Утёс Стабурагс до 1965 года

Детство моё прошло на дне реки. Ну и что? Всегда мечтала стать русалкой, а ещё лучше — Лорелеей. Сидеть на высоком утёсе, расчёсывать волосы и заманивать песней рыбаков. Сходная легенда была и о Стабураге, а моё детство прошло именно там. Дорога резко поворачивала и огибала массивное здание из сиреневых и малиновых валунов — бывшую корчму, наш пионерский лагерь. Но там мы только ночевали. Целыми днями бродили по развалинам Кокнесского замка, по полянам огромных колокольчиков. Замечательно было сидеть над водопадом речки Персе и читать Купера. Места уж больно похожие — высоченные буки и ясени переплетены хмелем, дебри непролазные, и вполне может быть, что из-за того дерева сейчас выскочет гурон со связкой скальпов на поясе. Особенно мне нравились эпиграфы перед главами: «Пусть раненый олень ревёт, а уцелевший скачет. Где спят, а где ночной обход — кому что рок назначит». (Знакомство с первоисточником — Шекспиром — было ещё впереди).

Было там и старинное кладбище, на котором рассказывали мальчишки такие жуткие истории, что жарким днём позвоночник просто леденел. И обрывы заросшего синим цикорием заброшенного карьера, истыканные ласточкиными гнёздами. Это была страна души, но однажды пришлось прощаться.

В наши дни. Стабурагс под водой...

К Стабурагу шли автобус за автобусом — увидеть последний раз. Всё уходило под воду — новостройке Плявиньской ГЭС нужна была жертва, и она приносилась. Лес моего детства вырубался дочиста, и не было сил глядеть на убитые стволы на спинах грузовиков, увитых хмелем. Какая шла борьба за спасение этих мест, сколько честных людей писали во всевозможные инстанции, но никто и не думал помогать. Вот и пишу я теперь: «Детство моё прошло на дне реки».

Воспоминания эти невесёлые пришли в момент вымечтанной радости: я вычитывала гранки своей второй книжки. Составленная из статей, опубликованных в «СМ» в последние годы, она сразу и о психологии, и о журналистике. Пролежала год, пока не нашёлся издатель. И случилась неожиданность — в психологической части всё соответствовало злобе дня, а вот журналистская — словно репортажи об иной газете. Той, что похожа на братство вольных стрелков, где священен лозунг «Все за одного», где нет начальников и подчинённых, а одна команда, чётко знающая, куда плывёт. Всё это исчезло. А реальность больше всего была похожа на атмосферу торговой базы, сожравшей у меня полтора года юности, — что за мерзкое место.

В. Калванс (1909-1965). Стабурагс.

И вспомнился Стабураг, и подумалось: «Увели газету». И приснился сон — мы в Доме печати, выходим из лифта и смеёмся — мы свободны, всё как раньше. Сон оказался в руку. Собрание учредителей газеты, длившееся с полудня до полуночи, открыло шанс снова стать свободными. Как это было изматывающе, какие там были красивые лица! Красивые истинной красотой, свет единства появился в глазах. Ведь появился шанс, что мы снова будем смеяться на планёрках, ходить по кабинетам, обсуждая идеи и даря друг другу заголовки. Что мы снова станем одной командой.

И многое сбылось — «мятежники» так потянулись друг к другу, словно удивляясь: «Как же я так долго мог жить без них». Может, мы идеалисты — верим, что на сей раз победят не деньги, а вера. Вера в то, что мы нужны читателю именно такими, как есть, — очень разными, неприглаженными и несокращёнными, со всем букетом недостатков и достоинств. Мы нужны, потому что и читатели разные, и каждый находит — и ищет — не безликого информатора, а душу живу. Нам так хорошо вместе. И крепка моя вера, что на этот раз Стабураг не потонет.