Черемша

Рассказ «Черемша» посвящён румынскому солдату и моим близким. К сожалению, имя этого человека не запомнила и назвала Петре. Мой румынский друг, это о тебе, о дружбе, любви, о тех, кто дорог моему сердцу.

Черемша

     Течёт речка моей жизни, унося свои воды вдаль. Чего только не встречалось на её пути: тихие заводи, водовороты, пороги. То узкая, то широкая, несла свои воды река через горы и степи, леса и долины, к полноводному морю, чтобы слиться в единое целое с этой бескрайней ширью, с множеством таких же речек и речушек, без которых не было бы морей и океанов, как не было бы прекрасного неба над головой, светящихся в ночи таинственных и манящих ярких точек — звёзд, образующих созвездия, галактики... Всё в мире взаимосвязано, вытекая одно из другого, создавая гармонию жизни.
     ...Мойры, ткущие полотно жизни, в назначенный час золотыми ножницами обрежут нить, и исчезнешь ты в этой жизни, чтобы через время возродиться в новой. И потечёт, сперва робко, ручеёк зародившейся жизни, набирая силу, весело журча, понесет свои воды навстречу... Но это уже другая жизнь, которую ещё не знаем...
     Пока нить не обрезана, мы живём и радуемся каждому прожитому дню, восходу и закату солнца. Дождливые, промозглые осенние дни, со своими островками бабьего лета; зимние снежные метели, переходящие в яркий солнечный день, со сверкающим, режущим глаз снегом, по-своему прекрасны; не говоря уже о весне и лете, сменяющих друг друга, с их пышным, притягивающим глаз, умопомрачающим цветением, переходящим в висящие гроздья ягод, щебетом птиц, жужжанием пчёл, шмелей. Всё вместе составляет мир, в котором мы живем и который любим.
     В водовороте бытия мелькают события прошлого, где остались те, которых до сих пор помним и любим. Чтобы не исчезло это безвозвратно, не растворилось в небытие, хочется оставить частичку прошлого в этих строчках.

* * * *

     Поезд уходил всё дальше и дальше, увозя из Ясиноватой в далёкую, манящую Сибирь. Отец, непоседа, сорвал семью с насиженного места и завербовался на строительство большого клуба. Что ждёт нас в этой таинственной, манящей Сибири, история которой так богата событиями?
     Сибирь! Мы едем к тебе с трепетом в сердце. Встречай нас как своих любимых детей, будь матерью, не мачехой.
Черемша

     Стучат колёса поезда, убаюкивая. Дальняя дорога к месту назначения. Мелькают за окнами прекрасные пейзажи природы, уходят вдаль города, посёлки...
     Был в разгаре май месяц, до Новосибирска доехали без приключений, стояли тёплые весенние дни. В Новосибирске пересадка до Новокузнецка. На этом промежутке пути и настигла беда.
     Резко подул холодный ветер, с каким-то надрывом завывал за стенами вагона, прорываясь внутрь. Временами срывался мокрый снег, в вагоне стало очень холодно и сыро. Казалось, холод проникает в каждую клеточку твоего тела и сотрясает его. Одежда не помогала, так как ветер врывался через щели и разбитое окно, которое затулили подушкой.
     Пассажиры возмущались, высказывая своё недовольство проводнице, которая только разводила руками.
     — Не могу затопить, — выдавила из себя посиневшими губами. — Угля нет. Кто думал, что погода резко изменится. Тепло ж было, не выдали.
     Вот на этом-то отрезке дороги и заболела восьмимесячная сестрёнка. Мама прижала её к себе, закутанную в одеяло, и периодически касалась губами её горячего лба. Я сидела тихо, как мышка, осознавая её тревогу, закутанная уже и не помню во что, прижимая к груди куклу.
     — Мы скоро приедем, потерпи, детка. Всё будет хорошо, нам бы только хоть немного тепла в вагоне. Ваня! — обратилась она к мужу. — Что делать? Горит доченька, а у нас ничего нет.
     — Успокойся, Ната, — успокаивал он жену. — Что-нибудь придумаю.
     Когда подъезжали к станции, отец подошёл к проводнице и спросил:
     — Сколько здесь стоять будем?
     — Минут двадцать, не больше.
     — Где можно набрать угля? — спросил опять.
     — На станции есть вагоны с углём. А вам зачем? — запоздало спросила она.
     — Хочу набрать для обогрева вагона. Доченька приболела, тепло нужно. Ведро дадите?
     — Дам, дам. Ой, спасибо, — она обрадовано засуетилась. — Обогреем, если уголь будет, чайку с травками дам, завсегда с собой вожу. Ой, мил человек, дай Бог тебе здоровья. Только побыстрей, чтобы не отстать. Вон, видишь, вагоны виднеются, там уголь.
     Поезд затормозил, проводница поспешно открыла дверь, сунув отцу в руки ведро. Он бегом побежал, перепрыгивая через шпалы, к источнику тепла.
     Весело потрескивая, уголь отдавал тепло в холодный вагон, согревая его. Закипел чайник, проводница принесла крепкий, пахнущий травами напиток, которым напоили сестру, выпили сами, постепенно согреваясь.
     Весь вагон пил чай и снимал с себя верхнюю одежду, распрямляя застывшее тело, вбирая тепло.
     Ещё дважды бегал мой неугомонный отец на больших станциях, кого-то уговаривая, с кем-то ругаясь, но всегда возвращался с полным ведром угля.
     Весть о тёплом вагоне разлетелась по составу, и к нам потянулись люди с маленькими детьми, чтобы обогреть их. В вагоне стало тесно, но никто не роптал. Согревшись, они возвращались в свои вагоны. У кого-то нашлось лекарство от простуды. К концу пути, кажется, ещё нашёлся один энтузиаст в другом вагоне, там тоже стало тепло. Так и доехали до места назначения.
     Когда покидали тёплый вагон, проводница с пассажирами помогли донести и выгрузить вещи, пожимали отцу руку, благодаря его.
     — Спасибо за помощь, — сказала проводница. — Счастливого пути. С такими, как вы, не пропадёшь. Удачи на новом месте...

* * * *

     Память сохранила самый яркий кусочек жизни, из тех лет, что мы прожили в Сибири.
     Приехали в Кондомо, Кемеровской области, в конце мая 1959 года. Это был небольшой шахтёрский посёлок, где мирно уживались русские, шорцы, украинцы, немцы и другие народы, населяющие Сибирь.
Черемша

     Временно поселили в длинном бараке с единственным коридором, с двух сторон которого выходили двери жилых комнат, где жили люди. Наша комната была расположена в самом начале коридора.
     С собою мы привезли не так уж и много вещей; только необходимое, так как из-за отсутствия контейнера всё с собой взять было невозможно. Благодаря отзывчивости соседей, у нас появились стулья и стол. Отец принёс из общежития кровати, шахта выделила кокс.
     Мама растопила печку, и тепло растеклось по комнате.
     Возле барака стояли небольшие сараи, где люди держали уголь, старые вещи, а за сараями, в стороне, высился лес. Тайга. Как она манила меня, хотелось с первых дней побежать туда, откуда дурманяще пахло хвоей...
     Но в первые два-три дня не пришлось выполнить своё желание. Хлопоты по благоустройству и уборке комнаты задержали меня, непоседу, на месте. Не могла бросить маму и помчаться навстречу приключениям.
     — Ты у меня старшенькая, мне без тебя не управиться, — сказала она. — Видишь, сколько дел нужно переделать, а тут ещё Наташенька не совсем оправилась от болезни, за ней уход нужен. Знаю, как тебе хочется побегать, ознакомиться с местом, где живём, но мне самой трудно будет.
     — Ты не бойся, мамулечка, — прижалась к матери, — мы вдвоём управимся, я сильная. На улицу потом пойду.
     — Вот и хорошо, моя помощница, — поцеловала в щёку. — За дело, а то смотри, сколько работы.
     Мама наводила порядок, я по мере возможности помогала ей.
     — Ну, что ж, жить можно, — сказала она. — Ну, а теперь осталось ещё одно важное дело. Будем уничтожать клопов, что засели в столе, что нам дали, иначе разведём повсюду клоповник.
     Накипятив воды на печке, приступили к уничтожению «нечисти», как говорила мама.
     — Лорочка, отойди в сторонку, чтобы кипятком не ошпарила. Помогай давить тех, кто будет убегать, — сказала она и стала поливать стол кипятком.
     О, ужас! Они полезли изо всех щелей. Никогда не видела ещё столько этих мерзких маленьких существ. Отвращение, заставило завизжать. Ах, как я визжала, готовая выскочить вон из комнаты или полезть на кровать, но только подальше от них.
     — Трусиха! Дави их, дави, разбегутся, — закричала мама. — Ты же взрослая, мне самой не управиться... Дави их, солнышко, дави.
     — Ой, ой... Они лезут на меня... а... а... — опять завизжала я, но ножки уже топали, давя эту мерзость, помогая маме.
     Так, совместными усилиями, агрессоры были уничтожены.
     — Вот и всё, а ты боялась. Как мы с тобой дружно поработали, помощница. Иди, гуляй, день хороший, солнечный, только в тайгу не ходи сама, знакомься с детьми. В воскресенье вместе пойдём, погуляем, — она подтолкнула меня легонько в спину. — Ну, иди, иди... Обедать позову.
     Как хорошо на улице. Солнышко стояло уже высоко, на небе ни облачка, возле сараев играли дети. Подошла к ним без боязни, что меня, как чужую ещё для них девочку, могут не принять. Со своим общительным характером, быстро освоилась с местной детворой и вместе с ними штурмовала окружающий мир, оббегав все уголки посёлка и его окрестности.
Черемша

     В воскресенье, как мама и обещала, всей семьёй пошли гулять в тайгу. Неизгладимое впечатление оставила тайга. В детстве всё воспринимаешь по-другому, но виденное в далёком прошлом так и не изгладилось из памяти, осталось навсегда, даже запах хвои, который люблю до сих пор.
     Прошло несколько дней, родители оба работали, а сестрёнку смотрела семья немцев в поселке. Добрые, отзывчивые люди, полюбили маленькую девочку, как свою внучку.
     Как-то вышла в коридор, чтобы пойти гулять на улицу, в руке держала кусок хлеба, посыпанный сахаром. Непроизвольно оглянулась и увидела, как из самой последней небольшой комнатушки вышел бородатый дядя, высокого роста и в странной форме.
     Со всеми соседями уже перезнакомилась, а этого видела впервые. Кто он? Форма чудная какая-то, не наша. По телу прошёл озноб, хотя и не замёрзла, голову вобрала в плечи. Почему испугалась?
     Он приветливо помахал рукой и улыбнулся. Эта добрая, мягкая улыбка заставила меня расслабиться и улыбнуться в ответ.
     Выскочила на улицу, напевая какую-то песенку. Куда бежать? Во дворе детворы не было. У сарая стоял отец с соседом и разговаривал о поросёнке, которого купили на две семьи и решили выращивать совместными усилиями. Меня это не интересовало, и я пошла бродить по улицам посёлка. В головке засел бородатый дядя, совсем забыла, что держала в руках хлеб.
     — Он хороший или плохой? — рассуждала сама с собой. — Если плохой, так бы не улыбался, что тоже ему улыбнулась. Хороший, — пришла к окончательному выводу. — Только одет чудно, не по-нашему. Ну и ладно, ведь хороший.
     Только через несколько дней узнала о тяжёлой жизни этого удивительного, доброго и очень несчастного человека, из разговоров взрослых.
     Он был румынским солдатом, бывшим военнопленным, сдавшимся в плен. Если не ошибаюсь, граф по рождению, имел два высших образования, хорошо разбирался в технике. Во время войны его насильно направили на фронт. В эти тяжёлые годы он потерял всех близких ему людей и решил остаться в Сибири, говоря:
     — Ехать больше не к кому, больно встречаться с прошлым. Не могу. Здесь останусь.
     Соседи пытались ему помочь, предлагая деньги, одежду, продукты, зная, как он бедствует. Но он отказывался.
     — Не заработал, не надо, дайте работу.
     Зная его гордую натуру, просили помочь перекрыть крышу в сарае, отремонтировать поломанный стул или стол, только за свой труд он брал плату.
     В посёлке была небольшая автобаза, она периодически приглашала его для ремонта машин, и он делал поистине чудеса. Разбирал старые машины, возился с ними с утра до вечера, зато из-под его рук они выходили, как новенькие.
     Из-за отсутствия паспорта, который ему почему-то всё никак не выдавали, приходилось довольствоваться временной работой, так и перебивался. Комнатку в бараке выбили соседи. Всегда чистенький, в аккуратно зашитой форме, именно таким и запомнился, и ещё замечательные, добрые, грустные глаза и мягкая, застенчивая улыбка.
     — Классный мужик этот румын, золотые руки, — рассказывал сосед. — Жаль беднягу. Но ничего, обещали, по ходатайству соседей и автобазы, наконец-то паспорт выдать. На автобазе работу дадут постоянную. Пора зажить ему по-человечески, сколько можно маяться. Ну и остальное, понимаете, будет...
     Что это за остальное, не стала уточнять. Классный мужик, сказал сосед, ещё бы, не зря сердечко потянулось к нему.
     Под впечатлением услышанного, вышла в коридор, пошла к выходу во двор. На крылечке увидела сидящего румына. Подошла. Обернувшись, он как-то по-детски улыбнулся, а в глазах грусть. Сердечко учащённо забилось, села рядом. Прогонит или нет. Не прогнал.
     — Золотая головка. Хорошо, — сказал он, обращаясь ко мне с лёгким акцентом.
     — Ага, — только и могла выдавить из себя.
     Так и сидели молча: солдат и девочка, наблюдая происходящее вокруг, вдыхая таёжный запах, доносившийся до нас. Тишина нарушалась разговорами проходивших людей и лаем собак, пробегавших мимо. Сколько просидели, не знаю. Мама вышла в коридор и позвала:
     — Лорочка, доченька, иди обедать, и друга прихвати с собой.
     — Пойдёмте, — я взяла его за руку. — Я хочу, чтобы вы пошли со мной.
     Согласится или нет? Умоляюще посмотрела на него. Ура. Он согласился.
     Мы сидели втроём за столом и ели борщ. С каким аппетитом его уплетал изголодавшийся румынский солдат! Видя, с каким сожалением он отодвинул пустую тарелку, мама налила ещё борща. Не отказался. Для картошки с мясом едва хватило места в заполненном желудке. Сытость была полной. Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Мы сидели молча, боясь нарушить тишину в комнате, не хотелось разрушать какую-то невидимую связь между нами.
     Подперев кулачками голову, наблюдала за его лицом, постепенно разглаживающимся, приобретавшим счастливое выражение, уголки губ слегка подрагивали. О чём думал он в эти минуты, куда направились мысли человека, познавшего взлёты и падения, радость и боль? Об этом никогда не узнаем.
     Мама погрозила мне пальцем, чтобы не смотрела на него пристально — это неприлично, и покачала головой. Я отвернулась и стала наблюдать за мухой, бившейся в стекло. Сколько прошло времени? Какая разница, важно, что всем было хорошо.
     — Извините, — он открыл глаза. — Давно так не сидел, расслабился я. Спасибо.
     — Ничего, мне это знакомо. Жизнь меня тоже не баловала. Приходите ещё, если захотите. Чувствуйте здесь себя, как дома, — пригласила мама. — Хотя бы просто посидеть, поговорить, и нам это приятно будет.
     — Не знаю, мне... — запнулся. — Если вы не против, иногда, зайду. Спасибо.
     Вечером мама рассказала о случившемся отцу. Внимательно выслушав, сказал:
     — Правильно, Ната. Пусть приходит. Значит, оттаял солдат, это хорошо. Надо же, не отказался. Что ты с ним сделала, сорванец, — обратился ко мне.
     — Ничего. Он мой друг теперь, — отпарировала я.
     — Друг, так друг, — не возражали родители. — Тебе виднее.
     Вот так и вошёл в нашу семью Петре. Иногда заходил по вечерам, и завязывалась беседа, которую в основном вела мама. Он внимательно слушал, иногда вставляя несколько фраз, к нему подключался отец, и время пролетало быстро. Я часто клевала носом, глаза слипались. В такие минуты меня брали на руки и относили в кроватку спать. Проваливаясь в дремоту, ещё силилась услышать, о чём они говорят, но сон сковывал тело, и я засыпала под их тихий разговор, иногда ощущая, как мама целует меня в лоб, и...
     Соседи удивлялись, что Петре потянулся к нам, оттаял душой. Изменился.
     — Вы первые, к кому он потянулся и не отказался. Значит, жизнь берёт своё, будет с ним теперь всё в порядке. Чудеса, да и только.
     Мои родители с соседями зарезали кабанчика. Когда Петре зашёл к нам вечером, родители отдали часть туши ему. Он отказывался, не хотел брать. С трудом уговорили. Взял.
     Как-то сидели во дворе и смотрели на вечернее небо.
     — Лори! — сказал он. — Небо, сколько звёзд. Как оно красиво, небо.
     — Ага, — произнесла я.
     — Оно так же далеко, как моя родина, — через минуту ответил он.
     — А она большая, родина? — спросила его.
     — Меньше, чем твоя, но красивая. — Глаза стали грустными. — Хочешь, расскажу сказку о «путнике»? А может, это не сказка?
     — Хочу. Буду тихо-тихо слушать.
     Он рассказал о неведомом путнике, искавшем свой дом, и о чудесном мире, увиденном им. Речь плавно текла, убаюкивая. Передо мной возникали великаны-горы... И я летела в чудесную страну, страну безграничного счастья...
     — Ой, золотая головка! — вывел он меня своим восклицанием из блаженного полёта. — Не поняла, наверно, о чём говорил. Ты маленькая, а она для взрослых. Как забыл.
     — Хочу ещё. Расскажи, ну расскажи! — стала теребить его за рукав. — Я уже большая, мама говорила. Книжки для взрослых читаю, хоть и не все читать разрешают.
     — Большая!? — улыбнулся и продолжал говорить, говорить, а я опять летела... в другой, сказочный мир, засыпая.
Черемша

     Он взял меня на руки и отнес домой. Так мы и дружили, периодически встречаясь. Почему не чаще? Ребёнка тянет и в другие дали. С местной детворой осваивала окрестности, бегала в тайгу, несмотря на запрет взрослых, готовилась к школе, да и он периодически работал, зарабатывая свой хлеб насущный, помогая людям.
     Мама была художником, с детства прекрасно рисовала, чувствуя краски, а, нарисовав, дарила людям. С самого рождения видела её сидящей перед натянутым полотном и рисующей. Она священнодействовала: из-под руки, маленькой, мягкой выходили картины, как живые, притягивающие. Любила с сестрой наблюдать за ней.
     Папа был строителем, мастером своего дела, любящим свою работу, а не отбывающим свои часы на рабочем месте. За что и получал награды. Оба любили книги, прогулки на природе.
     В такой обстановке мы и росли, приучаясь к труду, приобщаясь к прекрасному миру. Были и проблемы, а у кого их не было?
     Однажды сидели, как всегда, вместе с Петре, и он, неожиданно для меня, стал читать стихи, переходя с русского на румынский язык. Как красиво, певуче звучали слова, дух захватывало! Хоть было много непонятных слов, но мне казалось, что всё понимаю и ощущаю тот мир, о котором он рассказывал. Сжала ручкой его руку и смотрела на него, не отрывая взгляда.
     «Сердце там, где любимый край», — только и смогла запомнить. С тех пор поэзия вошла в моё сердце, как новый, манящий и прекрасный мир.
     Он умолк, а я прижалась к нему, и слёзы полились из моих глаз.
     — Тебе сделали больно, да? — сквозь слёзы обратилась к нему. — Очень больно?
     — Не плачь, золотая головка, иначе и я буду плакать. — Он стал гладить меня по голове. — Лори, не надо. Иногда бывает больно, очень больно. Я живой, но мёртвый. Не надо, чтобы было плохо, нужно, чтоб хорошо. Очень плохо, когда здесь болит, — показал на сердце. — Не надо, чтоб у тебя тоже болело, никогда так... никогда...
     Так и сидели, прижавшись друг к другу, пока его не позвали. Уходя, прикоснулся губами к пальцам правой руки и поднёс их к моим губам.
     — Я люблю тебя, золотая головка.
     Живой, но мёртвый, как это? Не понимала его слов. Он живой, трогала же его; тёплый, не холодный; значит, живой, как я и другие. Эта мысль не давала покоя, гулять расхотелось.
     — Мама, дяде Петре плохо, — сказала, придя домой. — Он такой несчастный.
     — Да, доченька, ему плохо. У тебя есть мы, бабушка, дяди, тёти, а у него никого.
     — Но у тебя ведь тоже никого нет? Ой, неправда, мы... мы у тебя есть, — почему-то закричала я. — Мамочка, мы у тебя, твои.
     — Мои, мои, самые родные. Папины родные, тоже моя родня, так что я не сама, — поцеловала в лоб. — Что ещё у тебя в запасе? Вижу, ещё вопрос есть, выкладывай.
Черемша

     — Скажи, почему дядя Петре сказал, что он живой, но мёртвый? Он же живой, со мной разговаривает, он есть, значит, живой. Мёртвые не говорят и холодные.
     — Где ты такого нахваталась? — спросила мама. — Холодные.
     — Везде нахваталась, в книжках, — радостно покружилась на одной ноге, поджав другую.
     — Не рановато ли, везде, зачиталась дочь моя, ай-я-ай... — она шутливо погрозила пальцем. — Задала ты мне вопрос... Живой, потому что тело его живое, но ему плохо оттого, что у него никого нет. Когда-нибудь поймёшь, что если теряешь, кого любишь, если он уходит далеко и не сможет вернуться, с ним уходит частичка тебя, как бы умирает, хоть ты и жив. Нужно время, чтобы боль ушла, боль уйдёт, жизнь будет продолжаться. Поняла?
     — Немного. Ему будет потом лучше, — вздохнула. — Если бы вас не было, мне бы тоже было плохо.
     — Да, солнышко. Потом поймёшь. Сейчас не могу тебе всё объяснить, подрасти немного. Иди, мой руки и ужинать, отец задержится, отдельно покормлю. Быстро, марш к умывальнику.
     Милая, добрая мама. Сколько в тебе было терпения выслушивать меня и отвечать на вечные вопросы, далеко не детские.
     Как-то заметила, что Петре собирает окурки, стараясь, чтобы никто не видел. Сердечко учащённо забилось и стало больно в груди, как будто меня ударили. Спряталась, чтобы не заметил, что увидела его. Когда он ушёл, вылезла из своего укрытия и побежала гулять.
     — У него нет денег, чтобы купить, — наконец, после долгих раздумий, пришла к логическому решению.
     Два дня думала, как помочь другу. Решение пришло неожиданно, когда сходила с мамой на базар. Там продают и получают деньги за это. Надо тоже что-нибудь продать, но что? Игрушки? Они никому не нужны, старые.
     Лето — пора грибов, ягод, орехов и черемши. Ура, нашла. Черемша...
     На следующий день, рано утром, собралась в тайгу, подождав, когда уйдут родители. Прихватив верёвочки, чтобы связывать, кусок ткани, смоченный в воде, и пошла одна в тайгу...

     Надо мной сомкнулись величавые кедры, сосны, попадалась берёза и другие лиственные деревья, которых я ещё не знала. Впервые оказалась в таком большом лесу одна. Чтобы унять страх, неожиданно запела, притопывая ножками, как бы танцуя. Постепенно испуг проходил, места были знакомые, сюда бегала несколько дней назад с друзьями.
     — А вот и не страшно, — уговаривала себя. — Нисколечко. Хоть и одна, не боюсь. Далеко не пойду, тут рядышком растёт черемша.
     Она действительно росла недалеко. Нарвала подарок тайги — черемшу, завернула её в ткань, предварительно разделив на пучки. Пошла обратно, уже не испытывая страха, прижимая к груди драгоценную для меня ношу.
     Вот и базар. Робко стала в сторонке, вначале не смея обратить на себя внимание. Но не для того ходила в тайгу одна, чтобы робко жаться в стороне. Не для себя, для друга старалась. Набравшись храбрости, развернула тряпку и стала выкрикивать:
     — Черемша! Кому черемшу. Самая лучшая, свежая и... самая черемша. — Голос задрожал. Взрослые вроде бы так и выкрикивают, привлекая к товару.
     — Сюда, ко мне, черемша хорошая. Кто купит, у того живот болеть не будет, и зубы не вырвутся... — набравшись храбрости, продолжала кричать.
     — Девочка! Ты, почему здесь, а не дома? Какой живот, какая черемша... — ко мне подошла пожилая женщина с корзиной в руках.
     — Моя черемша, ваш живот... тётенька, он болеть не будет. Скушайте мою черемшу, и всё, живот уйдёт... нет... пройдёт, пройдёт, — доверчиво ответила ей.
     — Ой, Господи! Откуда ты такая здесь взялась? Милиции на тебя нет. Кто позволил ребёнку торговать, что за родители пошли. Пойдём со мной, девочка, — протянула ко мне руку.
     — Нет, не пойду. Мне надо, очень. Не трогайте меня, закричу, — отскочила в сторону. — Черемша... Самая... Тётенька, не надо, не трогайте, мне надо.
     — Безобразие какое-то, как не стыдно, — наступала «баба-яга». — И это наши дети. Позор.
     На нас стали обращать внимание, подходить люди. От страха ноги приросли к земле. Что будет? Прогонят или отведут к родителям, в худшем или лучшем случае? Прижала к груди свой бесценный товар, и...
     — Черемша... а... а! Моя, черемша, моя, — заорала во всё горло. — Мне надо. Пустите меня, тётенька, не пойду. «Баба-яга», пустите меня... а... Ты чужая, а он друг.
     — Где друг, какой друг? — растерялась она. — Хулиганка.
     Вокруг нас собралось несколько человек, образовав круг.
     — Чего пристали к ребёнку, — вступилась какая-то старушка. — Чай своё, не краденое.
     — Оно моё, сама собирала, — с надеждой повернулась к старушке.
     — По-другому с ребёнком нужно, напугаете, отвечать кто будет? — сказала девушка.
     — Ну, чего столпились, ребёнка не видали, — из толпы вышел мужчина. — Раз торгует, значит ей это нужно. Такая просто так торговать не будет. Много ли вы видели детей торгующих? Нет. — Он наклонился ко мне. — Что, детка, тебе это нужно или просто так торгуешь? Здесь дети не продают, только взрослые. Шла бы гулять лучше.
     — Мне нужно, дяденька, очень нужно, для друга... Я уже большая, — доверчиво ответила ему, почувствовав поддержку. — Мне никак нельзя уйти, он хороший, для него...
     — Вот так-так. Ну и дела, — удивился он. — И почём такая замечательная черемша у такой взрослой девочки?
     — Рублик, дяденька, берите, сама собирала. Не бойтесь, они большие. — Достала из тряпки пучки черемши.
     — А я и не боюсь. Не боишься сама в тайгу ходить, храбрая девочка?
     — Сперва боялась, теперь нет. Она рядом растёт. Мне так надо, дяденька.
     Он достал деньги и купил у меня три пучка черемши. Моему счастью не было границ.
     — Не ходи больше сама в тайгу. Ладно? Твоему другу очень повезло, — вздохнул он. — Очень.
     — Ладно, наверное, не буду... — неуверенно протянула я.
     — Это надо же! Вы что, поощряете, чтобы дети торговали и занимались этим безобразием? А если потеряется или ещё чего? Дурной пример, гражданин, — опять подала голос «баба-яга».
     — Не потеряюсь. Далеко не хожу, — буркнула я.
     — Вы, женщина, не понимаете, — мой защитник повернулся к сварливой женщине. — Я за то, чтоб помогали друзьям. Вы хоть сами кому-нибудь помогли, выручили друга? Наверное, нет. А вот эта клопуха, извиняюсь, очень большая девочка, переступила через свой страх, о друге позаботилась, а не о себе. Ценить надо. Что стоите, глазеете, покупайте самую лучшую в мире черемшу. Такую вы больше никогда не найдёте, это факт.
     Ура! Черемшу быстро раскупили, смеясь и толкаясь. Даже «баба-яга» попросила:
     — Мне пучок оставьте, я первая подошла.
     Мужчина наклонился и спросил, улыбаясь:
     — А скажи мне, пожалуйста, живот точно не болит после черемши, и зубы не выпадают?
     — Точно. Я, когда ем, то ничего не болит и зубы не все выпали, — поделилась знаниями.
     — А зубы действительно черемша спасает, — захохотал он. — Проверенный факт. Ну и детка! А вот за живот не скажу, не проверял. Раз сказала — не болит, значит, не болит.
     — Потому не болел, что ели черемшу, дяденька.
Черемша

     — Может, ты права, — погладил по голове. — Будь счастлива, солнышко. Оставайся такой, какая ты есть. Ты хороший друг. Ему повезло.
     Я стояла, зажав в кулачке деньги, и смотрела ему вслед. Он обернулся и помахал мне рукой. Люди разошлись, охая и смеясь.
     Женщина с корзинкой подошла, протягивая конфету.
     — Прости, девочка. Возьми конфетку. Приходи, если будет нужно.
     Не чувствуя под собой ног, вприпрыжку, ликуя, бежала домой. Мир казался таким прекрасным.
     — Черемша, черемша! — повторяла, как песню.
     Возле барака увидела Петре, ремонтирующего крышу сарая. Подбежала и остановилась возле лестницы.
     — Петре! Я черемшу на базаре продала.
     — Зачем? — он спустился ко мне.
     — Для друга, — протянула на вспотевшей ладошке скомканные деньги. — Тебе... на папиросы...
     — Нет... нет... нельзя, — голос его сорвался, слезинка скатилась по щеке.
     Впервые, со времени нашего знакомства, увидела скупую мужскую слезу на глазах этого мужественного человека.
     — Я так старалась... для друга... для тебя... — слёзы ручьём потекли по щекам, орошая бороду и шею.
     В каком-то порыве, Петре прижал мою головку к груди и неожиданно запел по-румынски...
     Спустя какое-то время, когда песня затихла, протянул руку и взял деньги, всё ещё лежащие на моей ладони.
     — Больше не надо, золотая головка. Ты хорошая, я люблю тебя, Лори. Но не надо так. Не плачь. Возьму, но не надо, — повторял он. — Здесь будет очень больно, мой самый большой друг, — показал на сердце.
     Я выполнила его просьбу и больше не торговала.
     Нам дали квартиру, и мы уехали поспешно, сперва в Шерегеш, потом в Алма-Ату. Проститься не получилось. О чём жалею всю жизнь. Позже мы узнали, что Петре, наконец, получил паспорт и устроился на постоянную работу, на ту самую автобазу, где подрабатывал, ремонтируя машины. Карьера его пошла в гору, жизнь налаживалась. Кто жил в бараке, постепенно получали квартиры, а мы ехали пока в неизвестность, навстречу другой жизни, адреса ещё не зная. Так и потерялись. Вскоре трагические для меня события на долгие годы отодвинули счастливые минуты моей жизни, такие короткие. Было не до поисков.
     Румынский солдат и маленькая русская девятилетняя девочка. Мы понимали друг друга. Судьба разлучила нас, но память с каждым годом восстанавливала события тех далёких лет, этот яркий эпизод жизни, моего первого взрослого друга, для которого я была на равных.
     Не знаю, живы ли вы, мой большой друг, или душа покинула бренное тело и улетела в заоблачные дали, откуда, как и моя мамочка, наблюдаете за своей «золотой головкой». Я буду помнить вас до конца своих дней, как и всех тех, кто повстречался на моём нелёгком пути.
     Вы когда-то сказали:
     — Детка, с тобой вернулось ко мне счастье, и я желаю счастья тебе.
     Я счастлива, Петре. В моей жизни было не только плохое. Всё, что пришлось испытать, бледнеет на фоне тех людей, которые протянули мне руку.
     Я всё та же маленькая любопытная девочка, у которой при воспоминании о вас сильно бьётся сердце, и выступают слёзы...
     — Золотая головка... — слышу сквозь года. — Хочешь, спою?
     — Да, — эхом отзываюсь ему. — Хочу... Петре... Я написала о вас...

Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 15 февраля 2007 г.