Автор — действительный член Российского общества медиков-литераторов, врач по профессии, чей каждодневный труд связан с человеческими страданиями, душевными и физическими.
Александрина. О счастье быть самим собой
Это к тем, кто подвержен депрессии, переменчивой душевной погоде, всевозможным невысказанным и невыплаканным страстям, кто искал и не нашёл для себя сочувствия, понимания, а точнее, созвучия собственной печали, — это к вашим ногам я бросаю эти строки, скорее ритмичный плач, чем стихи, скорее причитание, чем проза, горячие угли пережитых пожаров, сполохи потрясений. Стихи — это всегда выплаканные слёзы, после них душа отдыхает, и пишутся они, когда душевная боль становится нестерпимой. И если хоть одно опалённое перышко коснётся душевных струн, — ваша боль поутихнет: вы не первая и не последняя жертва опалы. Стихотворное «я» не есть автобиография, оно приложимо к любой личности, болящей, томящейся, переживающей. Всякая печаль достойна выражения. Перед вами — человеческие исповеди, поэтически оформленные автором этих строк.
ПРИДОРОЖНАЯ ТРАВА
Я привыкла быть битой.
Мне болеть не впервой,
И привычно пылиться
Придорожной травой,
До корней замерзая
На морозном ветру,
До последней прожилки
Усыхая в жару.
Всё привычно: быть битой
И болеть не впервой,
Непривычно другое:
Быть не просто травой.
Мне сказали однажды,
Что я — белый цветок,
И, сорвав, нацепили
На лихой завиток.
И носили, красуясь,
Может, час или два —
Оттого и кружилась,
Захмелев, голова.
А потом отцепили,
Словно это — утиль,
Равнодушно забросив
В придорожную пыль.
Кто сказал мне однажды,
Что я — белый цветок? —
Никому не поверю,
Заучу назубок
И ручаюсь своею
Чуть живой головой:
Я была и осталась
Придорожной травой.
СИЗИФА
Вязала платок пуховый —
А вышел мешок дырявый.
Садила росток дубовый —
А вырос пенёк трухлявый.
Несла коромыслом воду —
Да всю её расплескала.
Трудилась для огорода —
Свинья его растоптала.
Бежала за птицей счастья —
Она улетела в горы.
Купила однажды сласти —
Меня объявили вором.
Сложила немало песен
Как будто без всякой фальши —
Сказали, что это — плесень,
И пусть плесневеет дальше.
Спешила дорогой к храму,
Неся своё покаянье —
И вдруг провалилась в яму,
Где ждали меня пираньи.
Держу сокрушённым сердце.
О, Боже, пока жива я,
Не дай затвориться дверце,
Когда я к Тебе взываю!..
ГОРЕМЫЧНАЯ МУЗА
Горемычная муза моя
Родилась в предзакатную пору
Среди скорби, руин и старья,
Под завесой сплошного минора.
Я её не хотела никак,
Понимая своё слабосилье.
Принимая её за пустяк, —
Но она всё же заголосила.
Распевая унылую песнь,
Посягает она на гражданство.
Разве это похоже на спесь,
А тем более на графоманство?
Разве я в фимиамном дыму
Громкой славы себе домогаюсь?
Нет, она мне совсем ни к чему,
На вершины и не порываюсь.
Подождите, суровый судья,
Восседающий на пьедестале.
Это вы мою музу шутя
Раздраконили и освистали.
А побудьте в чужой кожуре,
В опереньи подбитой утицы,
Мокрой псиной в ничейном дворе
Иль уродливо-жалкой девицей.
Их тяжёлый подавленный стон
Вы не слышите на возвышеньи,
А услышав, впадаете в сон,
Оставаясь в глухом неведеньи.
Я изгоем по жизни ползу
И изгоев других понимаю.
Мне весь век копошиться внизу.
Только музу одну воздымаю.
Пусть наплачется с теми, кто мал,
Кто ничтожеством был и остался,
Кто последние зубы сломал
И теперь уже отвоевался.
За отверженных мира сего
Благодатные слёзы созвучья
Изливаются — и оттого
В облака превращаются тучи.
На столе моём — белый листок,
И во мраке ухоженной кельи
Сострадания бледный росток
Поднимается из подземелья.
МОЯ ЮДОЛЬ
Я десять лет взираю Вам вослед.
И это мой единственный секрет,
Моя неутихающая боль
И вовсе не завидная юдоль.
Нет, нет, она меня не тяготит,
И жар сердечный пусть меня томит:
Иначе я застыну навсегда
И сделаюсь сосулькой изо льда.
Мои глаза, собой пронзая даль,
Распахивая дымную вуаль,
Зимой и летом уж который год
Сопровождают Вас за горизонт.
Я узнаю Вас в ситце и в парче,
И в робе с мешковиной на плече.
И уж не знаю, много ли вины
Глядеть на Вас хотя бы со спины.
Всё дальше, дальше, дальше от меня,
Ваш образ тает на исходе дня.
Но завтра вновь, привыкши обожать,
Мои глаза Вас будут провожать.
ПРИЗНАНИЕ
Какая радость видеть Вас —
Не представляете!
Я эту радость утаю —
Вы не узнаете.
Моё лицо почти совсем
Непроницаемо,
И что написано на нём —
Неосязаемо.
Мои глаза при виде Вас
Не загораются,
И пламень, кажется, из них
Не вырывается.
И только пальцы выдают
Моё смятение:
Они заранее дрожат
От нетерпения.
Да сердце бьётся взаперти,
Неутолённое,
Чтобы услышали его,
Заполонённого.
И я боюся своего
Сердцебиения
За неумеренную прыть,
За откровение.
Не дай-то Бог, услышит мир
Его стенания.
И нежеланное уже
Моё признание.
СТАРАЯ ПЕСНЯ
Вот и ушли Вы, сердитый и гневный.
А я скучаю по Вас каждодневно.
А я тайком наблюдаю за Вами
И провожаю одними глазами.
А на моей на любимой дорожке
Уж наследили чужие сапожки.
А на тропе лопушиное войско
Мне не оставило даже полоску.
Всё заросло, и колючий татарник
Да незнакомый доселе кустарник
Заполонили собою пространство.
Переиначив былое убранство.
Я уж давно и любою ценою
Вашу тропу обхожу стороною.
И на свои стародавние тропы
Уж не желают идти мои стопы.
Да и довольно глаза Вам мозолить.
Старую песню доколе мусолить?
Я её спрячу, как древнюю арфу,
Где-нибудь в тёмном чулане за шкафом.
Пусть и покоится там, остывая,
Я успокоюсь, о ней забывая.
Только последнее вряд ли возможно:
Как бы случайно и неосторожно
Трону я арфу — и вечером лунным
Вмиг задрожат запылённые струны
И, безутешные, горько заплачут...
Песня живая, а я её прячу.
Песня стара, как старо мирозданье,
И не нуждается в новом названьи.
СТУПАЙТЕ МИМО
Под сенью лип и между ними
Весною на лесной тропе
Я вижу Вас идущим мимо,
И, слава Богу, не в толпе.
Меня не выдадут деревья.
Стою в безмолвии, таясь,
Не в озлоблении и гневе,
А тихой радостью светясь.
И оттого, что Вы так близко,
А я за деревом одна,
Толпа, и та, идя наискось,
Очарования полна.
И лес в наряде обновлённом,
В хитоне из шелков и ситц
Стоит, как я же, изумлённый,
Среди многоголосья птиц.
И нет мгновения милее,
Но мне дорога только вспять...
Ступайте мимо, я не смею
Нарушить эту благодать.
* * * *
Морозным утром в гулкой тишине
Один хоть раз ты вспомни обо мне.
Но только, вспоминая, не жалей
Обиженных тобою журавлей.
Припомни хоть в полуночном бреду
Мерцающую синюю звезду
Над стайкою заснеженных берёз
И белокурых тополиных кос.
Не бойся, я к тебе не прилечу
И к твоему не прислонюсь плечу:
Я лишняя в краю, где ты живёшь
Среди почти нетронутых порош.
Морозным утром в гулкой тишине
Один хоть раз ты вспомни обо мне.
Но только, вспоминая, не жалей
Покинутых на Волге журавлей.
ДВА ВИЗИТА
Вы, сударь, сказочно милы,
Достойны всяческой хвалы,
Подобно праздничному маю.
Ваш романтический визит,
Что море нежности сулит,
Я безусловно принимаю.
На море шторм, на море штиль —
Таков меняющийся стиль,
А я его не понимаю.
Когда штормит, я устаю,
И только штиль я признаю,
И только этого желаю.
У моря столько синевы,
Но лишь до той поры, увы,
Пока сияет, отдыхая.
А в шторм мутные валы
Бегут к подножию скалы,
Недоброй страстью полыхая.
Над морем чистый горизонт
И упоительный озон —
Кругом идиллия такая!
Зачем святое омрачать
И силы мрака привечать,
Себя на муки обрекая?
И пусть кипят стихии бурь
И мутят свежую лазурь —
Они мне чужды, я — другая.
Примите, сударь, без обид:
Ваш плотски-пламенный визит
Я подчистую отвергаю!
ПРОЗЯБАЮ
Думать о Вас не хочу,
Видеть я Вас не желаю,
Только смиренно молчу —
И потому усыхаю.
Больше вослед не гляжу,
Ваши следы не читаю,
В Ваши края не хожу —
И потому увядаю.
Синие Ваши глаза
К озеру не примеряю,
Но так нежны небеса —
И потому замираю.
Лёгкие Ваши шаги —
Этого и не скрываю —
Я отличу от других —
И потому вспоминаю.
Старые письма живут
В хижине и, остывая,
Всё ещё пальцы мне жгут —
И потому не листаю.
В горнице Ваших речей
Я уже не обитаю,
Нет у меня и ключей —
И потому я дичаю.
В Ваших окошках огни,
Я их давно избегаю,
В грёзы приходят они —
И потому я страдаю.
Лица чужие вокруг,
К ним ничего не питаю,
Скучно пожатие рук —
И потому отвергаю.
Жертва от Вас не нужна,
Милостей не принимаю —
И потому я одна
Долгую жизнь коротаю.
* * * *
Суровый ветер с севера подул,
Ложится снег, окутывая крыши.
И с каждым днём мне холодно от дум
И оттого, что нет тебя поближе.
Так много дней ждала, что ты придёшь,
Прошла весна, и лето пролетело.
Осенний день развеял листьев дождь,
И небо птичье разом опустело.
Опять завьюжит белая зима,
Опять мне будет страшно, одиноко.
Но что же делать: видно, я сама
Придумала себе эту дорогу.
А ты не знаешь, как она трудна,
И сколько принесла безмерной боли.
Но всё-таки любовь я берегла
Ничуть не меньше
гриновской Ассоли.
ХОРОШИЙ, ХОРОШИЙ...
Вы даже в рогоже
Хороший, хороший,
И в рубище ветхом
Вы, сударь, пригожи,
В худой мешковине
На принца похожи.
А я, как калоша, —
Ни кожи, ни рожи.
Ваш дом огорожен
И облагорожен.
А мой — просто жалок,
Побит-перекошен.
До каждой до ветки
Ваш сад обихожен.
А мой — ураганом
Давно искорёжен.
Ваш конь осторожен,
Но не заторможен,
На всякой дороге
Вынослив, надёжен,
А мой — беспричинной
Тревогой взъерошен,
И вот уже, видно,
Устал, обезножен.
Я выдохлась тоже,
А что же, а что же?
Зачем я за Вами
Слежу и итожу? —
По белой равнине,
По первой пороше
Идёте Вы, сударь,
Хороший, хороший...
НЕЗАТУХАЮЩИЙ КОСТЁР
Я — обгорелая трава,
Когда порой смотрю на Вас.
Я — пересохшая листва,
Когда шагаю мимо Вас.
Незатухающий костёр
Грозит меня испепелить —
И пусть, но только не позор
На ране совести носить.
Уж лучше мне сгореть дотла,
Чем опалить кого-нибудь.
И вместо зла — одна зола
Пусть мой очерчивает путь.
Я не хочу кривых дорог
И грязных лужиц за собой.
Вот выпал снег мне на порог
Искристо-бело-голубой.
И выхожу, как человек,
По снежной улице бродить,
Мои следы чисты, как снег.
Моей душе — такой же быть!
Горит костёр, его пока
Не удаётся мне сокрыть.
Издалека, издалека
Я буду Вас боготворить,
И обойду Вас стороной,
И постараюсь не глядеть,
Чтобы греховною волной
Вас ненароком не задеть.
Пусть жизнь звонит в колокола,
Зовя меня на торжество.
С её роскошного стола
Я не желаю ничего.
И ухожу на берега
К местам возвышенно-благим,
Где чисто-свежие снега
Сверкают бело-голубым.
ЕДИНСТВЕННЫЙ
На любой тропе
И в любой толпе
Я узнаю Вас; Вы — единственный.
Среди прочих лиц —
Длинных верениц —
Только Вы один и таинственный.
На горе крутой,
На дороге той
Не ищу я Вас, недоступного.
Ухожу домой
С Ваших глаз долой,
Не смущая Вас, неподкупного.
На глухой плетень
Я бросаю тень,
Не мешая Вам, солнцеликому.
Обращаюсь к Вам,
Словно к облакам,
Лишь по делу, да по великому.
А потом опять
Лет на двадцать пять
Обреку себя на молчание.
Буду Вам вослед
Посылать привет
И стихи свои величальные.
Но не позову
И не назову
Вас по имени и по отчеству.
Лучше я пойду
К озеру-пруду
Коротать своё одиночество.
* * * *
Всего один скользящий взгляд —
И ледяной воды ушат
На сердце мне плеснули Вы
И не заметили, увы,
Как оно болью изошлось
И, вмиг промёрзшее насквозь,
Забилось в угол, где темно
И неуют, но где оно
Кровоточащим пирогом,
Четырежды свернувшись в ком,
Дрожа и прячась, словно вор,
Отогревалось до сих пор.
Мне так и надо, поделом:
Не надо было за углом
Ждать и таиться три часа,
Чтоб заглянуть в Ваши глаза,
И чтоб потом искать в миру
Себе укромную нору,
Где прозябать под потолком
Обледенелым пауком
Или ошпаренной совой
Сидеть с поникшей головой
И выть без голоса в тиши
Своей обугленной души.
Всего один Ваш добрый взгляд —
И от иных земных наград
Я отрекусь — зачем они,
Когда ярчайшие огни
Уже сияют надо мной,
И только Вы тому виной,
И только Вами полон мир
И нескончаемый эфир,
И сладкозвучен белый свет,
И в нём печали места нет,
И мне торжественно-светло,
И мне божественно-тепло.
НУ, ВОТ И ВСЁ...
Ну, вот и всё. Уже не надо
Спешить на добрые дела:
Мою последнюю отраду
Царица Время отняла.
Глаза, что прежде изливали
Одну небесную лазурь,
Спокойно созерцают дали,
Не поминая прошлых бурь.
И холод, холод в них бездонный!
И, равнодушием объят,
Такой намеренно-казённый
Пустопорожний его взгляд.
Скользит он сухо, деловито
Мимо меня и сквозь меня.
Как у разбитого корыта,
Стою я, голову склоня,
И ничему не удивляюсь:
Всё это было и прошло.
Ни на кого не обижаюсь:
Зачем мне тратиться на зло?
Терплю отчаянную стужу —
В который раз, в который раз!
Несу отверженную душу
Своей судьбине напоказ.
И вопрошаю, отчего же
Я вот такая размазня?
Мне всё милее и дороже
Те, что отринули меня.
«НА КРУГИ СВОЯ»
Всё вернулось на круги своя,
И законна планида сия.
Воцарилась кругом чистота,
А за нею вослед — пустота.
Пусто на небе и на земле.
Я стою на прибрежной скале.
Мир недвижен, а ноги дрожат
И уже никуда не спешат.
Руки-плети поникли без сил.
Словно кто их нещадно косил.
Говорят, бледнолица луна,
Но со мной не сравнится она.
И под сердцем моим — пустота.
Там, где вечно была суета.
Где восторженный дух подбирал
Моих песен хвалебный хорал.
Сердце, ты их не жди, не зови —
Это песни последней любви.
Будь довольна, судьбина моя:
Всё вернулось на круги своя.
ОСТАВЬТЕ МНЕ ДРУЖБУ
Оставьте мне дружбу —
не больше, не больше! —
Невинную дружбу —
и только, и только!
По тонкому льду с неудобною ношей
Пройду я одна, не робея нисколько.
По мрачному лесу, где стонут деревья
И маются, как в ожидании казни,
Где тёмные духи витают издревле,
Я буду шагать безо всякой боязни.
На голой равнине свирепствует вьюга,
За мною немедля следы заметая.
Но я обязательно выйду из круга,
Премудрую книгу природы читая.
Оставьте мне дружбу надёжной опорой
В миру ненадёжном, где блага немного.
Она и защита, и факел, который
Пылает, мою озаряя дорогу.
Но не уходите и не исчезайте,
Позвольте мне, сударь, Вас изредка видеть,
Я Вас не коснуся, не бойтесь, и знайте:
Ни Вас, никого не посмею обидеть.
* * * *
Это стучится в окошко твоё
Птицей подбитое сердце моё.
Это летящих ромашек рои
Память о прошлом тебе принесли.
ОТВЕРЖЕНИЕ
Очередное отверженье.
С лихого поля пораженья,
Из мокрой пустоши на сушу
Несу поруганную душу,
Тащу заплёванное тело.
Оно от слёз отяжелело,
Висит дерюгою ненужной,
И я взираю равнодушно,
Как оно быстро остывает
И понемногу истлевает.
А что душа? Она нетленна,
Дрожа в тисках земного плена,
Она всё ведает и помнит,
И не горит, увы, не тонет,
Не отмывается от грязи
И от ничтожных безобразий,
И всё стенает безголосо
На гребне волжского утёса,
И снова мечется по полю,
Терзаясь нестерпимой болью.
Чего болеть? Чего метаться?
Мне не впервые оставаться
Такой вот, брошенной в пустыне,
Одной и прежде, и поныне
Для получения злой кары
На выступе земного шара,
Где ветер бесится надрывно
И выметает непрерывно
Меня — и значит, так и надо,
Коли persona я non grata.
ТОСКА
У кого бы спросить,
У кого бы узнать,
Как глухую тоску
Успокоить, унять?
Где найдётся покой
Для усталой души —
То ли в праздной толпе,
То ли в серой глуши?
Я б хотела уйти,
Убежать от себя,
Чтоб не видеть, не знать
Всё, что помнит тебя.
Утонуть бы в тиши
Медоносных полян
Или в степь ускакать
К одиноким коням;
Улететь бы в огни
Неспокойных зарниц:
Ведь такая тоска,
Что не знает границ!
* * * *
На, терзай меня, жизнь,
Коли я твой козёл отпущенья,
Умножай свою злость,
Извергайся вулканами мщенья,
Обливай меня всю
Раскалённою лавой позора
И на голову мне
Опрокинь чёрный ящик Пандоры.
Сделай так, чтоб тебе
Не жалелось потом и не рвало
Ненасытную пасть
От избытка голодной слюны,
Подавись же ты мной,
Я бороться с тобою устала,
Все надежды мои
Подчистую тобой сметены.
Каково мне терпеть
Своё страшное, страшное тело,
Как змею на губах,
Как поганую лужу на белом.
Закрываю глаза,
Чтоб не видеть своё отраженье
На воде, на стекле,
У прохожих в глазах и движеньях.
Ни к чему все слова
И потоки бесчисленных жалоб.
Новый день обнажил
Уж своё ядовитое жало.
Мир бесцветен и глух,
И одно только худо пророчит.
Вот трава, вот земля,
Рядом сердце моё кровоточит.
НА ПУТИ К СОВЕРШЕНСТВУ
Я всегда была хуже
всех, идущих навстречу,
отдыхающих в сквере
и отживших своё.
Самой малой травинки
я всегда была мельче,
а противней меня —
разве только гнильё.
Я всю жизнь сторонилась
слишком яркого света,
постороннего взгляда,
где читала свои
роковые изъяны,
вековые дефекты —
их ничем не укрыть,
хоть крои — не крои.
Я нещадно казнилась
совершённой ошибкой,
даже самой ничтожной,
позволяя себе
только серое платье,
да кривую улыбку,
да унылую песнь
об унылой судьбе.
Я весь век закрывала
оголённую душу,
порываясь очистить
от греха и стыда.
А тем временем телу
приходилось всё туже
и на плечи его
громоздились года.
И сегодня стою я
с книгой жизни-печали,
на последние главы
собирая листы,
на пути к совершенству,
только в самом начале,
не успев одолеть
ни единой версты...
* * * *
Ну ладно,
Моя жизнь не удалась.
Положим,
Меня прокляли с рожденья.
И, горем захлебнувшись,
Я сдалась
Судьбе на пир
И на ожесточенье.
Теперь она
Глумится надо мной.
Шлёт тосты
С ядовитою усмешкой:
«Да будет тебе
Жизнь в сто лет длиной!
Да будет она
Чёрной головешкой!»
АТТЕСТАЦИЯ, ИЛИ ЛЬВЫ И КРОЛИК
Мою судьбу,
мою земную суть,
Смысл бытия
и вес моей души
Определяют львы,
верша свой суд,
В стенах дворца,
в покое и тиши.
Чего здесь тьма,
так — жизни без беды,
Чего и нет,
так — голубой травы.
Здесь восседают
львицы у воды
И возлежат
ухоженные львы.
Глаза их жгучи,
гривы не объять,
Замысловат
их светский разговор.
Из этих уст
мне надлежит принять
И проглотить
суровый приговор.
Я — бедный кролик,
немощен и слаб,
Со львами рядом
и подавно — нуль.
Сухой язык во рту,
как будто кляп,
Едва ли слово,
имя назову ль.
...Минуты три
в натянутой среде
Продлился суд —
судьбы моей пожар.
И вот теперь
ношу себя везде,
Как уценённый,
бросовый товар.
Моих подпалин
лучше вам не знать,
Царицы-львицы,
я их утаю.
Успеть бы только
раны зализать:
Ведь завтра в путь,
и надо мне в строю
Нести святую
миссию свою.
«НЕСИ СВОЙ КРЕСТ...»
Я устаю. Смертельно устаю.
А как пройти мне жизни полосу?
На силе воли только и стою
И силой воли тяжкий крест несу.
Я принимаю сей законный крест,
Не отвергая, вовсе не ропща.
Никто не слышал, кажется, окрест,
Как я стонал и полз, едва дыша.
И не ищу спасительный бальзам,
В награду не желаю ничего.
И этот крест я тоже выбрал сам,
И он мне люб, и кто я без него?
Не рассчитав своих немалых сил,
Я их потратил рано и сполна.
Но отчего же новых не скопил,
А исчерпал последние до дна?
И, обессилев, вовсе занемог, —
Всё оттого, что в гору так спешил.
Нести свой крест вполсилы я не мог
И горевать вполсердца, вполдуши.
А что другие — те, кто созидал,
Растил пшеницу, строил корабли,
Кто брал вершины, а не наблюдал, —
Не тратя сил, неужто бы смогли?!
И почему-то лица их чисты,
Не видно поз согбенных и кривых.
Как будто легче были их кресты
Иль не бывало вовсе таковых.
Но нет, другим не легче моего.
Я грешен сам — о, Господи, прости!
И устаю, как видно, оттого,
Что я свой крест не жажду донести...
МОЯ СТЕЗЯ
Устала я служить,
выслуживаться тоже,
вытягиваться в нить
всё чаще и всё строже,
стараясь угодить
и малым, и великим,
но миру не явить
ни стона и ни крика.
Обратно нет пути:
следы запорошило,
с дороги не сойти:
она заворожила,
мне б только проползти
оставшиеся мили,
стезю свою пройти,
как старцы говорили.
Стезя моя скользит
по краешку обрыва,
где ветер не щадит
ни кустика, ни гривы
и по стезе моей
гуляет, сатанея,
а я ползу по ней,
от страха цепенея.
ПОСТОРОННИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ
Всё уродливо в жизни моей:
Что ни веха стоит, то прореха.
Всё кончается, как ни жалей,
Лишь одним саркастическим смехом.
Ни доверить кому, ни сказать,
Ни бумаге излить невозможно.
Безобразное б тело изъять,
А носить его мерзко и тошно.
Что я делаю здесь, на земле,
На пиру у танцующих граций?
Ветер шалый несёт на крыле
Каждой грации бурю оваций.
И зачем мне на это взирать?
Я — не враг им, а — доброжелатель.
Вот живу, чтобы их не марать,
Посторонний всему наблюдатель.
НЕПРИГЛЯДНАЯ ВЕСНА
Ещё лежат пятнистые снега,
И мрачное пугает чернолесье,
И мутным взором смотрит поднебесье
На жалкие разрытые стога.
Ещё стоят немыми дерева,
Переживая собственные муки,
Как будто в небо простирая руки
И растерявши нужные слова.
Ах, эта боль невысказанных мук!
Ах, эта мука несказанной боли!
Душа и сердце маются в неволе,
Когда одно судилище вокруг.
А главный инквизитор — это я,
Не спит моя карающая совесть,
Записывая жизненную повесть,
Ни кляксы, ни соринки не тая.
И каково мне бурю утаить,
И чтобы мир не знал, не догадался,
Какой пожар меня намеревался
До синевы, дотла испепелить.
И всё же бурю эту укрощу
И не позволю ей разбушеваться,
Пускай грозит мне сердце разорваться,
Я и его зубами прикушу.
...Уходят прочь последние снега.
Ещё чуть-чуть — и дрогнет чернолесье,
Царевна-май шелка свои развесит
И позовёт на чистые луга,
И запоёт ту песню, что хочу,
Рассскажет всё, что я не рассказала,
А я при этом, как и обещала,
Лишь благодарно, кротко промолчу.
УХОДЯЩАЯ ОСЕНЬ
Уходящая осень,
Я твой лист пожелтевший,
Что дрожит одиноко
На дубу облетевшем.
И не может сорваться
В придорожную лужу,
И не хочет остаться
До декабрьской стужи.
Уходящая осень,
Я твоя паутина.
Бабье лето умчалось —
Только я всё не сгину.
На остывшее поле
Каждый день выползаю
И случайным прохожим
На глаза налипаю.
Уходящая осень,
Я — сожжённая нива,
На которой родится
Лишь глухая крапива.
У земли отнимаю
Её сладкие соки,
А взамен возвращаю
Свои жалкие строки.
По следам твоим, осень,
Поспешает пороша.
Ты уходишь, но только
Не забудь меня тоже.
Уведи, ради Бога,
От постылой шарманки.
От людей, где до гроба
Доживать мне подранком.
* * * *
О, слепая моя душа,
Что ты мечешься день и ночь,
Что ты бьёшься об стенку зря
И покоя мне не даёшь?
Для чего ты стучишь крылом,
Ведь оно перебито прочь,
Чуешь, осень уж за окном,
И мне нечем тебе помочь.
Ради Бога, прошу, не рвись
Улетающим птицам вслед.
Нам с тобой не подняться ввысь,
Не дано, понимаешь, нет.
Не желаешь смириться, да?
Так ведь выхода нет, поверь:
Три стены холодного льда
И одна закрытая дверь.
О, слепая моя душа,
Потуши огонёк свечи,
Ты одна, может, и хороша,
Но со мною — черней ночи.
Вот какая беда, беда:
Почему ты досталась мне?
Не желаю тебе вреда,
Не сиди со мной в западне.
Я останусь, а ты — иди,
Попытайся, рискни, взлети,
Но надейся лишь на одно,
На единственное крыло.
И взлетела моя душа,
Однокрыла и горяча,
И пробила собою брешь,
Словно брошенный в небо меч.
Засверкали вовсю тогда
Три стены холодного льда
И со скрипом открылась дверь.
Хочешь — верь, а хочешь — не верь.
Мне б шагнуть за порог, туда,
Где от солнца бежит беда.
Но куда же я без души.
Потеряюсь в степной глуши.
Не увижу цветов во ржи.
Не замечу истоки лжи,
Не сумею прочесть следы.
Не найду для себя воды,
Выпью слёзы свои до дна,
Не дойду до людей одна.
Да и к людям зачем спешить?
Без души я приду к ним жить...
Что скажу, как открою дверь?
Чем обрадую их теперь?
НАЧНУ СНАЧАЛА
Завтра утром начну сначала,
Раскрою аккуратно жизнь.
Чтоб она потом не плошала
От мучительных укоризн.
Чтобы совесть моя, акула,
Та, что поедом ест меня.
Успокоилась, отдохнула
На исходе дурного дня.
Что ни стряпаю, всё не гоже.
Что ни делаю, всё не так.
Я стараюсь — сползает кожа,
А наружу выходит брак.
Где тот ветер, который веет?
Где же воля и где покой?
Разве солнце всё ещё греет?
Разве вечно что под луной?
Моё сердце давно устало,
Но у совести я должник.
Завтра день свой начну сначала,
А сегодняшний — черновик.
* * * *
Жить бы праведно, добродетельно,
Безошибочно, безбоязненно,
Безо всяческой лжи-отметины,
Без худой молвы и напраслины.
Не ходить бы в мир испоганенным,
Лучше уж сгореть в одночасие
Либо сотню раз быть израненным,
Чем носить в душе безобразие.
Не обидеть бы и воробушка,
А людей чужих — и тем более,
Гладить маленьких по головушке,
Стариков согреть сердоболием.
Не копить бы зла и небрежную
Не корить судьбу, да простительно
Без обид принять неизбежное —
Суд неправедный, оскорбительный.
Сколько всюду слов — все спесивые.
И речей — моря разливанные.
Лучше их держать всеми силами,
Чем рубить сплеча бесталанные.
* * * *
Какие усилия, Боже, какие усилия!
Для тела и духа одна маета и насилие.
Последняя стадия крайнего изнеможения.
Стою и качаюсь у жизни на поле сражения.
За что я воюю, нескладная и художильная?
Зачем, надрываясь, телегу везу непосильную?
Похожа на лошадь, на клячу больную,
но, кажется,
Овца круговая — та тоже моя однокашница.
Кому рассказать, не поверят, что так
истощаюся:
Меж сильными мира я всё ещё перемогаюся.
У них под ногами, вставая и падая, путаюсь,
Дырявою шалью рабыни униженно кутаясь.
Угодливо пряча своё естество непокорное,
А также скрывая немалые пустоши сорные,
За чистую совесть, за мир и согласие
ратую, —
Но брешь лицемерья зияет под этой заплатою!
И вот устаю, раздираема противоречием.
Иные причины, пожалуй, искать
больше нечего.
Снаружи — рабыня, внутри —
бунтовщица спесивая.
Овечка плешивая вместе с кобылой ретивою.
* * * *
... А на сердце туман
Да глухая тоска.
Хоть молчи, хоть считай
От нуля и до ста.
Всё равно одиноко
Лучится в окно
Лишь холодной луны
Неземное тепло.
А земное? — Да где же
Угнаться за ним!
Я его недостойна,
Я только лишь дым
Или лишний сорняк
В плодородной степи,
Как былинка в полях,
Как во ржи васильки.
МОЛЬБА
Пребывая в неизвестности
Перед участью и вечностью,
Не желая себе лишнего,
Об одном молю Всевышнего.
Как предстану на Судилище
Или, может, на Чистилище
Я, такая недостойная
И порочно-многослойная,
Размалёванная пятнами
Неприлично-неопрятными,
Со страстями неизжитыми,
Со грехами неотмытыми?
Пред святыми перед ликами
И соборами великими,
Перед звёздами развёрстыми,
Перед братьями и сёстрами
Сколько раз я в жизни каялась,
Подсчитать уже отчаялась,
Зарекалась: завтра выстою
И пойду дорогой чистою.
Но у первой же околицы
Появлялся ветер вольницы,
Сеял помыслы лукавые
Под личиной благонравия,
Увлекая в направлении
Сатанинского владения.
А теперь молю Всевышнего:
Не припомни зла давнишнего
И укрой травой забвения
Все мои грехопадения.
Старой грязи было по уши,
Обваляю себя в спорыше,
Пропесочу тело до крови.
Растревожу душу мокрую,
И в смиренном состоянии
Я приду на покаяние.
Будь моё земное шествие
Легкой тенью Благовестия.
ДОЛЯ
Пусть бы выпала мне
необычная доля:
Превратиться в деревья,
цветы и траву.
Чтобы радовать всех,
кто мне дорог до боли,
Всех, кого на земле
безответно люблю.
Чтобы, в путь отправляясь
апрельскою ранью
И домой возвращаясь
седым декабрём,
Все, кого я люблю,
согревались дыханьем
От деревьев, растущих
под самым окном.
Чтоб трава моя пахла рассветом
и лугом,
Ароматом зелёных
июньских полей,
Чтоб, устав от дорог
и от долгой разлуки,
Все, кого я люблю,
отдохнули на ней.
Чтобы были цветы мои
не бездыханны,
Осторожно шепну,
подскажу им, велю,
Чтоб закрыли собой
незажившие раны
Всем, кого на земле
безответно люблю.
Пусть же выпадет мне
необычная доля:
Превратиться в деревья,
цветы и траву,
Чтобы радовать всех,
кто мне дорог до боли,
всех, кого на земле
безответно люблю.
НАЧАЛО
ПРЕДЫДУЩАЯ СТРАНИЦА СТИХОВ АЛЕКСАНДРИНЫ
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 13 марта 2007 г.
