Мисс

     Ветка куста за стеклом качнулась и медленно поплыла вверх и вправо, описывая полукруг.
     «Наверно, возле стены другие воздушные потоки», — подумала Настя, глядя в окно.
     Дальше кленовая поросль, образовавшая кусты, вела себя совсем иначе: ветки слегка покачивались под напором ветра, — а эта двигалась медленно и совсем не так, как другие, будто кто-то специально ею водил.
     «Далась мне эта ветка», — с лёгкой досадой пыталась прекратить свои размышления Настя. Прошёл час рабочего времени, а она никак не могла включиться в работу.
     «Сказано — технарь. Нет бы, просто смотреть в окно, любоваться природой», — продолжала она ворчать на себя.
     Сотрудники склонились над рабочими столами. После бурного обсуждения проведённых выходных наступило временное затишье.
     «Ещё достирывают, доглаживают, продолжают ремонт, — исподтишка наблюдала за сотрудниками Настя. — В нашей стране выходные надо переименовать в дни „повышенной трудовой активности“, или сокращённо: „трудовые“».
     На столе зазвонил телефон. «Настя, это ты?» — услышала Настя в трубке. Это была Ирина, университетская подруга.
     — Т-а-а-к... Выходные прошли активно, как я понимаю. Еле живая? — съехидничала Настя, услышав то ли усталый, то ли расстроенный голос Ирины.
     — Ершов умер, — тихо сообщила Ирина, никак не отреагировав на Настино ехидство.
     — Какой Ершов? — глупо переспросила Настя, хотя она знала только двух Ершовых: первый был автором «Конька-Горбунка», а второй — их университетский преподаватель.
     — Виктор Николаевич. Вынос в одиннадцать. Ты пойдёшь?
     — Да, конечно, — не раздумывая, ответила Настя.
     Ирина ожидала на проходной.
     — Как назло, цветов нет, — сокрушалась она, — когда не надо, так выставка целая.
     — Почему нет? — Настя указала на охапку полевых ромашек, — все и забёрем.
     — Несолидно как-то — состоятельный человек — не поймут, — засомневалась Ирина.
     — Я думаю, он бы понял, — почему-то уверенно ответила Настя.
     Где жил Ершов, они не знали. Адрес и как добраться им сообщили на кафедре. Ехать нужно было далеко. Улица находилась на окраине города, в частном секторе. Этот факт их удивил. Ершов слыл обеспеченным человеком, и то, что он жил в таком нереспектабельном районе, никак не совмещалось с тем образом, который они себе создали.
     По счастливой случайности, нужный автобус подъехал к остановке сразу же, как только они подошли. Ехали молча. Каждый думал о своём.
     Настя вспомнила, как подтрунивали над ней одногруппники из-за особенного отношения Ершова к её особе. Каждую лекцию он дотошно делал перекличку (пропускать его лекции категорически запрещалось), доходя до Настиной фамилии, Ершов склонял голову и торжественным голосом произносил: «Мисс Кольцова». Это повторялось каждую лекцию. Сначала ей это нравилось, потом стало раздражать из-за постоянных насмешек и намёков. Встречая Настю в коридоре, Ершов или сдержанно кланялся, или, когда у него было хорошее настроение, по-мушкетёрски размахивал невидимой шляпой и делал глубокий поклон.
     Ершов был личностью неординарной. Его лекции всегда превращались в настоящий спектакль, он умел увлечь аудиторию. Иногда, видя, что внимание снижается, он начинал рассказывать о своих путешествиях. Где он только ни бывал! Но особой его страстью был альпинизм. Он так захватывающе рассказывал о ледниках, ущельях и вершинах!
     Одевался Ершов неброско, но по последней моде, добротно и со вкусом. Красавцем его назвать было нельзя: среднего роста, коренастый, сбитый, с коротко подстриженными русыми волосами, квадратным подбородком и глубоко посаженными глазами, — но исходило от него что-то такое, от чего все девчонки в него были влюблены.
Мисс

     Настя во всей этой ситуации пыталась казаться равнодушной к происходящему, и на предположения подруг о том, что Ершов в неё влюбился, отвечала шутками. Хотя в глубине души ей это льстило, но здравый рассудок отметал все домыслы. Правда, мимо Настиных ушей не прошло то, что Ершову 35 лет, он женат на какой-то уродине по расчёту, его тесть занимает высокий пост и у него два сына.
     Так продолжалось весь четвёртый курс, пока перед весенней сессией Настя не стала встречаться с аспирантом с той же кафедры, на которой работал Ершов. Казалось, ничего не изменилось, но при перекличке исчезло «мисс», а фамилия «Кольцова» произносилась весьма сдержанно. Что произошло, для Насти осталось загадкой. Версии у всей группы были разные, сама же Настя решила, что Ершов не одобряет её выбор и выражает это таким образом. Но, в конце концов, это был её выбор...
     В начале пятого курса Настя вышла за аспиранта замуж. При перекличках к новой фамилии приставка «миссис» не добавилась, а сама фамилия произносилась сухо, почти враждебно.
     Экзамен по предмету, который читал Ершов, Настя сдавала трижды. Он заявил, что его предмет она, Настя, будет знать только на «отлично», и что её знания должны соответствовать этой оценке. Кое-какие диаграммы и формулы Настя помнила и сейчас, спустя двадцать пять лет, а тогда помнила конспект и учебник, в полном смысле слова, наизусть. Ей вспомнилось то упорство, с каким она зубрила, доказывая что-то, в первую очередь, самой себе.
     Было потом ещё три встречи. Вернее — две. Третья, как говорят сейчас, была виртуальной.
     Первая состоялась через четыре года после окончания университета, в один из воскресных июльских дней. Солнце стояло в зените, воздух раскалился от зноя. Настя с мужем и маленьким сыном зашли в небольшое кафе в центре города, поесть мороженого и выпить чего-нибудь прохладительного. Муж направился к стойке, чтобы сделать заказ, а Настя в поиске свободного столика замешкалась у входа. И тут она почувствовала на себе взгляд. Это был Ершов. Их взгляды встретились. Настя машинально улыбнулась и попыталась поздороваться. Ответной реакции не последовало. Ершов смотрел сквозь неё, будто она была невидимкой. Настя испытала двоякое чувство: во-первых, это её разозлило — она не заслужила такого отношения к себе; во-вторых, огорчило — ей так хотелось увидеть прежнего Виктора Николаевича, обаятельного, ироничного, со смешинкой в глазах, а не этот застывший манекен с тяжёлым взглядом.
     Сын отвлёк Настю просьбами о шоколадке и пирожных. Подошёл муж, неся в руках ситро и мороженое. Молодая семья расположилась за свободным столиком. Настя на какое-то время забыла о Ершове, а когда вспомнила — его столик оказался пуст. Эта встреча оставила неприятный осадок, от которого Настя долго не могла отделаться.
     Следующая встреча произошла через пятнадцать лет, в университете.
     Настю, вместе с другими выпускниками, пригласили на празднование юбилейной даты со дня основания кафедры. Среди приглашённых был и Ершов. На тот момент прошло уже несколько лет, как он ушёл от преподавательской деятельности. Занимался производством бетонных изделий. Открыл свою фирму. Судя по всему, дела у него шли успешно. Одет он был безукоризненно, от него исходил запах дорогих сигарет и одеколона. Периодически он отвечал на звонки мобильного телефона, что довершало образ успешного бизнесмена.
     Всем приглашённым вручали сборник научных работ сотрудников кафедры. Была в нём и статья Ершова. Преподаватели с удовольствием писали пожелания бывшим студентам на внутренней части обложки книги. Собственно, грань «студент-преподаватель» за столько лет практически исчезла, но каждому хотелось на немного вернуться в прошлое и вновь ощутить атмосферу студенческих лет.
     Ершов был в хорошем расположении духа. Он тонко шутил, был галантен. Настя вновь ощутила ту влюблённость, которой он был окружён. Поддавшись общему настроению, Настя протянула ему свою книгу. Ершов посмотрел ей прямо в глаза долгим взглядом, так, будто хотел запомнить, и сделал надпись: «Коллеге Насте с пожеланием не забывать родную кафедру и преподавателей».
     Через некоторое время, после очередного телефонного звонка, он, извинившись и попрощавшись с присутствующими, ушёл.
     И, наконец, третья встреча — три года назад. Было начало июня. Настя стояла на автобусной остановке в ожидании транспорта. Шёл мелкий густой дождь. Настроение было серым, как всё вокруг. Настя не любила пасмурные дни. Может, поэтому она не любила ни осень, ни зиму. Её раздражали прохожие, одетые под стать погоде, в тёмные одежды. Настя была одета в ярко-голубое платье и белый пиджак.
     — Белая ворона, — усмехнулась она про себя, поймав недоуменный взгляд женщины, скользнувший по её одежде. И вдруг услышала совсем рядом:
     — Сейчас бы в Париж! Да, мадам? — На неё смотрел улыбающийся молодой человек.
     — Не грустите так, — продолжил он, — дождь скоро закончится.
     Настя улыбнулась ему в ответ. На парне была белая рубашка и белые брюки.
     «Ещё одна белая ворона, — подумала она. — Как здорово, когда тебя понимают».
     — И в Париже Вы побываете, вот увидите! — крикнул он на прощание, заскакивая на подножку отходящего автобуса.
     Последние слова парня Настю не удивили, она это знала наверняка, с самого пятого класса, когда на школьной ярмарке приобрела открытки с видами Парижа. Её поразила церковь Мадлен. С тех пор она знала, что увидит её. Не знала, каким образом и когда, но знала, что это произойдёт.
     И в этот момент она вспомнила Ершова, почти ощутила его присутствие физически. Вспомнила его рассказ о поездке в Париж и своё ощущение тогда, ту уверенность, что обязательно побывает в церкви Мадлен. Кстати, поездка в Париж действительно состоялась, и Настя даже привезла на память маленький кусочек гранита от напольной плиты из церкви Мадлен.
     Но в тот июньский день она поразилась мысли о какой-то своей похожести с Ершовым. Может, он понял это раньше неё?
     — Приехали, — прервала Настины воспоминания Ирина.
     Убедившись, что описание некоторых ориентиров, полученных на кафедре, совпадает с увиденным, подруги пошли вдоль улицы.
     Возле одного из домов они увидели женщину, торговавшую всякой мелочью: жвачками, сигаретами, леденцами.
     — Извините, пожалуйста, — обратилась к женщине Ирина, — как лучше нам пройти на Абрикосовую улицу?
     — Вы, наверное, к Ершову? — с пониманием глядя на цветы, поинтересовалась она.
     — Да.
     — Перейдёте здесь дорогу, пройдёте две улицы, там, где грязи по самое, извините, некуда. А следующая — Абрикосовая. Самая чистая в этом районе. Стараниями Виктора Николаевича, — добавила она. Пройдёте вдоль улицы три дома и увидите двухэтажный дом, самый высокий и самый красивый. Это его. Вынос в одиннадцать?
     — Да.
     — Обязательно пойду. Какой человек! Жаль, что ушёл так рано. Всё здесь благодаря ему: и дорога, и телефон, и газ. Хорошую память о себе оставил. Великий труженик.
     Подсказка женщины не пригодилась. Пройдя ещё немного, Настя с Ириной увидели машины и людей, движущихся в одном направлении. Дом тоже был приметным, его было видно издалека. Забор, вдоль всего участка, принадлежащего Ершову, состоял из кирпичных колонн, которые между собой соединялись коваными решетками, увитыми диким виноградом. Создавалось впечатление больших корзин с цветами. Ворота были открыты.
     Во дворе стояли люди. Особенно на себя обращали внимание молодые женщины в чёрном, с букетами тёмно-бордовых роз в руках. «Наверно, с работы», — почему-то подумала Настя.
     Ирина покосилась на скромные ромашки, сравнивая их с роскошными королевами цветов. Настю смущало другое: собравшиеся были одеты согласно ситуации, на ней же было белое платье. Это был тот случай, когда белый цвет был слишком некстати. Ершов даже мёртвый заставлял её испытывать неловкость.
     Они прошли через небольшой дворик, поднялись по ступенькам, пройдя коридор, оказались в довольно большом холле. Всё, что предстало их глазам, говорило о богатстве и тонком вкусе.
     В центре комнаты находился резной стол, на столе — полированный гроб. За гробом, вдоль стены, они увидели множество венков и букеты цветов. Цветы лежали и в гробу. На небольших диванчиках и на стульях сидели люди. У гроба стояла жена и один из сыновей.
     «Совсем она и не уродина», — подумалось Насте.
     Прямые русые волосы, подстриженные каре, небольшие светлые глаза, немного тяжеловатый нос, средней полноты губы. Было в ней что-то, что Насте даже нравилось. Скорее всего, взгляд. Взгляд волевого человека, решительный, может, даже немного жестковатый. Она давала какие-то указания сыну. Настя пыталась найти в сыне сходство с Виктором Николаевичем, но так и не нашла. Это было мужское исполнение матери.
     Ирина сунула Насте в руку деньги и цветы, она плохо переносила такие мероприятия и предпочитала к гробу близко не подходить.
     Настя положила деньги на тарелку, а в ногах положила ромашки. До этого момента она боялась посмотреть на то, что осталось от Ершова. Но, взглянув, испытала облегчение: это был ссохшийся старик, совсем не похожий на того Виктора Николаевича, которого она знала.
     Жена поправила покрывало, которым был накрыт покойный. Её руки совсем не соответствовали довольно хрупкой фигуре. Руки были крупными и натруженными.
     «Великий труженик, — вспомнила Настя слова женщины, торговавшей мелочью. — Они оба великие труженики», — заключила она.
     Постояв немного у стены, Настя с Ириной вышли во двор. Теперь была возможность получше рассмотреть дом и двор.
     Недалеко от входа во двор стоял небольшой флигель, облицованный кирпичом, к нему был пристроен большой двухэтажный дом с маленькими балкончиками, чем немного напоминал замок.
     Двор от сада отделяла низкая кованая решётка. В саду была видна беседка, сложенная из кирпича, с колоннами, увитыми плющом.
     Перед беседкой находился пруд неправильной формы, в виде большой запятой, выложенный по периметру большими плоскими камнями, покрытыми низкорослым очитком.
     Соседский дом со стороны сада, был облицован кирпичом, так же, как и дом Ершова. Из сада в соседский двор вела изящная кованая калитка, чтобы можно было ходить друг к другу, не выходя на улицу.
     Насте подумалось, каким тёплым и уютным должен был быть дом для своих хозяев в осеннюю непогоду или зимнюю стужу.
     — Это родительский дом, — услышала Настя.
     Женщина рядом кому-то показывала рукой на маленький флигель.
     — Мог бы купить себе дом в центре, но не захотел покидать родительский. Облицевал кирпичом, внутри комнаты отделал. Очень родителей любил. Жили они бедно. Витя в техникуме учился, так, бывало, грязь, слякоть, сидит дома, на ноги обуть нечего. Впроголодь жили. Родители люди простые, рабочие. Сам выучился, всего сам достиг, всё своими руками. А сколько доброты в нём было! Сколько людей помянут его добрым словом. И уважительно ко всем относился. Вот пьяниц и бездельников — не любил. С ними мог быть резок. Всегда говорил, что думает, хоть не всем это нравилось. Но подлости от него не видели. Плохо нам будет без него. Сгорел. За четыре месяца сгорел. Последние два месяца никого не принимал, не хотел, чтобы его беспомощным видели.
Мисс

     «Господи, мы же его совсем не знали, — с удивлением подумала Настя. — Он совсем другой».
     Ей стало до слёз обидно от такой жизненной несправедливости. В этом не было ничьей вины, но Насте стало очень жаль, что она так поздно узнала, каким человеком был Виктор Николаевич Ершов.
     Сухарь, зануда, чудак, и при всем этом — мечта всех девчонок. Каким же он был на самом деле? И почему к ней, к Насте, он так относился?
     Пришла мысль: она бывала и раньше в богатых домах, но всегда ей что-то не нравилось, хотелось что-то переделать, это была демонстрация богатства и не более, у этих домов не было души.
     У дома Виктора Николаевича душа была, причём всё, что Настя видела здесь, было близко ей самой, она не тронула бы ни кирпича, не изменила бы ни одной самой мелкой детали...
     Стали готовиться к выносу. Приехал священник. Гроб поставили на скамейки в центре двора. Началось отпевание.
     Настя ничего не слышала. Она мысленно просила у Ершова прощения, за что, не знала сама. Ей хотелось кричать от бессилия что-либо изменить. Близкая, родственная душа покидала этот мир! В этот момент она не могла обманывать себя: мимо неё в жизни прошло что-то большое. Это не было любовью мужчины и женщины, хотя, конечно, влюблённость была, — это было нечто большее, название которому Настя не могла найти.
     Ершов был «неудобным» человеком в жизни, максималистом во всём, с такими трудно, и, скорее всего, его жене досталась нелёгкая жизнь. Но именно на таких людях всё держится. Настя не раз в разные моменты жизни ловила себя на мысли: «Как бы к этому отнёсся Ершов?» Она всю жизнь доказывала ему что-то. А может, самой себе?
     Настя думала о том, как много теряют люди из-за недомолвок, условностей, в угоду ими же придуманным обстоятельствам. О чём так и не сказал ей Ершов?
     Но теперь уже было поздно...
     Перед лицом непоправимого особенно обостряются все чувства: в эти мгновения Настя остро ощутила, насколько дорог ей был Ершов.