У меня на столе стоят розы. Прекрасные розы...
Если вы думаете, что они тёмно-красные, как текучая тёплая кровь, или блестяще-пурпурные, как ароматное вино, пьянящее дыханье, то вы ошибаетесь.
Эти розы имеют цвет, который невозможно передать словами.
Впрочем, я попробую...
Вы, конечно, когда-нибудь ловили взглядом мгновения просыпающейся зари.
Предлетней зари. Когда она только-только приоткрывает дрожащие ресницы... и лёгкими перстами отводит прядь с виска. В этот самый миг проливается свет... свет зари!
Он устремляется вниз к земле, он проходит сквозь толщу пространства, как сквозь многогранный алмаз и падает на лепестки этих роз, окрашивая их в свой небесный цвет.
Она всегда дарит мне эти розы, название которых я никогда не пытался узнать. Безымянные, они кажутся дороже, как будто и впрямь их подарила небожительница Заря.
Имя моей небожительницы — Елизавета Андреевна... Лизочка...
Впрочем, это ласковое, как мурлыканье кошки, слово — Лизочка — никогда не сорвалось бы с моих уст в её присутствии, оно бы просто намертво пристыло к ним. И вовсе не потому, что Елизавета Андреевна дама преклонных лет, как раз наоборот. Елизавете Андреевне до тридцати так же далеко, как любому из нас... до горизонта. Дело тут в другом...
У Елизаветы Андреевны пронзительно-голубые глаза и пепельные волосы... точно такого же цвета, как серебристо-серые облака... на поверхности майского неба...
Её блузка всегда идеально бела. Так бела, что, глядя на неё, не составит труда погрузится в... нирвану...
Вот уже в течение двух лет два раза в неделю я прихожу к ней в гости...
Пожалуй, это уже стало своеобразной традицией.
Мы пьём чай с изумительными ванильными печеньями и с клубничным вареньем.
Время от времени Елизавета Андреевна поднимает на меня восхищённый взгляд и говорит, — ах, Александр!
Её глаза увлажняются, как фиалки, окроплённые росой, и она умолкает. Через некоторое время она снова смотрит на меня своими глазами легкоранимой синевы и еле слышно произносит, — вы необыкновенный! Вы человек космоса!
Я нисколько не сомневаюсь в том, что все мы люди из космоса, но вслух я этого не произношу.
Слегка наклонив голову, я впитываю её лёгкий серебряный голос.
Елизавета Андреевна боготворит меня. Вернее, не меня, а мою поэзию.
И мне почему-то нравится пить из нескончаемого источника её искреннего восторга.
— Александр! — говорит она, — какое счастье, что я могу вот так сидеть рядом с вами, смотреть на вас, — её голос вздрагивает на миг, как лесной ручей, встретивший препятствие, но она справляется с волнением и выдыхает с обожанием:
— Я могу даже дотронуться до вас!
И она дотрагивается...
Её нежные пальцы пробегают по моей руке, как вешний ветерок.
Её губы легко улыбаются, точно солнечные зайчики падают на розовые лепестки, и я пьянею.
Моя душа наполняется ответным обожанием. Мне хочется сказать ей, что я люблю её! Но я никогда не говорю ей этих слов. Что-то неведомое всякий раз сдерживает мой порыв.
Я поднимаю чашку с горячим чаем и подношу её к губам. Постепенно её восторженный щебет сливается с пением птиц за окном... и я блаженствую вместе с ней.
Но вдруг она умолкает на полуслове, встаёт, наполняет свежим чаем опустевшие чашки, садится напротив и произносит печальным голосом, — ах, Александр! Ваши стихи... Они прозрачны и чисты, как напиток бессмертных богов. Но это... — она вытаскивает из-под обёрточной бумаги очередную книгу моих грешных рассказов и дрожащей рукой подталкивает её ко мне, — зачем вы пишете это?!
Елизавета Андреевна бросает в отчаянии свой синий взор, и тотчас опускает ресницы.
Что в этом взгляде? Укор? Мольба? Недоумение? Как волна, он разбивается о скалу моего молчания...
Что я могу сказать ей? Что святой и поэт абсолютно разные вещи...
Нет, я не говорю ничего. Только глубоко вздыхаю и смотрю на её прекрасное лицо, озарённое тонким румянцем смущения.
— О, чёрт возьми! О, боже! Почему ты не дал мне способности опускать глаза или хотя бы отводить их в сторону?!
Я смотрю на неё и смотрю, точно прикованный, пока она, наконец, не вскидывает своего взгляда и не произносит с жаром, — Александр! Вы должны быть выше этого! Ведь вы поэт! Это от бога!
— Вы не должны! — она берёт книгу со стола и вновь прячет её под обёрточной бумагой.
...Когда мы расстаёмся, я касаюсь осторожным поцелуем её пальцев...
Мои губы никогда не решились бы подняться выше, не говоря о том, чтобы приоткрыть дверь её спальни...
Покидая уютный дом Елизаветы Андреевны, я иду туда, где пьют всё, кроме чая, где не нужно говорить высоким стилем, где можно раздевать... не только глазами...
Я поэт. Просто поэт.
Это правда, что я люблю смотреть на звёзды, но с неменьшим удовольствием я прошёлся бы по лужам... в конце концов, в них отражаются те же звёзды. Мне нужно небо над головой, но хожу я по земле. И то и другое мне нужно в равной степени. Я не хочу быть святым! И катится моя жизнь, как две стороны одной монеты. Как свет и тень, нет одного без другого.
Если б это могла понять моя небожительница!
Но она так далека! Как звёзды. Да она и сама кажется мне звездой, на которую я смотрю при дневном свете... из глубины колодца.
Елизавета Андреевна! Лизочка...
Отчего я смотрю на эти розы?! И сердце моё неспокойно. Точно хочу я совместить несовместимое...
Лепестки увянут, осыплются на пол...
И Елизавета Андреевна подарит мне точно такие же свежие розы... и я никогда не скажу ей, — я люблю вас, Лизочка!
Потому что никто на свете не может жить со звездой... Прекрасной, но недосягаемой.
Милая моя, Елизавета Андреевна.
Эти розы имеют цвет, который невозможно передать словами.
У Елизаветы Андреевны пронзительно-голубые глаза и пепельные волосы... точно такого же цвета, как 
Моя душа наполняется ответным обожанием. Мне хочется сказать ей, что я люблю её! Но я никогда не говорю ей этих слов. 
Я поэт. Просто поэт.