...Капли падали на подоконник, стучали по оконному стеклу. Но мужчина чувствовал, как каждая из капель, минуя преграды, попадает прямо в него. Дождь не оставлял следов. Подобно наёмнику, он бил профессионально и жёстко. Мужчина пытался увернуться, он закрывал глаза, но капли стучали по вискам. Он не выдерживал, накрывался с головой. Но дождь и сквозь ватное одеяло громыхал часовыми стрелками, капля за каплей выбивая секунды: «День. Вставай». Он скрывал лицо в кровати. Но постель предавала горечью его собственного пота. Постель отталкивала намёками запахов. «Да, что я, в самом деле!» — резко поднялся и пошел в душ.
Мылся долго. Направлял сильную струю на свои ладони, колени, лицо. Вода разлеталась миллиардом дождевых капель. Он вновь докрасна тёр кожу жёсткой мочалкой, мылил, смывал горячей водой, окатывал холодной и снова тёр... Женщина, как всегда, забыла на полочке свою косметику. Он взял в руки раскрытый тюбик губной помады, повернул. Из футлярчика высунулся маленький кончик дразняще яркого помадного языка. Возбуждающе розовый кончик раздражал. В какой-то миг он ясно увидел, как сквозь утончённую стерильность ванной карнавальным шествием раскрашенных паяцев, пьяными перепевками попсовых песен, кислотой и пряностью из-под влажных от пота юбок, прорывается ночь. Рука сама дёрнулась в сторону мусорного ведра. «Стоп, нельзя, в прошлый раз она очень обиделась». Спохватившись, побежал на кухню, нашёл маленький целлофановый пакет, сгрёб в него все её драгоценности, положив в прихожей. Иногда ему казалось, что она, во всём другом такая деликатная и разумная, делает это специально. Даже не ради банального повода вернуться, а чтобы оставить часть себя в его доме. Ради того, чтобы он постоянно помнил о том, что она есть.
Его уже ждали, телефон разрывался настойчивыми требованиями, просьбами, уговорами. Он в последний раз посмотрел на себя в зеркало. Улыбнулся успешным, счастливым человеком, на резиновой маске лица растянув губы. Город моментальной свежестью вздохнул навстречу, открыл дверь подъезда, на несколько долгих часов наполнил существование ежесекундным смыслом...
Вечером друг позвонил ему и отменил намеченный деловой ужин: «Сорвалось, дорогой, но, может, оно и к лучшему: хоть отдохнёшь или напишешь ещё что-нибудь». Он решил пройтись. Утренняя сырость к концу дня перевоплотилась в насыщенно молочный туман: он висел между домами, втягивая в себя огни рекламы, в непредсказуемом коктейле смешивая их со светящимися окнами чьих-то квартир. Туман наделял лица проходивших мимо женщин желанной загадкой, и от острого аромата предчувствия у него нервно дрожали ноздри.
Ничего не происходило. Женщины подходили ближе, их черты становились жёстче, в глазах появлялось не вполне осознанное ожидание, и волшебная тень смывалась, оставляя лишь лёгкое недоумение и осознание того, что за любым началом сказки следуют лишь тюбики помады на туалетной полочке: «Как я мог так ошибиться?» Он зашёл в привычное кафе, взял сто грамм коньяка, и по мере того, как его бокал пустел, ожидание чуда неотвратимо исчезало.
Вахтёр в подъезде подскочил, проснувшись. Вежливо пожелал спокойной ночи, припомнив напоследок, что «к Вам заходила дама». Бывший служака неопределённых войск, он и в свои семьдесят пять всё ещё обладал великолепной памятью и, конечно же, знал всех, кто приходил к жильцам, но без особой просьбы не конкретизировал. «Правильно, отец, — подумал он. — Та, которая была вчера, или та, которая ушла утром, — звучит плохо».
На ступеньке его лестничной клетки сидела девушка. Она обнимала обеими руками большой целлофановый пакет, из которого жутчайшим образом торчал голый рыбий хвост. Её левая щека лежала на пакете прямо рядом с этим хвостом, в белёсых кудряшках отблескивало несколько чешуек. Девушка спала.
— Хорошо же я подумал о тебе, старик. Почему ты не сказал ей, что соседи уехали? — подумал он и закрыл за собой дверь.
Он принял душ, плеснул в бокал ещё сто грамм коньяка, включил компьютер. «Может, действительно, поработать?» Но строчки не шли, на мониторе белым бельмом слепого глаза светился лист. Часам к двум ночи он понял окончательно, что его раздражает: «Эта девчонка. Она что, всё ещё сидит там?» Выглянул в глазок. Кулёк с рыбой был на месте, девчонка стояла рядом и курила. Тыльной стороной левой ладони размазывая по щекам растекающуюся тушь. «Какой кошмар! Вечно мне не даёт покоя собственное джентльменство», — подумал он и открыл дверь.
— Их нет дома.
— Я уже догадалась, — повернулась к нему девушка. — Целый вечер тут сижу.
В её глазах совершенно не было страха. И, что для него лично ещё более приятно, не было глупого юношеского вызова.
— Уже больше двух часов ночи, — сказал он.
— Знаю, у меня есть часы.
— Тебе нельзя тут сидеть.
— Хорошо, я скоро ухожу. — Но никуда не двинулась, достала из мятой пачки ещё одну сигарету и подкурила от предыдущей.
Он захлопнул дверь и стал нервно ходить по комнате, из угла в угол. Зашёл на кухню: «Всё равно не спится». Поставил на плиту кофе. И лишь когда к краям турочки поднялись пузырьки, понял, что сварил слишком много: «Вот наивный идиот!» — выругался в сердцах и подошёл к входной двери.
Девушка всё ещё стояла там, всё ещё курила свои сигареты. Он молча сделал приглашающий жест, и она вошла.
— Вот тапки для гостей, переобуйся, пожалуйста. Что у тебя за рыба?
— Мерлуша.
— Не знаю такой рыбы. Но суть не в этом. Она сырая?
— Была замороженная.
— До утра в холодильник. Только запаха пропавшей рыбы мне и не хватало.
Они сидели на кухне, пили кофе. Она грела руки о чашку, он смотрел на её тонкие пальцы с не покрытыми лаком ногтями и думал: «Как хорошо, что она молчит».
— Давай так, — сказал он сам, в конце концов. — Кофе, конечно, для тебя был лишний. Ты наверняка хочешь спать. Но у меня одна комната, и свою кровать я тебе не предложу. Думаю, ты будешь только рада. Глядя реальности в лицо, я уже давно не Ален Делон. Хотя и этот старый негодяй уже не тот, что, конечно, успокаивает, — он грустно улыбнулся. — Поэтому есть ещё этот мягкий уголок на кухне, вот он и будет в твоём распоряжении. Хочешь, смотри телевизор, слава богу, это добро как раз стоит здесь, хочешь, попытайся заснуть. Плед я тебе принесу. Я спать не буду, буду работать, это я говорю так, на всякий случай, чтобы ты не обманывалась...
Она поперхнулась кофе, резко встала и пошла к двери. Он подбежал, схватил её за локоть.
— Девочка, только не надо этих лишних движений и глупых обид, я же просто предупредил. Мы абсолютно чужие люди, но я пустил тебя в свой дом. Хотя я тебя не знаю, и, что греха таить, узнавать не особенно хочу.
— Меня...
— Прошу тебя, не надо имён. Как там называлась твоя рыба? Очень интересное название...
— Мерлуша.
— Что это за рыба?
— Морская, очень-очень редкая. Глубоководная. Говорят, невероятно вкусная. Это подарок. Говорят, она помогает людям, потерявшим смысл в жизни...
Он прервал её, приложив палец к губам.
— Замечательно, очень красиво и романтично. Ты не обидишься, если дальше я буду называть тебя Мерлушей, как настоящую молчаливую рыбу?
Она усмехнулась, на бледных щеках неожиданным рассветом заиграли ямочки, кивнула: «Как хотите». Игра принята.
Он принёс ей плед, достал из холодильника сыр и ветчину, показал в хлебнице нарезной батон: «Разберёшься». Он чувствовал, как что-то необыкновенное подступает к горлу. Как то, что он долго и мучительно носил внутри себя, наконец-то прорывается наружу. «Сегодня мне не удастся поспать», — подумал он, но это была счастливая мысль. Больше не пугал белый лист на мониторе, а стоявшая рядом чашка кофе не мозолила глаза. Он сел за стол, на секунду задумался. Перед его глазами была мерлуша, рыба, которую почти никто не знал, которая слишком своенравна и вольна. И которую только очень удачливый рыбак, посвятивший этому всю свою жизнь, при необычайном стечении обстоятельств и благодаря доброй воле либо халатному недосмотру завистливых богов, может поймать в тот единственный день месяца, когда она поднимается из глубоководья посмотреть на полную луну...
Пальцы коснулись клавиатуры, он усмехнулся началу: «Любовь — это рыба, которую одни начинают чистить с головы, другие упрямо с хвоста, но затем все однозначно потрошат внутренности...»
Когда за окном посерело, он заканчивал третью главу. «Надо бы сварить ещё кофе, — улыбнулся самому себе. — Всё-таки сегодня ещё на работу, хотя суббота, может, и получится не пойти, если позвонить».
На кухне спала Мерлуша. Свернувшись клубочком на совершенно не предназначенном для этого кухонном уголке, подложив под голову собственный свитер. «Вот законченный эгоист, подушки-то я ей и не предложил!» Запоздалые сомнения развеялись свежестью осеннего ветра из открытой форточки, жизнь была хороша. Он ставил на плиту кофе, нарезал бутерброды, бубнил себе под нос только что сочинённую мелодию, поглядывал на Мерлушу. Во сне ночная серость уступила на её лице место лёгкому румянцу, и она ещё больше была похожа на маленького ребёнка. Надутые губы и ямочки на щеках. «Интересно, сколько тебе лет? — подумал он и опустился рядом на корточки. — Вблизи не похоже, чтобы совсем молоденькая. Это мне ночью показалось. Лёгкие морщинки под глазами, на лбу... Э... да ты — почти дама! А я уж было принял тебя чуть ли не за подростка, хотя с этой вашей манерой одеваться, так сразу и не разберёшь, кто есть кто. Плюс ещё, конечно, типаж. Хороший типаж». Он механически отодвинул падающие на её глаза светлые кудряшки. Мерлуша потянулась во сне, небрежно закинула руку ему за шею, резко притянула, впилась губами в рот.
Он почти ничего не запомнил. Помнил только, как с шипением испуганной змеи сбежал кофе, как он дотянулся, чтобы выключить газ, как розовые Мерлушины пятки терлись о его бока...
Проснулся, потому что тихо-тихо, очень жалобно и обиженно звенел придавленный диванной подушкой телефон.
— Дорогой, ну ты даёшь! — обрадовано закричали в ухо. — Я уж подумал, что с тобой что-то случилось.
— Извини, я писал всю ночь, потом случайно заснул.
— Серьёзно?
— Конечно, зачем спрашиваешь? Вы хоть справились?
— Да уж, ладно. Я рад, что с тобой всё в порядке. Появишься ещё сегодня?
Он посмотрел на рассыпавшиеся по его плечу кудряшки, под мышкой было странно тепло и щекотно, туда уткнулся Мерлушин нос.
— Пожалуй, нет. Точно нет. Я же не слишком нужен? Лучше уж попишу, пока пишется.
— Пиши-пиши, — улыбнулись в трубке. Странное дело, человек на другом конце провода всегда всё понимал без слов, и лучше, чем он сам...
Мерлуша проснулась, открыла глаза. Он же, испугавшись конца игры, приложил палец к её губам. Она улыбнулась, усиленно закивала головой, лёгкие волосинки полетели вперёд, закрывая лицо дымчатым облаком: «Знаю, знаю». Он подхватил её на руки, понёс в ванную. Ещё никогда ему не было так приятно мыть женщину. Хотя какая она женщина? Всего лишь рыба. «Эх, ты, грязная рыба! Надо же, разве бывает такое? Грязная рыба?» — шептал он, растирая её мочалкой, а она улыбалась. Он смотрел на её детски розовые, не огрубевшие от обуви пятки, округлые коленки, на невинные ямочки на щеках, думал: «Как же ты ходишь по этой земле? Не понимаю». Но молчал, возможно, впервые чувствуя, что иногда единственного слова достаточно, чтобы перечеркнуть красоту момента, превратив его в ложь.
В эти два дня он удивлялся самому себе. Он писал, Мерлуша валялась на кровати. Какое-то время листала забытый уже не важно кем яркий глянцевый журнал, болтая ногами по воздуху, потом просто спала. Они молча ели, молча держались за руки, с редкими стонами занимались любовью. И она снова засыпала, а он писал. Казалось, будто она не спала целую вечность, а он не писал. Да, он и никогда так не писал: строчки лились одна за другой, герои рождались, ссорились, влюблялись, страдали, умирали. Чья-то жизнь под подушечками его пальцев пульсировала внутренним ритмом, он принимал его сердцем, отпуская на самотёк, разрешая волю. Прерывался на миг, чтобы взглянуть на Мерлушу: «Странно, раньше мне казалось, что в женщине меня возбуждает интеллект, что всегда надо разбираться: где правда, где ложь, а теперь я даже не знаю, кто со мной рядом, и мне хорошо».
Утром в понедельник он проснулся счастливым. Капли дождя звонко отскакивали от подоконника, стучали по стеклу шаловливыми маленькими ладошками, выбивая знакомый с детства ритм: «Утро». Девушка лежала рядом, прижимаясь к нему всем телом: тёплой грудью, гладким бедром, розовыми подушечками ног и рук. «Тёплая рыба, просто чудо какое-то, — он нехотя вылез из-под одеяла. — Мерлушка, оставить тебя дома или нет? А, будь что будет!» Написал записку, положил рядом: «Захочешь выйти, оставь ключи у вахтёра, должна прийти уборщица. Я» — Улыбнулся неоригинальности подписи и поспешил на работу.
На вахте вместо старого служаки сидел его внук, бледный веснушчатый парень, который уже несколько лет безуспешно поступал в один и тот же институт, и, сколько он его видел, постоянно зубрил одни и те же экзаменационные билеты. «Бедный дед, порода-то вымирает», — подумал он, но, на этот раз, почему-то ласково улыбнулся парнишке.
— Как дела с подготовкой?
Тот дёрнулся от неожиданности, и вдруг стремительно расцвёл душистой майской розой.
— Спасибо, хорошо. В следующем году точно поступлю, я уже понял, что надо учить в первую очередь.
— Если вдруг у тебя не получится, тогда подойди ко мне. Декан — один из хороших моих знакомых, я ему скажу о тебе, хотя бы потому, что такое упорство уже достойно награды.
— Спасибо, огромное спасибо! — У парнишки перехватило дух, он выскочил из-за перегородки, сложенные аккуратной стопкой бумажки билетов разлетелись по подъезду. Парнишка дёргался между ним и драгоценными билетами, на которые вот-вот могла наступить чья-то неосторожная нога. От многоплановости задачи на глаза у него навернулись слёзы, и было совсем непонятно, что он собирается делать: пожимать ему руку, падать в ноги, собирая билеты, обнимать?
— Собери же скорее, — улыбнулся он. — Не дай бог, кто наступит.
— Да-да, конечно, — успокоился парень.
— Когда придёт уборщица, скажешь, что у меня дома гости, пусть поднимается.
— Хорошо.
День пролетел как всплеск сильнейшей жизненной волны: дела решались будто сами собой, из ниоткуда рождались идеи, коллеги улыбались, друг загадочно посматривал, потом подошёл, приобнял за плечо:
— Так что, закончил свой новый роман?
— Что ты! Только начал.
Он летел домой, и вдруг по дороге, словно споткнувшись, резко остановился: «Какой же я балбес!» Подошёл к цветочному киоску, купил букет, забежал в продуктовый магазин: торт, курица, апельсины... Не мог остановиться... С двумя огромными пакетами и букетом под мышкой, чувствуя себя и навьюченным конём, и смущенным мальчишкой, ворвался в собственный подъезд. Веснушчатый вахтёр выбежал навстречу, пытаясь одновременно забирать пакеты и что-то рассказывать.
— У вас дама, та, которая приходила, я отдал ей ключи.
— Хорошо-хорошо. Оставайся уж, не надо, охраняй пост, — смеялся он.
Дверь была не заперта. Свет не горел, лишь из комнаты слабо отблескивали свечи. Тонкий аромат запечённой в духовке рыбы щекотал ноздри.
— Мерлуша? — позвал он.
Из комнаты вышла женщина. Красивая, строгая, с тонкими, умными чертами лица.
— Здравствуй, любимый. Сюрприз! У нас давно не было романтического ужина. — Она подошла к нему, приблизилась лицом, окутывая свежим запахом дорогих духов, поцеловала. И только тут заметила пакеты и цветы в его руках. Внезапная тень догадки на её лице переросла в понимание, вмиг смывая красоту, наполняя отчаянием.
Он бросил пакеты под ноги, отодвинул её рукой, пошел в комнату: «Мерлуша?» Обернулся к женщине.
— Здесь кто-то был, когда ты пришла?
— Нет. — Она устало отвернулась, её плечи опустились, внезапное горе трусило их изнутри.
— Какую рыбу ты приготовила?
— Это пеленгас. Я купила пеленгаса, ты же так его любишь, — удивилась она.
Он пошёл на кухню, открыл холодильник. Пусто.
— Как ты вошла?
— Мне дали ключ. Мальчишка на вахте.
Он бросился из квартиры, он не сел в лифт, он бежал по ступенькам и думал: «Этот идиот мог её выпустить, а потом просто не впустить, потому что соседей нет, а меня она даже не знает по имени». Парнишка поднял лицо, и, видимо, до смерти перепугался.
— Что случилось? Простите! Не надо было её впускать?
Он был страшен:
— Девушка, которая отдала ключ от моей квартиры, она возвращалась ещё?
Парень дрожал, веснушки побледнели, слились с синюшной кожей.
— Как же, но это же вы, вы оставили ключи для уборщицы.
— Ты что, издеваешься надо мной, идиот! Ни в какой ты, ..., институт...! Я сказал, что у меня гости! Где она?
— Я не помню, простите, может, действительно, кто-то выходил, я забыл, простите.
Парня трусило не на шутку. Будто очнувшись, он посмотрел на него и понял, что ещё минута, и тот упадет в обморок. Он притянул его к себе, обнял: «Совсем ещё мальчишка, плачет, может плакать».
— Ты прости, что я тебе тут наговорил. Я в сердцах.
— Но я, действительно, не помню.
— Ладно. Слушай, а твой дед, когда он выходит? Дело в том, что эта девушка приезжала к моим соседям, которые уехали. Приехала она в пятницу, когда был дед. Он-то, наверняка, знает, кто она такая. Мне надо узнать. Очень надо. — Парень удивлённо посмотрел на него. — Ты уж прости, но у твоего деда память намного лучше.
— Что вы! — горько улыбнулся вахтёр. — На самом деле, он такой же идиот, как и я. Но для вас это только всё упрощает. Потому что мой дед всё записывает, до мелочей. Кто приходит, кто уходит, во сколько, с кем, во что одет, с чем в руках, в каком виде, извините. Его тетрадь осталась сегодня здесь, хотите посмотреть?..
Мерлушка (толковый словарь): выделанная шкура ягнёнка до двух лет.
Мерлуша (в толковых словарях упоминаний не встречается, в Интернете): имя собственное. Единственный раз кто-то упоминает, как рыбу. Наверное, ошиблись.
Мылся долго. Направлял сильную струю на свои ладони, колени, лицо. Вода разлеталась миллиардом дождевых капель. Он вновь докрасна тёр кожу жёсткой мочалкой, мылил, смывал горячей водой, окатывал холодной и снова тёр... Женщина, как всегда, забыла на полочке свою косметику. Он взял в руки раскрытый тюбик губной помады, повернул. Из футлярчика высунулся маленький кончик дразняще яркого помадного языка. Возбуждающе розовый кончик раздражал. В 
— Давай так, — сказал он сам, в конце концов. — Кофе, конечно, для тебя был лишний. Ты наверняка хочешь спать. Но у меня одна комната, и свою кровать я тебе не предложу. Думаю, ты будешь только рада. Глядя реальности в лицо, я уже давно не Ален Делон. Хотя и этот старый негодяй уже не тот, что, конечно, успокаивает, — он грустно улыбнулся. — Поэтому есть ещё этот мягкий уголок на кухне, вот он и будет в твоём распоряжении. Хочешь, смотри телевизор, слава богу, это добро как раз стоит здесь, хочешь, попытайся заснуть. Плед я тебе принесу. Я спать не буду, буду работать, это я говорю так, на всякий случай, чтобы ты не обманывалась...
В эти два дня он удивлялся самому себе. Он писал, Мерлуша валялась на кровати. 
Он был страшен:
Опубликовано на сайте Поле надежды (Afield.org.ua) 13.07.2006.