Материал прислан автором к 1 апреля.
Мама всегда, при каждом удобном случае, любит вставить своё знаменитое «У меня абсолютный слух!» Причём прилагательное «абсолютный» она произносит по слогам и с такой интонацией, как будто только у неё в нашей галактике есть этот самый слух. Она непременно делает небольшие вставочки об уникальности своего дара в беседах с нами, близкими родственниками, со знакомыми, подругами, соседями по площадке, подъезду и дому (думаю, и квартальные приятели были у неё на крючке!), особенной популярностью пользовались врачи и случайные граждане в магазинных, аптечных и жилконторских очередях. К тому же, она не забывает напоминать и о том, какая она современная женщина и как ловко она идёт в ногу со временем, и даже понимает молодёжный язык внучек и может говорить на модном жаргоне.
Казалось бы, как можно перейти с такой невинной темы, как резаный или целый чеснок опускать в борщ в конце варки, к маминой способности различать звуки и устанавливать причину их возникновения в квартире?! Оказывается, запросто! Для этого надо просто очень хотеть рассказать о своей уникальности.
С одной стороны, гордость за мамин отличный слух стала нашей семейной достопримечательностью. После просмотра вместе с ней любого праздничного концерта мы на сто процентов подковывались в знании, кто поёт хорошо, а кто фальшивит, кто — настоящий певец, а кто — «дешёвый халтурщик». Мамина терминология иногда приводит нас в сомнительный восторг, как и её природный дар. Но! Мама сказала, что дешёвый, значит, так тому и быть.
С другой стороны, мама иногда из-за своего уникального дара страдает в прямом смысле слова.
Как известно, беда не приходит одна. Особенно противен её приход в чудный весенний вечер, когда угомонилась, наконец, мартовская метель, когда сняли штормовое предупреждение над городом и восстановили повреждённую антенну на крыше дома, а значит, можно вернуться к жизни — смотреть сериалы, когда всё так хорошо... отворяй ворота!
Мама десять лет как на пенсии по возрасту. Но «засесть в стенах родного дома», как она выражается, ей не позволяет пристрастие к табаку, хорошим духам и любовь к природе. В том смысле, что пристрастия равняются половине её пенсии, целой тысяче рублей. Нетрудно подсчитать, что пенсия составляет... Есть и ещё немаловажные причины, чтобы не засиживаться дома — отсутствие мужа-спонсора, дети-бюджетники, внуки-иждивенцы и неиссякаемый поток энергии новоиспечённой пенсионерки вкупе с абсолютным слухом.
Всю свою сознательную жизнь мама любит классику: курит папиросы «Беломор», душится «Шанель № 5» и ездит в лес за грибами. «Не могу, — говорит, — изменить только себе. Привычка — вторая натура». И как это моя советская бабушка-пролетариат не разглядела в своё время в маме таких буржуйских запросов?!
Пару месяцев мама мужественно прожила на пенсии, получая только пенсию. Заглянув как-то раз в кошелёк со словами: «Сколько у меня тут средств к существованию?», очень огорчилась и через неделю вышла на работу. Точнее, вернулась на прежнее место службы, где её радостно и охотно приняли. Потому что мама моя — оператор газовых установок и работает в котельной одного из научно-исследовательских институтов, а зарплата операторская в котельной НИИ такая, что пока мама была на пенсии, на её место никто не пришёл. И даже не приполз.
Мы привыкли созваниваться с мамой не реже семи раз в неделю, делая по одному звонку каждый день с нашей стороны. Правда, пока мы пришли к такому консенсусу, успокоительных капель и таблеток было выпито немало. Дело в том, что мама поставила нам условие: «Я старше вас по возрасту и по положению! И не мне вам звонить, а вам мне!», сказала, как отрезала, она однажды.
Мама не признаёт никаких методов разрешения семейно-политических конфликтов, кроме одного — Я СКАЗАЛА!
Наша сторона в принципе и не была против «права первого звонка». С чего мама вдруг подумала, что, если она будет звонить нам первой, то это её унизит?! Наоборот, мы доказывали ей, что она сама себе хозяйка в выборе времени и места для связи с нами, и что мы, наконец, можем помешать ей, позвонив в самый неподходящий момент, когда решаются судьбы главных героев телесериала, или когда судьба героя уже решена, но всё плохо, и наш звонок не к месту.
Но — мы так мы.
И в тот злополучный мартовский пятый день недели я позвонила маме сразу, как только пришла с работы, разложила купленные продукты, переоделась, поужинала, прибрала за собой на кухне, забралась в кресло и включила телевизор.
Четыре позывных, пять, шесть... Я бросила трубку и стала собираться. К маме.
В нашей семье всё очень просто, как, впрочем, и во всём мире. Раз мама не берёт трубку после третьего гудка, значит, что-то случилось. И это «что-то» не обязательно должно быть плохим. Оно может быть неожиданно приятным, хорошим, отчего пожилой человек мгновенно растеряется и «выйдет из строя», а чтобы войти обратно — просто нужно время, чтобы «войти в колею».
Бегу, нервно подпрыгивая от неизвестности, по тёмной улице. Мама живёт близко, в десяти минутах ходьбы от нашего дома, а если перемещаться быстрым шагом — и того меньше. Ледяные кочки мешаются под ногами, сильный ветер, гоняя в воздухе мелкие острые снежинки, колет лицо, граждане пешеходы, не соблюдая рядность на тротуаре, замедляют моё продвижение по правой полосе. Преодолеваю препятствия!
Четвёртый этаж, пятый, шестой... Открываю общую железную дверь ключом и одновременно нетерпеливо жму кнопку звонка. Ключом открыла быстрее, потому что звонок заело, и он так и не пропиликал. Осталась только дверь в квартиру.
Я вошла в большую прихожую. Свет не включён, телевизор — на удивление! — не работал, вода в кранах не шумела. У противоположной стены стоят два холодильника: новый, с ещё не выплаченным кредитом, и старый, правда, подающий иногда признаки жизни и на который, поэтому, рука не поднимается... Между холодильниками втиснута табуретка, на ней в застывшей позе с открытыми глазами сидит мама и напряжённо вглядывается... получается, что в меня?!
— Мама, — тихо позвала я, — ма-ма, ты что?
— Тс-с-с, не шуми, осталась только прихожая. Посиди на кухне, я сейчас. — Мама говорила шёпотом, двигая только глазами.
Я уселась на маленький кухонный диванчик. Прошло минут пять. Скучно. Почитать нечего, телевизор не включить — шуметь нельзя, позвонить нельзя по той же причине.
— Эх, кофейку бы сейчас заварить, — беззвучно, губами обозначила я свою мечту.
— Тихо! Сказала же тебе — не шуми! — цыкнула мама.
«Вот это да-а! Вот это слух! Абсолютный!» — звучно отозвалась я внутренним голосом, зато во всю немую мощь!
И буквально через минуту слышу громогласное мамино:
— Ё-моё! Вот это да!
И так раз ...дцать.
Я не выдержала.
— Мама! Да что случилось-то?! Рассказывай, давай.
Дорогая, милая, статная и красивая, храбрая и всемогущая моя мама незаметно как-то сникла, присела со мной на краешек дивана и устало заговорила.
— Сегодня Люда, моя напарница, уходила со смены раньше. Я её отпустила, дай Бог вспомнить, около семи. Через час звонит, из дома уже, встревоженная такая, спрашивает, не оставила ли мобильник на работе. Я отвечаю, ну да, оставила, лежит себе в плюшевом чехольчике, на ПЗК1, помалкивает. Она такая радостная сразу, прямо кричит мне в трубку, ой, спасибо, а то я, говорит, думала, что потеряла его или вытащили. В общем, попросила меня забрать телефон, потому что мы с ней теперь трое суток дома будем, а живёт она около рынка, здесь, у нас, ну и завтра утром за ним зайдёт.
Мама чуть подуспокоилась. Почувствовав изменение её настроения к лучшему, я вставила:
— Эх, кофейку бы сейчас заварить...
— А? Кофейку? Сейчас, сейчас.
И поплыл сначала по кухне, а потом по всей квартире чудесный аромат только что смолотых зёрен кофейного дерева — арабики. Я не выдержала, сунула нос в кофемолку и, как заправский нарко-кофеман, вдохнула душеспасительную дозу порошка.
Мы с мамой очень любим кофе. Стараемся покупать зёрна тёмно-коричневого цвета, которые из-за специальной технологии обжарки (при высокой температуре) приобретают такой цвет и начинают немного лосниться от выделяющихся масел. «Французская» — так называется эта обжарка. Напиток получается с горчинкой, с терпким привкусом дыма костра. Вкусно!
Сидим, кофейничаем.
— Ну, так вот, — мама продолжает. — Поговорила я с ней, телефон убавила и пошла в опочивальню. — Мама имела в виду, что убавила громкость звонка в телефонном аппарате. Она всегда так делала, когда ложилась спать после ночной смены. И всегда так говорила. — Только стала отключаться, слышу — звук какой-то непонятный. Ну, ты же знаешь, у меня — слух будь здоров! Я ведь пока не выясню причину какого-то шороха или скрипа — не успокоюсь, а уж тем более не засну. Вы вот всё смеётесь надо мной, а в котельне шум такой, что только я и могу различить непонятный, посторонний звук. Между прочим, однажды благодаря мне взрыв котла предотвратили! Никто треска на приборах не услышал, а я — да, услышала, побежала к шефу наверх, с ним — вниз, а там уже чуть до аварийки дело не дошло. Ну вот, лежу, прислушиваюсь. Звук слабенький, то — есть, то — нет. Потом тишина. Опять, есть — нет. Я встала, вышла на середину комнаты, стою, слушаю. Ничего не понимаю! Нагнулась к телевизору, постояла с минуту — тишина. Только отошла, слышу, опять. Это, как бы тебе объяснить, не то пиликанье, не то щелчок, что-то такое, чего я раньше не слышала у себя в квартире. Я опять к телевизору, уже долго стояла. Нет, слышу звук, но точно не от телека. Пошла на кухню, встала на коленки, слушаю плиту. Тишина. Только отошла — раз! Звучит. Опять к плите, на коленках стоять больно, взяла пуфик, села. Сижу, как дура, слушаю. Нет, не плита. В ванну пошла, все трубы обслушала, в туалете, чёрт, чуть руку не порезала о плитку, там у меня, оказывается, кусок плитки за фановой трубой откололся. Ничего не понимаю! Больше часа лазаю, ползаю, всё впустую. Даже не курила, представляешь! Мне уж дурно стало, а всё ищу. К входной двери прикладывалась всеми ушами попеременно. На стремянку полезла, вентиляционные отдушины слушала. Я прямо расплакалась, думаю, на фиг мне этот абсолютный слух сдался, так и с ума сойти можно! Потом решила, что, может, мне мерещится этот звук. Опять легла, так ещё больше прислушиваться стала. Встала, валерьянки нацедила. Опять слышу треньканье. К холодильникам села, внаклонку стоять уже не могла. Сижу, вслушиваюсь в моторы. Старый урчит, как не знаю что, новый тихонько, даже приятно так, работает. Жду, когда отработают свои минутки и перерыв будет, перерыв настаёт, жду, когда заработают снова. И так, наверное, полчаса. И всё никак не поймать было момент, когда звук этот услышу. И тут вдруг меня как стукнет, думаю, не с ума ли я сошла! Я чуть в обморок не упала. Хорошо, что между холодильниками сидела, падать-то некуда. Что улыбаешься? Мне не смешно было. И ты входишь. А я от поисков этих так обалдела, что и не слышала ничего, ни как ты звонила, ни как дверь открывала, ничего! Подожди-ка минутку, пойду в офис, перекурю.
Нет, мама не сошла с ума и не оговорилась. Офисом она называла... туалет и курила только там, при закрытой двери. Для меня, некурящей особы, было удивительно, как женщина, практически не вынимающая изо рта папиросу на протяжении сорока лет, терпеть не может табачного дыма! И неважно, дорогущие элитные сигареты курит кто-то рядом, или дешёвые простые, или тот же, её любимый, «Беломор»! «Лучше самой закурить, чем нюхать чужой дым!» — утверждает она, спасаясь в таких случаях прикуриванием новой папиросины.
В мамином офисе полезной площадью «раз, два и обчёлся» всё устроено «под неё»: слева от унитаза стоит небольшая самодельная скамеечка с хрустальной (!) пепельницей времён массового дефицита хрусталя в Стране Советов, здесь же лежит вскрытая пачка папирос; справа стоит стеклянная бутылка из-под сока с завинчивающейся крышкой, в которую мама бросает хабарики — окурки папирос. Крышка на бутылке всегда плотно закрыта. Как только бутылка заполняется, мама выносит её вместе с мусором. «Зато куревом не пахнет» — объясняет она всем интересующимся предназначение волшебной бутылочки. Между прочим, бутылка с беломоровскими окурками выглядит очень экзотично! А если учесть, что некоторые из них со следами яркой красной помады, то кажется, будто перед вами дизайнерская работа в стиле поп-арт или ещё какого «попа» и «арта».
Это ещё не всё. Рядом с бутылкой на подставке стоит радиотелефон, рядом с телефоном аккуратной стопочкой сложены нарезанные бумажки для записи, на бумажках — два карандаша: заточенный и сломанный. За трубой воткнуты газеты и журналы, открытые на страницах с кроссвордами и программами телепередач, на двери — календарь со съедобными грибами. Ну, и несколько непосредственно туалетных принадлежностей в виде рулона бумаги, освежителя воздуха и пластикового напольного ёршика.
Офис как офис, просто совмещённый.
— Ты знаешь, — мама совсем успокоилась, голос звучал ровно, появилась прежняя статная осанка, жесты стали продуманными, даже несколько театральными, — когда ты вошла и заговорила, я как заново всё видеть и слышать стала. Ты сумку на трюмо поставила, разделась, переобулась — я машинально смотрела на тебя, следила за каждым движением, ты на кухню пошла, а я, сама не знаю почему, подошла к трюмо и смотрю на твою сумку, и вдруг слышу, что звук здесь, из твоей сумки идёт. Я наклонилась, что за чертовщина, думаю, ведь звук-то был и без тебя, когда сумки твоей не было! И тут смотрю, рядом же моя сумка стоит, мелькнуло что-то в ней, вспыхнуло как будто. Я первое отделение открыла, а там трубка Люды лежит и то мигает, то трещит-гудит и кашляет! Я телефон вынула, а он пишет мне на экранчике, что батарея разряжается. Вот тут-то я и села! Это же надо, а! Сколько нервов! Чёрт с ним, со временем! Я испугалась больше! Можешь представить себе, слышу звук и не нахожу его, откуда, что это? Я даже подумала, не бомба ли заложена, если не ко мне, может, к соседям. Фу, ерунда какая! А ведь думала так. И что интересно, телефон ни разу не звонил, понимаешь! Если бы он звонил, я бы нашла его, точно, а тут — тишина в эфире. А я разве знала, что это он от разрядки так ноет!? У меня же нет телефона!
— Да-а. — Что-то я больше не нашла слов.
— Вот тебе и да. — Мама тоже была немногословна.
— Ладно, не переживай, всё хорошо, что хорошо кончается, — подбодрила я маму. — Зато теперь ты знаешь сигнал о разрядке мобильного. Нет худа без добра.
— Да на что мне твои пословицы и поговорки! Утешила! И зачем мне знать этот сигнал — телефона всё равно нет. И не будет уж, наверно.
— Мама, ты что, хочешь телефон? Мы же давали тебе на пробу, помнишь? Ты сама его и отдала, запуталась, говорила, что раздражали тебя мелкие кнопки, мелкие буквы. Забыла, что ли? Ты же трубку всё время ко рту подносила, чтобы говорить, а потом — к уху, чтобы слушать. — Я улыбнулась. Оказалось, зря.
— Смешно тебе! Вам всегда надо мной смешно! — Правая мамина рука красиво пошла в сторону и вверх. — Вы бы с моё пожили и поработали! Папа умер и всё, я никому не нужна!
— Мать! Не уходи, вернись к людям! Перестань глупости говорить! Сама же из-за своего абсолютно уникального слуха попалась, — сказала я, никак не ожидая в ответ:
— Дочь, ты не говори никому, что я половину дня ползала на коленках, бомбу искала ... И дома своим не говори. Ладно? Засмеют бабку.
— Ладно, — по-царски, снисходительно, ответила я, — так уж и быть. Но моё молчание дорого вам будет стоить, маман!
— ???
— Кофе по-французски, мадам! И достаньте, s'il vous plait2, из ваших запасников моё любимое варенье, а то оно у вас испортится!
1 ПЗК —
предохранительно-запорный клапан. Предназначен для автоматического прекращения подачи газа к потребителям в случае повышения или понижения давления сверх заданных пределов.
2 2 s'il vous plait (франц.) — пожалуйста.
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 1 апреля 2008 г.
