за средний палец, неуклюже перебирая ножками по асфальту? Когда нежными маленькими ручками обнимают за шею, прижимаются к твоей щеке, целуют, показывая как «сильно-пресильно» любят мамочку или папочку? Когда в пятом классе «встают в позу» и заявляют, что они уже взрослые? (Ну, можно, пожалуйста, на танцы..., в кино вечером..., на день рождения к подруге с ночёвкой...) Когда идут работать? Или сообщают, что женятся и выходят замуж?
     Когда? Всегда! Вне времени и пространства! Пока работает мозг, пока не сойдёшь с ума. Пока видишь, слышишь и можешь дотронуться до кровинушки своей. С каждым годом их любишь всё больше и больше, сильнее и сильнее. И даже если внешне показываешь «меру» родительской любви, то внутри тебя этой меры нет. Эта любовь безмерна. И чем старше становишься, тем непонятнее, кто от кого уже зависит: они от нас или мы от них. Переплетение. Перерождение. Физическая и духовная зависимость друг от друга, навсегда.
     И как иногда вздрагиваем от счастья, когда осознаём, что растим детей, могущих назвать тебя мамой, способных подойти к тебе и взять за руку. И какими ничтожными вдруг покажутся нам болячки наших детей: простуды, ветрянки, ссадины и синяки, в сравнении с недугами тех, кто никогда не назовёт маму «мамой», не пойдёт «за ручку» гулять, не увидит лица родителей, не услышит колыбельную песенку.

     По весне у Лены на работе уволилась уборщица. Она убирала небольшую территорию. Правда, и зарплата за эту территорию была небольшая. Причина увольнения была очень необычная. И директор, и Лена впервые сталкивались с таким поводом для ухода.
     Женщина должна была убирать офис или рано утром, до прихода сотрудников, или вечером, после официального окончания рабочего дня. Это было условие руководства.
     Люба, тридцати лет от роду, незамужняя и бездетная, жила близко и приходила убирать рано утром. Потом перешла на вечернее время уборки. Поскольку в здании была не одна фирма, вечерами у соседей всегда кто-то оставался. Люба это знала и спокойно выполняла работу.
     В один прекрасный, потому что тёплый и безоблачный, майский вечер, сдавая ключи на вахту, женщина заметила, что все «фирменные» гвоздики уже заняты и свободен только её, Любин.
     Ужас, охвативший уборщицу, был таким сильным, что вахтёр, не совсем ещё старый мужчина, сам перепугался от Любиного вида. Побледневшая, с трясущимися губами и руками, не в состоянии расписаться в журнале ухода-прихода и бессвязным бормотанием, в котором слышались слова о неземных чудовищах, красных глазах, летающих привидениях, посланцах за человеческими душами, стояла перед ним безумная женщина.
     Никто не знал и не догадывался, что Люба с детства была подвержена бесконтрольному чувству страха, когда оставалась одна в помещении. Избавиться от этого недуга самостоятельно она не могла, а помочь — некому. Она попробовала работать снова в утро, но из-за больной сестры не могла приходить рано. Перешла на вечер, и... всё-таки не смогла справиться с овладевающим ею ужасом от мысли, что она находится одна в здании, а кругом лезут через окна, щели, двери чудища, чтобы утащить и убить её.
     Как ни пытались Лена с директором убедить Любу, что это был единичный случай, как ни старались уговорить её передумать и не увольняться из-за этих глупостей, ничего не вышло. Здесь нужен был врач, а не советы доброжелателей.
     Промучившись с неделю, Люба ушла.
     Лена подумала, посовещалась с дочками и решила взять на себя уборку офиса. Лишняя денежка не помешает, тем более Лиза собралась поступать в вуз, нужен репетитор по химии.

* * * *

     Два раза в неделю Лена оставалась после работы, чтобы... снова работать. По утрам она не могла заниматься уборкой помещений по одной простой причине: утром в офис, улыбаясь и стуча каблучками, входила генеральный секретарь! Голова, шея, руки, ноги, туловище, одежда и обувь — всё выносилось из первого дома и добиралось до второго (работа — второй дом! для Лены это так и было) в таком идеальном порядке, что ни о каких швабрах и тряпках и речи быть не могло. А вечером! Да, пожалуйста! Смена имиджа и сферы деятельности — легко! Была бы только цель! Или... муж, за которым можно было бы быть женой, а не добытчицей и кормилицей. Но... пока есть — дети. А это цель ещё та!
     Некоторые «сердобольные» сотрудницы — женщины странные, чтобы не сказать по-другому — из соседних офисов, то ли из вредности, то ли из зависти, то ли по другим, неизвестным науке причинам, иногда «поддевали» Лену:
     — Ой, бедненькая, вы ещё и полы у нас моете?! А что ж вам, мало платят, что ли? Или уволили?
     «А вам как бы хотелось?» — вертелось на языке у Лены. Но объясняться с ними не желала. Местным сплетницам так хотелось сконфузить женщину, или заставить её оправдываться, или услышать от неё что-нибудь такое, что показало бы Лену с невыгодной стороны. Тем более что эти милые дамы любили посплетничать об отношениях Лены и её директора.
     Андрей Александрович был мужчина видный, в полном расцвете сил и лет, нравился многим представительницам женского пола. Завистливые особы, не зная настоящих взаимоотношений секретаря и директора, приписывали им такие истории, такие истории!.. Иногда Лене казалось, что их «поженили» ещё до того, как они встретились. «Без вины виноватыми» называла себя и Андрея Александровича Лена.
     «Нормальный человек сразу поймёт, какие у нас отношения, — считала Лена, — а ненормальным не докажешь ничего. Да и зачем что-то кому-то объяснять. Хочется думать, что мы любовники, пусть думают. Но лучше бы думали о работе. Больше бы порядку в стране было».
     Однажды главный бухгалтер туристической фирмы, что располагалась напротив адвокатской конторы, увидев Лену за уборкой, спросила:
     — Что, дорогая, младшая поступать собралась? Или старшая — замуж?
     — Нет, Ирина Борисовна, всё проще. Младшая кошечку во дворе нашла и домой притащила. Красивая до ужаса! Кошка, имею в виду. Оставили. Теперь и коту старому повеселее будет, ну и мне, конечно, — засмеялась Лена, — а старшая решила в медицинский поступать, химика нанимать будем. Деньги нужны. Вот и всё.
     — Да, Леночка, я тебя понимаю, но это ещё не всё! Держись, дорогая, ещё не горячо!
     — Это точно, — засмеялась Лена. — Спасибо, Ирина Борисовна.
     — Да за что?
     — За понимание!

     Никуда не деться от встреч с человеческой глупостью, разве что уйти в себя. Но это не лучший выход. Толстой говорил, что девять десятых дурных человеческих поступков объясняются исключительно глупостью. Что говорить, если, например, обыкновенный телезритель, просмотрев и — представим же себе такое! — проанализировав за день любой канал, убедится, что на телевидении очень мало программ, на которых обсуждаются значимые для общества проблемы, а вот кто с кем спит, обсуждается многократно, «со смаком», оставляя у нормальных людей (случайно или вынужденно, например, по долгу службы, посмотревших передачу) горьковатый привкус пошлости и никчёмности наспех сделанного зрелища. А ведь современное телевидение — самое массовое наглядное пособие для многих граждан, самое доступное «руководство к действию» для примитивно думающих обывателей, а то и вовсе не думающих.
     «Всё равно ненормальных меньше», — несмотря ни на что, оптимистично думала Лена.
     А не оптимистично рассуждала так: «Раз ничем другим их мозги не озадачены, так пусть себе фантазируют на тему моей личной жизни. Мечтать никогда не вредно. Вредно не мечтать. Так, кажется, сказал один умный человек. Жаль только, что все их фантазии и домыслы какие-то убогие. Видимо, фантазии не хватает... Зато в избытке завистливых взглядов, пустословия, неискренней жалости и недоброжелательности по отношению ко мне».
     «Вот ведь парадокс, у меня даже времени нет на сплетни в течение рабочего дня. А у них всё как положено: перекуры, чаепития, обсуждение характеристик всех сослуживцев, включая начальство, обед! А эти магические слова „Я сбегаю тут, на минутку, за булочкой“ (святое дело!) и вот уже сотрудник превращается в исчезающего американца.
     Как хорошо, что они не живут у меня дома! Я прихожу в квартиру, закрываю входную дверь, а их нет! Вот сколько у меня каждый день счастья!»
     Постоянный аутотренинг не позволял Лене впускать в себя негативные эмоции, исходящие от окружающих. И этим объяснялось то, откуда у миловидной, стройной женщины был такой огромный запас терпения и на тех, и на этих, и на всех остальных.

* * * *

     Время — вперёд!
     Через два с половиной часа, повесив рабочий халат в шкаф, распустив волосы, накрасив губы и переобувшись в туфли на высоком каблуке, Лена закрывала офис.
     На лестнице её окликнула менеджер из соседнего офиса, который только что убирала Лена.
     — Ой, Леночка, вы так поздно сегодня!? — не то вопросом, не то изумлением, не то радостью от долгожданной встречи обратила на себя внимание молодая сотрудница, имя которой Лена не то что не помнила, а просто не знала. — Как же вас директор не жалеет совсем! Не лю-ю-бит, не любит он вас! И дети дома одни? Бедненькие. Да-а-а, тяжело женщине одной-то. Работы у вас много, да? Я смотрю, вы и в отпуск не ходите совсем...
     «И щебечет, и щебечет, и каркает, и каркает. Не устала жалеть-то меня? Как же, сочувствует! Откуда только всё знает?! Я же с ней не разговаривала никогда. А про отпуск-то как вычислила?! Ну, коза драная! Знала бы ты, что настоящий секретарь, даже если он в отпуске, всегда на связи, на чеку, на виду, на глазу и так далее. Это директора лишний раз не побеспокоят, а секретарю, который в отпуске, позвонить — святое дело. Знала бы она, как я вздрагиваю от каждого звонка? Директор дал указание — и уехал!! А я хоть давай указания, хоть том инструкций напиши, а всего не предусмотришь. И это при том, что отсутствую я, самое большее, десять дней. Это только кажется, что обо всём предупредила, всё объяснила, показала. Вдруг на второй день „отпуска“ случилось! Фирма встала: связи с миром нет, факс не работает. «Лена, что делать?!» Через пару минут выясняется — новый рулон бумаги вставили «задом наперёд». Разврат! Сколько раз говорила себе: нельзя всё брать на себя! Уходишь, и получается, что оставляешь немощных сотрудников, боящихся всего, начиная с прихода на работу и заканчивая просьбой: «Уходя, выключайте все электроприборы и не забывайте свои продукты в холодильнике!» Ох уж эти мне собирательницы народной информации! Давай, давай, подруга, ещё про уборку что-нибудь скажи, ведь хочется же, хочется тыкнуть меня половой тряпкой в нос!»
     — ...Вы ещё и полы моете? И туалеты?! Это нонсенс, Леночка! Секретарь директора моет полы! Ведь денежкой, наверное, Андрей Александрович вас не забижает? Или как?
     «Вот привязалась, — с досадой подумала Лена. — Ну что ей ответить, чтобы отстала. Ещё до метро со мной пойдёт. Ну, уж нет! „Нет! Мне рыбу нельзя!“», вспомнила Лена героиню фильма «Москва слезам не верит» и улыбнулась про себя.
     Не дойдя до вахты несколько шагов, она легонько взяла добрую самаритянку под локоть, отвела в сторону и приглушённым голосом, как будто бы их кто-то ещё, кроме вахтёра, мог услышать, сказала:
     — Понимаете, я работаю уборщицей нa спор. Дело в том, что у меня есть очень богатый любовник, который прекрасно знает, какая у меня должность. Только он считает, что секретарь — это кто-то на высоких каблуках, ну, вот, хотя бы на таких, как у меня сейчас, это исключительный маникюр с быстросохнущим лаком, ну, вот, тоже, кстати, смотрите, — Лена поднесла обе кисти к глазам менеджера отдела сбыта, — это стильные деловые костюмы с юбкой непременно выше колена, — Лена согнула ногу, показывая открытое колено в дорогих колготках цвета «капуччино», — это стойкая, «несъедающаяся» помада, вот, видите, она сейчас на моих губах, это изысканный отдельно дневной, отдельно вечерний парфюм, вдохните, чувствуете вечерний «Герлен»? Далее, это причёска, обаятельная улыбка для всех, — Лена нежно, мягко, елейно улыбаясь, смотрела в неправдоподобно большие глаза слушательницы мини-курсов «Внешний и внутренний мир секретаря директора», — это, естественно, быстрый английский, или любой другой язык, do you understand me, my dear. I hope, fine. It's a lovely day, isn't it? And so on. You see? Само собой разумеется, это чистый и понятный русский язык, с правильным ударением в словах. Ведь клиенты нашей фирмы в большинстве — люди с высшим образованием. Просторечие, например, «забижает», и тому подобные языковые изыски — не допускается категорически. И так далее.
     Лена перевела дух, взгляд от окна на входную дверь и продолжала.
     — Так вот, год назад на одной вечеринке, где мы гуляли «по полной программе», мой дорогой (в прямом и переносном смысле) поспорил с одним бизнесменом о том, может ли профессиональный секретарь выполнять ещё какую-то работу помимо секретарской. «Настоящий секретарь, — кричал мой пьяненький любовник, — может только каблучками цокать, телефонную трубку снимать, кофе заваривать и всем улыбаться!» А второй подвыпивший спорщик, тоже, наверное, чей-то любовничек, громогласно возражал: «Ну, не скажи! Вот у нас девчонка второй год работает, так она и свои обязанности выполняет, и как курьер по городу носится, да ещё и кабинет мой убирает. И всё за одну зарплату и единый проездной!» Мой дружок ответил: «Бывает и исключение из правил. А вот Ленуся, например, ни за проездной, ни за выездной, ни за заездной мыть полы не будет! Это с её-то ручками и ножками делать грязную работу?!» — «Ну, за про-, вы- и заездной, может, и не будет, а за что посущественнее — точно будет! Да, Лен?» — спросил бизнесмен. А я взяла да и ответила: «Да! За квартиру, машину и дачу я бы своё секретарство хоть с дворником или уборщицей совместила бы!» «Да ну?! — воскликнул мой ухажёр. — Не верю, чтобы ты и вдруг со шваброй! Спорим, что ты и неделю уборщицей не проработаешь!» «Спорим! — ответила я. — Только мне не на что спорить, это вы между собой можете спорить». «Спорим! — сказал не мой любовничек моему. — Ты даришь Ленке квартиру, машину и дачу, а она за каждый подарочек год работает уборщицей. Итого срок ей три года. Если она не отработает это всё, ты этот подарочный набор даришь мне. А с неё взятки — гладки. Согласен!» — «Согласен!» Я спросила их «А моё-то мнение вы в расчёт берёте?» А они в оба пьяных голоса мне: «Ты что думаешь, за три года работы секретаршей ты на всё это заработаешь?» Я говорю: «Вы же завтра протрезвеете и забудете про весь этот трёп». «Нет, — говорят, — не забудем. Мало того, ты сперва всё получишь, а потом начнёшь осваивать вторую профессию». Через две недели после этого разговора я получила трёхкомнатную квартиру, «Мерседес» и дачу в Сестрорецке. А через три недели после разговора я начала совмещать секретарскую работу с работой тряпкой и шваброй.
     Любовник мой, кстати, раз в квартал появляется здесь под видом инспектора пожарной охраны, чтобы проверить, как я исполняю свой клининговый долг. Проверит и уходит. Вот, собственно, и всё. Последний день работы уборщицей для меня — в эту пятницу, то есть послезавтра.

     Сначала была немножко тишина, не нарушаемая даже дыханием двух женщин, потому что у одной дыхание перехватило от избытка полученной информации, а у другой «в зобу дыханье спёрло» от буйной фантазии, а попросту от вранья. Правдой было одно: последний день мыть полы Лена действительно будет в пятницу — с понедельника в один и в другой офисы выйдут настоящие уборщицы.
     Столбняк прошёл, менеджер, пискнув «Всего хорошего», улетучилась, оставив после себя шлейф вопросительных знаков. Многофункциональный секретарь сдала ключи и поцокала к метро.
     Домой! Где никто не пристанет с неискренне жалостливым лицом и дурацкими вопросами, на которые есть только один ответ: терпение и труд всё перетрут. Домой! Где человека ждут и любят. И куда он приходит отдохнуть. Этот дом — внутри него. Так говорят в Японии. Так чувствовала Лена.

     «Нет, всё-таки мне очень трудно испортить настроение! Даже вредный вагоновожатый электропоезда в метро, который закрывал двери перед предупреждением „Осторожно! Двери закрываются!“, и эти сильные двери больно били пассажиров по бокам и ногам, даже нелюбезная продавщица в продовольственном магазине, которая отказалась продать мне сгущёнку потому, что банка стояла высоко на полке, и ей лень было идти в подсобное помещение за табуреткой. „Приходите завтра, — сказала она мне. — Верка будет работать. Она длинная и тощая, ей и залазить легче“. Приходите завтра! Кино и немцы, немцев — больше».
     Подходя к дому, Лена почувствовала, как сильно устала. Но физическая усталость её не так угнетала, как усталость духовная.
     «Хочешь знать, существуют ли адские муки? Жить среди недостойных — вот истинный ад!» Эти строки Омара Хайяма, запомнившиеся Лене с первого прочтения, она часто последнее время повторяла. Как-то не всегда помогал оптимизм...

     Новый день незаметно начал входить в историю. Новый рассвет, гуляя по планете, пробуждал молодых и старых, добрых и злых, любящих и любимых обитателей Земли. Трудящиеся массы шести материков в разной степени сонливости и душевного настроя шли, ехали, летели, плыли на службу, чтобы там применить свои знания и умения, чтобы принести пользу отечеству или отдельно взятому гражданину, или всей планете.
     Лена, менеджер, Андрей Александрович, коллеги, партнёры и конкуренты по бизнесу направлялись на службу.
     Странное чувство охватило Лену с утра, какое-то неуловимое томление от встречи с новым днём. «Интересно, что бы это значило?» — промелькнуло в мыслях. Получив ключи на вахте, она медленнее, чем обычно, стала подниматься в контору.
     День как день. Те же прямые и непрямые обязанности, те же приятные и неприятные лица.
     В обед Лена пошла в кафе. Оно располагалось здесь же, в здании громадного института. За её столик подсела Ирина Борисовна, загадочно посмотрела на Лену и спросила:
     — Дорогая моя, можно личный вопрос?
     — Можно.
     — Извини, пожалуйста, но у нас в фирме с самого утра нерабочее настроение. В общем-то, из-за тебя. Я, знаешь, не хочу ходить вокруг да около, не хочу кормиться непроверенными слухами и хочу, наконец, начать работать. Тётки наши просто с ума посходили! Влетает утром в офис наша первая «никому не нужная» красавица Марлен, ну, Маша-менеджер, и, не раздеваясь, прямо к секретарю, тёзке твоей. Шептались с полчаса, наверное. Ты бы видела их лица при этом! Мало того, начальник отдела снабжения, Миша, высокий брюнет, всё ходит к тебе за бумагой для факса, уселся с ними, уши под лапшу развесил и внимает сплетницам, аж челюсть отвисла. Я уж подумала, не иначе как о визите пришельцев в нашу фирму говорят. Со стороны — прямо совещание. Я сижу, не реагирую. Только слышу: «Да ты что?! Да ладно! Не может быть! Ничего себе условие!» Я не выдержала, подошла к ним, спрашиваю, что случилось. Марлен, раскрасневшаяся от перевозбуждения, сообщает, что ты, Елена Батьковна, год назад познакомилась по Интернету с английским не то лордом, не то графом, в общем, с сэром. Сэр твой — потенциальный жених, весь из себя романтик, ищет русскую жену, можно с детьми, чтобы жениться и увезти жену, опять-таки можно с детьми, в Англию. Но есть у него одно условие, романтическая такая мечта: женщина должна быть бедной, иметь малооплачиваемую непрестижную работу, не связанную с умственным трудом. Хочет он быть эдаким благодетелем, заступником женской обездоленной русской души. Что-то вроде того. Так вот, ты, чтобы выйти за него замуж, написала ему, что работаешь уборщицей, получаешь копейки, живёшь бедно и еле-еле сводишь концы с концами. Он на это клюнул, и стали вы переписываться. Дальше — больше. Наконец, он сообщил, что приедет к тебе и если всё подтвердится, то он намерен до нового года жениться и увезти тебя. В общем, он приехал и, якобы, даже приходит инкогнито в наш институт по вечерам, меняя внешность, чтобы проверить, на самом ли деле ты работаешь уборщицей или блефуешь. И что ты знаешь, что он приходит, но не знаешь, в какие дни. Вот! Так что, отвечай, дорогая, что тут есть правда, а что бред сивой кобылы. Теперь я тебя слушать буду.
     — Что-о? — тихо спросила Лена, как будто бы она только на последнем предложении включилась в беседу. — Ирина Борисовна, у меня сейчас будет истерика.
     — Истерика? У тебя?! Это у меня была истерика полчаса назад! Лен, обед заканчивается, не томи, успокой мою душеньку.
     Лена вкратце рассказала вчерашнюю историю и почему она так поступила с несчастной «никому не нужной» красавицей из отдела сбыта.
     — Грустно мне, Ирина Борисовна, грустно от нездорового чувства этих людей, от их узких интересов. Ну, о хорошей книге поговорили бы, о фильме, о детях, о животных, о политике, наконец! Что всё подкалывать да подначивать! Надоели уже, честное слово! Вы простите меня, что я так резко говорю, но я так устала от дур и дураков! Я постоянно себя сдерживаю, чтобы не нахамить в ответ. Ведь это хамство, Ирина Борисовна, причём настоящее. Я по словарю Ушакова когда-то искала значение слова «хам»: грубый, наглый и невоспитанный человек, готовый на подлости. Может, на подлости ваша Марлен и не способна, но вела она себя именно грубо и нагло. И человек она невоспитанный. Разве она не видела, что я, отработав полный рабочий день у себя, убираю два офиса по полной программе, или она не знает, что у меня двое детей и нет мужа? Всё она видит и знает...
     — Лена, Лена, остановись-ка! — Ирина Борисовна тронула Лену за плечо, — ты не расходись. Ты думаешь, я не понимаю, почему к тебе такой нездоровый интерес? Ле-на! У тебя — полноценная жизнь, несмотря на отсутствие мужа (в конце концов, не на отсутствие же мужчин!), а у них, у Марлен, в частности, полноценное су-ще-ство-ва-ни-е. Разницу чувствуешь? Они же такими, как ты, питаются. Вот и всё. Ты хочешь и можешь менять свою жизнь и делаешь это. Ты ищешь для себя более интересные формы жизни... на земле, тебя не устраивает стоячее болото, тебе нужен свежий и быстрый поток воды, воздуха, ветра. Ты чувствуешь время и живёшь! А марлены, прости Господи, живут с приставкой «на потом». Они даже старые, «отработавшие» своё вещи выбросить не могут, «потом пригодится»! Ты понимаешь меня?
     — Да. Только, помните, как в том старом анекдоте: «Ложки-то я нашёл, но осадок остался!»
     Женщины рассмеялись.
     — Ну, Леночка, давай, пойдём, а то на нас уже косо смотрят. Окосеют ведь совсем!

     «А ведь всё могло бы обернуться шуткой, если бы... Если бы менеджер соседней фирмы дружила с чувством юмора больше, чем с чувством нездорового любопытства. Хотя, любопытство — не порок, а... большое свинство!» — думала Лена, идя по офисному коридору и улыбаясь почти как Джоконда. Навстречу шла Марлен с глубокой складкой между бровями, и ей была непонятна загадочная улыбка Моны Лены. От этого складка углубилась ещё больше.
     — Добрый день!
     — Здра-а-вствуйте! — Марлен растянула губы, но «чииз» так у неё и не вышел.

* * * *

     За две недели до начала нового учебного года Лена взяла отпуск и купила путёвку в Египет. Впервые она поехала одна, без детей. С группой туристов. Десять дней — две рабочие недели — Лену подменяла её старшая дочь. И впервые во время отпуска секретарю никто не звонил!
     Как-то в адвокатскую приёмную заглянула Ирина Борисовна, поинтересовалась, где Леночка.
     — Елена Юрьевна отдыхает за границей. Вернётся через две недели. Что ей передать? — серьёзного вида девушка, очень похожая на секретаря Андрея Александровича, так важно ответила, что главный бухгалтер на миг растерялась и, вдруг догадавшись, в чём дело, также серьёзно сказала:
     — Передайте, пожалуйста, Елене Юрьевне, когда она вернётся, что приходила Ирина Борисовна и... была рада с вами познакомиться... Елизавета. Я ведь не ошиблась? — Пряча улыбку, Ирина Борисовна вышла.

Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 17 января 2008 г.

I

II

III

* * * *

* * * *

* * * *

IV

* * * *

* * * *

* * * *