— Ну вот!.. Так и погорела моя заграничная командировка! А для переводчика это, знаете ли, очень существенно. Хотя я занимаюсь техническими патентами, всё равно побывать в другой стране, посмотреть вживе то, над чем работаешь, так важно. И для всей карьеры существенно. Если ты переводчик разъезжающий, к тебе одно отношение, а сидячий — совсем другое. Таков негласный закон моей профессии!
Женщина, что сидит напротив нас, сетует уже давно и долго. Немного тоскливо, хотя голос у неё мягкий, приятный. Чувствуется, что разговор с людьми скрашивает невыносимую печаль, которой наполнена её жизнь последние полтора месяца.
...Как приходит беда? Иногда постепенно, исподволь, загодя подготавливая человека к тому, что всё в его судьбе перевернётся вверх дном. Но, наверное, чаще — внезапно, когда ты ещё полон энергии и надежд, желания жить и петь; когда те некрупные огорчения, которые часто случаются у каждого, тобой преодолены, преодолеваются постоянно, а большое лихо в твою сторону и не смотрит... Приехав в столичный город из своей провинции, ты объезжаешь роскошные магазины, стремясь купить себе что-нибудь самое модное. В кармане заграничный паспорт, и до отлёта остается всего один день. Ты спешишь использовать его наилучшим образом, чтобы в чужих краях не ударить лицом в грязь, показать себя в отличном виде. Это и в простой туристической поездке очень важно, а уж когда тебя удостоили командировкой — вопрос особый. Вернувшись домой, будешь долго-долго пожинать плоды поездки. Прочтёшь восхищение и зависть в глазах коллег, увидевших на тебе новый наряд. Услышишь восторженные слова начальника о том, что полностью оправдала доверие, блестяще решила возложенную на тебя задачу, так что теперь будешь кадровым командировочным. Все страны мира, «с которыми у нас есть деловой контакт», теперь для тебя открыты. Гонорары и ежемесячное жалованье увеличиваются, в дальнейшем это будет происходить постоянно, а звание твоё и авторитет, безусловно, повысятся... В глазах начальника ты улавливаешь неожиданную теплоту, даже внимание, чуть-чуть мужского восхищения... С удовольствием думаешь о том, что, наверное, наступил на твоей улице полновесный праздник. Уже сорок «с хвостиком», но жизнь ещё впереди, она принесёт много счастья и удовольствия.
И не подозреваешь только одного: что сама Судьба уже занесла над твоей головой безжалостный топор; пройдёт какой-то час, и узнаешь такое... такое...
А пока ты примеряешь платье шик-модерн, даже от кутюр. Улыбаясь продавщице, заодно и какому-то покупателю, невольно залюбовавшемуся твоей ещё совсем молодой фигурой, спрашиваешь: «Как вы думаете? По-моему, хорошо, а?»
И в эту минуту странное ощущение поразило тебя: словно соринка попала в глаз, острая, металлическая — вон как она жжёт! Ты лихорадочно ищешь платок, а из глаза выкатывается непрошенная слеза. В ужасе смахиваешь её на пол, и продавщица, наблюдая за тобой и своим товаром, точнее — за тобой в своём товаре, беспокойно говорит: «Снимайте скорее, испортите платье!» Снимаешь... А в глазу всё то же жжение. Где же платок? Как сквозь землю провалился!
— Чек выписывать?
У продавщицы работа, и ей нет дела до того, что тебя словно ватой окутала тревога. Вот и платочек нашёлся. Протёрла глаз. А он почему-то всё горит. И ты, только что с истовым женским наслаждением примеривавшая платье, неожиданно засомневалась: нужно ли его покупать?
— Вам не кажется, что оно мне чуть-чуть широковато?
Это предательское внутреннее чувство — даже не знаешь, как его назвать! Оно вдруг парализовало все твои восторги, желание нравиться миру и оттеснило на непонятное расстояние мысль о завтрашней командировке...
— Да нет, отлично на вас сидит.
Интересно, что у продавцов главное — желание сбыть товар или искреннее стремление помочь покупателю? Ну неужели она не видит, что женщине уже не хочется брать что бы то ни было? Откуда подкатилась противная нервозность?
— Так выписывать чек?
— Да!
Ну чего ты сама рявкаешь? Совсем как некие продавщицы... При чём тут она, если у тебя что-то стряслось? Да и ничего же страшного не случилось! Господи, попала в глаз соринка... Сейчас зайдёшь в первую поликлинику где-нибудь за углом, и порядок. Немного неприятно, пощиплет, и всё...
Слава Богу, стало чуточку легче! А то какие-то неясные, тяжёлые мысли засверлили... Выбиваешь чек немножко поспешно, суетливо, будто платье способно стеной отгородить тебя от того непонятного, что устремилось в душу. Но вот, наконец, и чек, а за ним — элегантный пакет, в котором очень красивое платье. Оно облегает твою фигуру... Недаром же залюбовался мужчина-покупатель — иначе не обратил бы внимания.
Ты выходишь на улицу. И вспоминаешь, что сегодня воскресенье — вон как ликует и стремится куда-то, словно бурная река, большой столичный город...
— Вы не скажете, в Москве есть дежурная глазная поликлиника?
— Да, да, на Тверской, поезжайте первым троллейбусом.
И вот ты в дежурном пункте неотложной глазной помощи. Врач неторопливо моет руки, и под журчание струйки воды тебе кажется, что он успокоительно напевает: «Ничего, мы сейчас всё посмотрим, соринку вынем, и...»
Но почему он так долго изучает глаз? Меняет один прибор на другой, на третий. Как странно вытянулось его лицо! Или кажется? А это жжение... оно стало ещё сильнее...
— Вы где живёте?
— Приезжая, из Сибири. Завтра лечу в командировку в Мюнхен.
Молчит. Ну, конечно, сражён — как и её знакомые; как все живые люди. Это вам не просто в туристическую поездку съездить за бешеные деньги. Командировка! Бесплатно и почётно. Не всякого, даже очень квалифицированного работника удостаивают такой чести!
Врач почему-то задумался. Достаёт из ящика стола бумажки.
— Знаете, мне очень срочно, завтра отъезд, его никак нельзя отложить! Вы подлечите меня сегодня, доктор?
Опять молчит! Только листочки его шелестят недобро, задумчиво...
И вдруг говорит:
— Командировочку придётся отложить. М-м... Надолго!
— Ой, что вы, я столько месяцев её добивалась! У нас, переводчиков, знаете ли...
— Отложить!
Он смотрит ей прямо в глаза. Только что улыбался и мурлыкал песенку под аккомпанемент струи воды, а теперь...
— Вам не о командировке думать надо, а спасать глаз. Вот направление в специнститут, там хорошо делают такие операции.
Что?!
Кажется, она выкрикнула это и вскочила — показалось, что доктор ударил её! Операция? Ну что за чушь — у неё же соринка в глазу! Да мало ли таких соринок было в её жизни!
— Вы серьёзно больны.
Он чеканит слова медленно и настойчиво.
— У вас отслоение сетчатки правого глаза, это очень опасно.
— Сетчатки? А... что это, доктор? Почему отслоение? Куда отслоение? Я... у меня всегда было отличное зрение, только за последний год... чуть-чуть ухудшилось... небольшая близорукость... Доктор, ну что вы такое говорите?
— Извините! — вдруг сердится он. — Вы больны, поймите. Если операцию сделать срочно, зрение можно сохранить. Проволочка грозит слепотой. Я даю вам направление к самому лучшему доктору в Москве. Ольга Казимировна делает эти операции мастерски. Завтра же к половине десятого утра вы должны быть на месте.
...И вот она «на месте». Давно уже. Почти приросла к этому месту. Позади мучительные страхи, отчаяние, желание умереть. Позади операция, и доктор Ольга Казимировна, наверное, сотворила чудо. С медицинской точки зрения. А для тебя, для твоей жизни... Какое уж там чудо! Говорили — зрение сохраним, даже косметически вас не испортим. Ничего себе, не испортили! Глаз сузился почти вдвое и плохо видит. Если бы не тёмные очки, которыми прикрыла она своё отчаяние, всё было бы так страшно... так страшно... За полтора месяца почти неподвижного образа жизни она столько пережила! И поняла, что отныне будет не жить, а медленно умирать... Правда, в больнице чего только не насмотрелась! Её случай оказался тяжёлым, но не настолько, как у некоторых. С точки зрения этих некоторых, она, наверное, просто счастливица. Да, да, это так. И всё же...
— ...Ну что вы отчаиваетесь? Вот и я такой же! Хуже: у вас операция на одном глазу, а у меня на обоих. Это, знаете ли, куда серьёзнее. И вам сорок «с хвостиком», а мне — пятьдесят семь...
Другой больной. Уже битый час они сидят в коридоре, ожидая консультации. Очередь ползёт еле-еле, время — ещё медленнее. И только страхи спешат в душу с ураганной скоростью, заполняют её всю, не оставляя просвета...
— Вы первый раз на консультацию? А я каждые три месяца хожу. Боюсь, конечно, — вдруг что-нибудь не то скажут? Но я настроен философски. Что значит — не то? Я же вижу, а субъективные ощущения очень важная штука. Не взвинчиваю сам себя. Никакой паники. Конечно, наша болезнь нешуточная, но и не самая страшная.
— Ой, что вы! Мне кажется, хуже и страшнее — только рак.
— Есть очень серьёзные глазные болезни... Но главное — как себя настроишь. Ваше поведение никуда не годится. Сколько уж сидим в очереди, и вы всё только взвинчиваете себя да расстраиваете! Такая молодая, интересная женщина, и...
— Да мне уже сорок четыре!
— Детский возраст! Но тут у вас срабатывает... вы меня простите... чисто женская недальновидность.
— Ладно уж, не миндальничайте! Так и скажите — глупость!
— Ну, вот вы и смеётесь! Да... можно и так назвать: срабатывает глупость. Всем женщинам кажется, что в сорок лет всё кончается. Какое там — только начинается! Вы и мужу своему такую идею должны внушать, он вас больше ценить будет!
— Он... два года назад умер. От рака.
— Простите — не знал! Но вы-то всё равно ещё молодая, как мужчина говорю вам! Поймите, надо верить в жизнь и хотеть жить, тогда всё будет хорошо!
— Какое хорошо!.. Впереди слепота.
— Перестаньте! Даже если бы один глаз потеряли, у вас есть ещё и другой, и вы этого никогда не забывайте!
— Легко сказать...
— Это кому — мне? После операции на обоих глазах? Знаете, что? Вы лучше расскажите, по какому режиму живёте. Ведь сотрясаться нельзя, это опасно. И нервничать тоже.
— Да я ничего по дому не делаю, всё — мама и дочка. Вон она идёт! Бедняжка, совсем со мной измучилась. А сегодня ещё столько часов в очереди сидим! Она с голоду умирает!
— Ничего, не умрёт.
От двери, ведущей на лестницу, действительно идёт молоденькая, очень брючно-курточная девочка. Даже издали видно, что хорошенькая; привыкла, чтобы на неё оборачивались.
— Ну как, ма?
— Сижу...
— Сколько можно заставлять людей ждать? Ведь тут больные...
— Да и врач не железная, — вставляет мужчина. — А Ольга Казимировна, к тому же, доктор исключительно серьёзный и внимательный. В очереди всё тебе к спеху и не терпится, а как сядешь перед ней в кресло, вряд ли захочешь, чтобы тебя тяп-ляп проверяли. Так ведь?
Пациенты молчат, но видно, что в знак согласия.
— Врач за весь день ни на минуту не сняла свой увеличительный прибор с глаз, — уточняет мужчина. — У самой, небось, глаза уже не смотрят! Мы должны набраться терпения и ни в коем случае не нервировать её. А себя и подавно.
Словно услышав этот разговор, из двери кабинета выходит врач. Высокая, моложавая женщина, около пятидесяти. С разных сторон несётся: «Здравствуйте, Ольга Казимировна! Здравствуйте, доктор!» Она слегка растерянно кивает направо, налево, прямо.
— Ох, вы, мои хорошие, сегодня я всех замучила! Но у меня, знаете ли, двойной приём. Вчера вызвали на консультацию в другую больницу, никого не принимала. Вы уж потерпите, миленькие! И не обессудьте!
Доктор исчезает в коридоре, но скоро возвращается. На ходу кидает:
— Петрова, заходите!
— Опять не меня! — вздыхает сибирячка.
— Дойдёт и ваша очередь, не спешите, — утешает её мужчина.
— Знаю, что дойдёт, да вот только... что мне врач скажет?
— Мама, перестань канючить! — капризно говорит девочка.
— Ни о чём поговорить не даёт... — добродушно ворчит мать.
— Добро бы дело было, а то — одно нытьё! Надо раз и навсегда понять: ты не слепая и никогда не ослепнешь.
— Да работать теперь как буду? — снова обращается сибирячка к соседу. — Ведь у меня такая нагрузка на глаза...
— Ничего, отдохнёте, через полгода и начнёте работать. Меньше, конечно, чем раньше, но будете. А дочка ваша дело говорит. Только молодая она, не понять ей ваших переживаний.
Девушка вспыхивает до корешков волос и сердито смотрит на мужчину.
— ...Вы говорите — нельзя сотрясаться, — сетует сибирячка. — А как жить, не сотрясаясь?
— Так это же временно! У меня три года после операции прошло, и я давно всё делаю: дрова в деревне колол, воду таскал, на велосипеде ездил. А автобус у нас там, знаете, какой? Дорога — одни ухабы! Едешь и думаешь: не вывалиться бы в канаву.
— Ну, конечно, это временно, могу подтвердить, — подключается к разговору третья больная, тоже молодая женщина, лет под сорок. — У меня два года прошло после операции. Сначала жутко было, я всякую веру в жизнь потеряла...
Сибирячка смотрит на неё с интересом.
— Но теперь всё делаю, ничего не боюсь. Только на консультации надо обязательно ходить, не пропускать, это очень важно. А так — живу нормально. Летом в Анталью съездила, в море купалась. И всё хорошо! Сейчас проверят меня, и опять полгода спокойно жить можно. Знаете, время, оказывается, штука относительная. Полгода впереди... Это как целая вечность! И ещё — верить в успех необходимо, вот что. Не унывайте, трудности ваши минуют.
— Тем более что вы из Сибири, человек, следовательно, крепкий, — поддерживает и мужчина. — На вас посмотреть любо-дорого — такая интересная!
Дверь кабинета снова приоткрывается. Опять куда-то «выстреливает» врач. «Сейчас, сейчас, мои хорошие!» — бросает она на ходу.
— У такого доктора полечиться — счастье и большая удача! — говорит мужчина, глядя вслед Ольге Казимировне. — И вообще, знаете, что я вам скажу? Все физические боли и раны — ничто по сравнению с душевными. Думаете, почему доктор вчера не принимала?
— Она же сказала: консультировала в другой больнице.
— Какое там! На кладбище ездила!
— Ой, бедненькая!
— Ещё какая бедненькая! У неё столько несчастий! У вас вот муж умер — горе огромное. Видно, хороший был, потому иконой для вас остался. А у неё... Четыре года назад муж бросил её.
— Господи, да как он мог? Такую хорошую женщину...
— Вот именно! У нашего брата, мужчины, иногда логика по женской части сильно хромает. Молоденькую нашёл... Помните такую песню — «Красивая и смелая дорогу перешла...»? Её случай. Как же она убивалась! Ведь любила его. Лет двадцать вместе прожили. Это, понимаете ли, предательством называется... Осталась одна с сыном. Всё бы, может, и ничего, горе со временем притупляется. Да сынок-то у неё очень больной...
— Верно говорят: пришла беда — отворяй ворота.
— Больной... — продолжал мужчина. — Но болезни тоже штука относительная. Одно дело — если есть надежда. Тогда можно бороться. А если, как говорят врачи, прогноз плохой... Парню едва восемнадцать исполнилось, когда... В общем, у него был порок сердца, причём какой-то особо трудный, не поддающийся лечению. Способный парнишка, в институте учился. Жизнь у молодёжи кипучая: вечеринки, походы, поездки, экспедиции. А ему ничего нельзя, только лекарства принимай да режим соблюдай. Не перегружайся!
— Бедный парень! И бедная, бедная мамочка!
— Как же муж мог бросить её в такой ситуации?
— Мог... Представляете себе её самочувствие? А у неё — пациенты, больные... Мы с вами, прочие... И у каждого — своя беда. Да ещё любой недовольство выказывает.
Люди в очереди молчали, словно желая опровергнуть хотя бы плохое мнение о себе.
— И вот однажды поехали студенты на практику, — продолжал мужчина. — А там много физической работы. По вечерам, конечно, веселье, молодость своего просит. Этому пареньку ничего нельзя: оставайся, мол, в Москве. Но он упёрся: поеду. Мать на работу, а он удрал со своей группой. Она приходит домой — на столе записка. Так, мол, и так, я уехал с ребятами. Ольга Казимировна, в чём стояла, кинулась поздно вечером на вокзал. Привезла мальчишку назад. Он вроде бы послушался, потому что и сам понял: трудно ему в той кутерьме. Между делом говорит ей: «Знаешь, мама, в моей жизни нет смысла. Надо жить, как все, или ничего не нужно». Бедняжка не обратила внимания на его слова, только потом о них вспомнила... А парень на следующий день отправился в институт, зашёл в общежитие на десятом этаже да и бросился оттуда вниз. Разбился...
Мужчина замолчал. Женщины в ужасе смотрели на него. Тишина стояла такая, что давило в ушах.
— И она... после этого оперировала?
— А что сделаешь — конечно. Через неделю после похорон вернулась к своему станку. Я почти тогда попал к ней впервые. Больные всякое поговаривали, доверять ей вроде бы перестали — каждый за себя боится. А я почувствовал, что нельзя так. Своей верой в доктора именно мы, пациенты, поддержать её должны. Вроде бы всё хорошо сделала.
— Вот это женщина... — еле слышно протянула сибирячка.
— Героиня! — подхватила и вторая пациентка, вернувшаяся недавно со Средиземного моря.
И снова на время пала тишина. Жутковатая... Потом пациенты оживились. Поглядывали друг на друга молча.
— Вчера годовщина смерти сына была, — продолжал мужчина. — Ольга Казимировна на кладбище к нему ездила. Месяца два назад я вызвался сопроводить её, она ездит к сыну постоянно. Сначала отнекивалась — мол, ну что вы! Видит, я настаиваю, — так она по медицинской части разубеждать стала: вам нельзя, вы должны жить спокойно. Но я уговорил её. Приехали, она как бросится на могилку... Жуть, скажу я вам! Так плакала! Думал, не оторву её оттуда... Она бы, наверное, и осталась там навсегда, если бы... Если бы не работа, мои дорогие, не мы с вами. Не колоссальное чувство ответственности, которым эта женщина-врач наделена с лихвой. Словом, оторвал я её от могилки, проводил до дому. Жалко человека!
Люди в очереди долго молчали, осмысливая услышанное. Больше уж никто никуда не торопился...
— Давайте про жизнь поговорим! — вдруг просительно сказала сибирячка. И подвинулась поближе к своему соседу, словно хотела напомнить ему: «Да посмотрите на меня — я же женщина, женщина... Сами говорите, что у меня не всё потеряно...»
— Вот так-то лучше! — потеплел взглядом мужчина. — Такой вы мне больше нравитесь. И чтоб больше не хандрили, понятно?
— Кузнецова! — послышалось из-за двери.
Курортница встрепенулась и прошла в кабинет. От неё веяло южным солнцем. Золотистый загар волновал душу, доказывая, как чудесна жизнь и какое волшебство быть здоровым, нормальным человеком, со всеми его обыденными заботами. Просто жить, ни на что особенное не претендуя...
— Счастливая, у неё всё в порядке! — вздохнула сибирячка.
— И у вас в порядке, это я вам говорю!
— Знаете, что? Запишите наш адрес и приезжайте в Сибирь. Ну хоть летом! Уж мы вас так встретим! Отпуск у нас проведёте, как ещё никогда и нигде не было!
— А что — возьму да и приеду! — улыбнулся мужчина. — Диктуйте.
— Иркутская область...
— Я тоже холостой, моя жена пять лет назад умерла. Одному совсем не сладко... Ну, дальше?
— Город...
Мужчина всё аккуратно записал. Вынул из бокового нагрудного кармана паспорт, вложил туда сложенный вчетверо листок с адресом. И мягко-мягко, словно утешая ребёнка, погладил женщину по руке.
Девочка встрепенулась, даже чуть рассердилась на мать: что это, мол, решила амурами в больнице заниматься? Дверь кабинета открылась, и курортница показалась в коридоре. Лицо её, двадцать минут назад золотившееся нежным загаром, было пепельным.
— Ну, как дела? Всё в порядке?
И тут мужчина поперхнулся своими словами. На глазах женщины стояли слёзы.
— Плохо! Отслойка сетчатки возобновилась! Доктор говорит, я переборщила... Нельзя ездить на такой жаркий юг. Знала ведь, но поехала! А надо было всё время соблюдать осторожность.
— Ой, бедненькая, да как же так? Ну хоть лекарство-то дала?
Но курортница уже никого не слушала. Горестно махнув рукой, она поспешила прочь, на ходу запихивая в сумку рецепты и носовой платок.
— Вальцова!
Сибирячка вздрогнула. Потом встала, ойкнула.
— Прекрати! — резанула дочка.
— Тихо, тихо! — шикнул на неё мужчина. — Нельзя так! А ну-ка, соберитесь с силами. И вперёд! — добавил он, обращаясь к матери.
Может быть, оттого, что его голос неожиданно посуровел, Вальцова собралась с духом и решительно шагнула в кабинет.
Мужчина же, прикрыв за ней дверь, как-то сник, точно только сейчас понял, что, несмотря на его увещевания и добрые советы, всё может оказаться совсем не так сладко...
Но не прошло и нескольких минут, как Вальцова пулей выскочила из кабинета. На щеках пылал лихорадочный румянец.
— Вы правы, всё хорошо! — воскликнула она. — Боже мой, неужели я снова буду нормально жить?
И, схватив под руку дочку, забыв о своём утешителе, она опрометью бросилась к двери. Только бы не вернули назад... Не сказали, что вышла ошибка и дела у неё так себе...
— Не забудьте про своё приглашеньице! — весело крикнул ей мужчина. — Я ведь приеду, и скоро!
— Ой, извините! — спохватилась сибирячка. — От радости сдурела. Приезжайте, мы будем очень ждать.
— Никитин!
Мужчина скрылся за дверями кабинета.
Очередь сразу поредела. Осталось два-три пациента, что пришли сюда впервые в жизни, напуганные, несчастные, не прошедшие всех мучительных троп глазной одиссеи. На какое-то время, слушая неожиданного утешителя, они было воспрянули духом, да теперь снова сникли. И всё же было видно, что каждый с нетерпением ждет слов врача.
Никитин появился в дверях довольно скоро. Закрыв за собой дверь, достал из кармана носовой платок и долго вытирал слёзы.
— Ну, что — неважно? — робко спросил кто-то в коридоре.
— Да нет, ничего, изменений к худшему нет. Жив ещё курилка!
— А что же вы плачете?
— Да это я так, расчувствовался. Замечательная женщина Ольга Казимировна! Просто героиня! Сама ни на чём не держится, а работает первоклассно. И руки... Да будь они сделаны из чистого золота, не было бы им такой цены, как теперь. Умница, волшебница.
Никитин повернул к выходу. Не торопясь, не удирая, подобно предыдущим пациентам. Он шёл, как человек, познавший самые разные жизненные ценности, давно отделивший зёрна от плевел. Навсегда понявший, что жизнь человеческая временна и переменчива, но есть в ней ценности высшей категории. К ним, конечно, принадлежит здоровье. Ещё раньше стоит в этой шкале то, что именуется простым, добрым и крепким словом — человечность.
Он вытирал платком слёзы, и случайные встречные, в том числе в белых халатах, думали, что плачет он с горя: предстоит особо сложная операция, и надежды на спасение крайне мало. А он плакал от счастья. От восторга, переполнявшего его душу. От неизмеримого уважения к доктору Ольге Казимировне. Ему так хотелось жить, чтобы сделать что-то хорошее и ей, и той милой сибирячке, и несчастной курортнице, и многим другим людям...
...Как приходит беда? Иногда постепенно, исподволь, загодя подготавливая человека к тому, что всё в его судьбе перевернётся вверх дном. Но, наверное, чаще — внезапно, когда ты ещё полон энергии и надежд, желания жить и петь; когда те некрупные огорчения, которые часто случаются у каждого, тобой преодолены, преодолеваются постоянно, а большое лихо в твою сторону и не смотрит... Приехав в столичный город из своей провинции, ты объезжаешь роскошные магазины, стремясь купить себе 
...И вот она «на месте». Давно уже. Почти приросла к этому месту. Позади мучительные страхи, отчаяние, желание умереть. Позади операция, и доктор Ольга Казимировна, наверное, сотворила чудо. С медицинской точки зрения. А для тебя, для твоей жизни... Какое уж там чудо! Говорили — зрение сохраним, даже косметически вас не испортим. Ничего себе, не испортили! Глаз сузился почти вдвое и плохо видит. Если бы не тёмные очки, которыми прикрыла она своё отчаяние, всё было бы так страшно... так страшно... За полтора месяца почти неподвижного образа жизни она столько пережила! И поняла, что отныне будет не жить, а медленно умирать... Правда, в больнице чего только не насмотрелась! Её случай оказался тяжёлым, но не настолько, как у некоторых. С точки зрения этих некоторых, она, наверное, просто счастливица. Да, да, это так. И всё же...
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 17 апреля 2007 г.