В середине 50-х годов меня, молоденькую учительницу, пригласила в дни школьных каникул приехать на отдых в Ялту моя выпускница, пообещав до моего приезда найти мне жильё по соседству. Она уже второй раз лечилась в курортном городе в кардиологической клинике и сдружилась с лечащим врачом, женой капитана дальнего плавания. Интерес её к провинциальной пациентке был не совсем бескорыстный. Капитан привозил из рейсов дефицитные вещи, которые в портовом городе комиссионки не принимали, а вещевые рынки много лет были запрещены. Провинция же набрасывалась на любой импорт. Так Раечка, прибарахлившись сама, стала частой гостьей — дистрибютером своей милой хозяйки-врача. Она не раз объясняла мне назидательно, что современная женщина должна носить кримпленовые вещи.
Рая встретила меня и сказала, что комната моя будет свободна лишь завтра, а сегодня придётся заночевать в гостинице. Я оставила вещи у её хозяйки, мы попили кофе и отправились осматривать музей Чехова и Никитский ботанический сад. Благо хозяйка передала Раечке для каждодневного пользования пропуск-билет мужа на экскурсионные пароходики. На пляж в тот день мы не попали. Не то, что улечься, ногу поставить было негде.
К вечеру Рая повела меня к себе в гости. У её хозяйки сидел визитёр, средних лет плотноватый мужчина, с шапкой пышных волос над залысинами и иронически-лукавым прищуром выразительных мудрых глаз.
— Натан Рахлин, — представился он. Имя его и руководимого им Киевского симфонического оркестра тогда гремело в прессе и на радио. Я проглотила язык и только пробормотала:
— Тот самый, который...
Он комически взмахнул невидимой дирижёрской палочкой и подтвердил, что именно «тот самый». А чтобы мы окончательно не сомневались, вручил нам на троих на весь концертный сезон билет-пропуск в директорскую ложу.
Позже я узнала от Раи, что больной и простуженный Рахлин приехал в Ялту на несколько дней раньше оркестра и семьи. И хозяйка Раи, которая вела и поликлинический приём, за пару дней поставила его на ноги. У Рахлина была двухэтажная дача в Мисхоре, первый этаж которой он передал в безвозмездное пользование детскому саду. Человек, очевидно, увлекающийся, он усиленно приглашал в гости привлекательную докторшу, оказывал ей многочисленные знаки внимания, от которых кое-что перепадало и нам.
Уже на первом концерте, сидя в директорской ложе, я слушала музыку, не спуская глаз с Рахлина. Он был великолепен за дирижёрским пультом в безукоризненном фрачном костюме, элегантно сдержан в движениях. Я тогда впервые поняла по движению его губ, заметному в профиль, что он поёт мелодию, которую играет оркестр, не заглядывая в партитуру.
В тот вечер мы бродили вчетвером под крупными низкими звёздами ночной Ялты. Рахлин был внимательным, любезным попутчиком и интереснейшим собеседником. Очаровывали его начитанность, юмор, тонкая наблюдательность. Вечер завершили пароходная прогулка по лунной дорожке и весьма изысканный ужин в ресторане гостиницы, где я и осталась на ночлег. Он когда-то дирижировал оркестром в Донецке и с неподдельным интересом расспрашивал нас об этом городе, где учились я и Рая. С юмором он рассказывал, как от радужных перспектив в детстве — стать сапожником, портным или кузнецом сбежал в 13 лет на фронт к Григорию Котовскому, где стал трубачом-сигналистом. В Киеве на конкурсе полковых трубачей он занял первое место, ибо мог подавать любую команду-сигнал не только на скаку, но и стоя на лошади. Посмеялись мы и над его рассказом о «голой атаке», когда по сигналу Натана сонные, полуголые котовцы в яростной атаке отбили у белых в захваченном ими селе, где они накануне играли на свадьбе, свои полковые барабаны.
С особым смаком, соблюдая одесский колорит, Рахлин рассказывал о похождениях известного налётчика Мишки Япончика, ставшего в дивизии Григория Котовского командиром 54-го имени Ленина полка Моисеем Винницким. И с удивлением я впервые услышала, какой размытой в годы революционных потрясений была граница между бандитизмом и подвигом во имя революции.
Поразило меня и то, что Рахлин в годы, когда еврейская тема в лучшем случае не пользовалась популярностью, рассказывал одесские анекдоты и отчаянно хохмил. Запомнился музыкальный анекдот. Дирижёр предложил директору цирка, чтобы его мыши сыграли Первую симфонию Брамса. Директор согласился. Сотня мышей во фраках, белоснежных сорочках с бабочками устроилась на арене. Дирижёр взмахнул палочкой.
— Отставить! — взвизгнул директор. — Вторая скрипка — еврей!
Мы бродили по ночной Ялте, и Рахлин рассказывал нам истории иронического местечкового мудреца Гершеле Острополера, этакого еврейского Насреддина из Бухары. Богач отдал лоботряса сына в обучение к известному цадику. Гости богача устроили «выпускнику» экзамен. Отец сказал, что он может угадать любой предмет, зажатый в кулаке. Один из гостей спрятал обручальное кольцо. Юноша сначала угадал, в какой руке предмет, потом осмотрел, ощупал кулак и раздумчиво произнёс:
— Металлическое, круглое, полое в средине... А! Мельничное колесо!
Концертные программы, которыми в то лето дирижировал Натан Григорьевич, были на редкость сложными и насыщенными: Бах и Бетховен, Моцарт и Шопен, Глинка и Чайковский, Рахманинов и Скрябин. Кто-то из оркестрантов рассказывал нам, что, когда в Киеве концертировал Вэн Клайберн, Рахлин дирижировал так, чтобы оркестр ни на миг не заглушал молодого солиста!
В общении Рахлин был удивительно мягок и доброжелателен. К слову, запомнилось, что в киевской квартире его жили попугай, две белки, две собачки и кошка. Рыбок он не любил: холодные и безразличные. К деньгам, кажется, он был равнодушен и со смехом рассказывал, как в киевском транспорте какой-то пацанёнок вернул ему обронённую пачку денег, зарплату, посоветовав аккуратно обращаться с наличностью.
Старый дневник сохранил подробные записи о единственном вечере общения с обаятельным человеком, привлекательным мужчиной и гениальным дирижёром. На посошок в ресторане мы подняли тост за покорителя человеческих душ и женских сердец. Рахлин ответил фразой, которую я запомнила навсегда:
— Знаете, в чём главный секрет мужского обаяния великих сердцеедов? Они умели любить только ОДНУ женщину. Не важно, неделю, день или час, но одну.
В середине 50-х годов меня, молоденькую учительницу, пригласила в дни школьных каникул приехать на отдых в Ялту моя выпускница, пообещав до моего приезда найти мне жильё по соседству. Она уже второй раз лечилась в курортном городе в кардиологической клинике и сдружилась с лечащим врачом, женой капитана дальнего плавания. Интерес её к провинциальной пациентке был не совсем бескорыстный. Капитан привозил из рейсов дефицитные вещи, которые в портовом городе комиссионки не принимали, а вещевые рынки много лет были запрещены. Провинция же набрасывалась на любой импорт. Так Раечка, прибарахлившись сама, стала частой гостьей — дистрибютером своей милой 
Он комически взмахнул невидимой дирижёрской палочкой и подтвердил, что именно «тот самый». А чтобы мы окончательно не сомневались, вручил нам на троих на весь концертный сезон 
Поразило меня и то, что Рахлин в годы, когда еврейская тема в лучшем случае не пользовалась популярностью, рассказывал одесские анекдоты и отчаянно хохмил. Запомнился музыкальный анекдот. Дирижёр предложил директору цирка, чтобы его мыши сыграли Первую симфонию Брамса. Директор согласился. Сотня мышей во фраках, белоснежных сорочках с бабочками устроилась на арене. Дирижёр взмахнул палочкой.
Концертные программы, которыми в то лето дирижировал Натан Григорьевич, были на редкость сложными и насыщенными: Бах и Бетховен, Моцарт и Шопен, Глинка и Чайковский, Рахманинов и Скрябин. 
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 29 января 2008 г.