Над Стеклоградом опустились ранние зимние сумерки. Ровно в шесть вечера в помещении вечерней школы №4, точнее, школы рабочей молодёжи, прозвучал звонок. Прихватив классные журналы, учителя разошлись на занятия.

Искать на карте город с таким названием — дохлое дело. Так назвали свой райцентр в сотне километров от Донецка, тогда ещё Сталино, горожане, знающие, что здесь варилось стекло для кремлёвских рубиновых звёзд, небьющийся триплекс для лобовых стёкол автомобилей, выдувалась каждая вторая бутылка в Союзе, как и половина зеркальных изделий. При заводе союзного значения «Автостекло» примостились стекольный техникум, институт стекла с научно-исследовательским центром, школа рабочей молодёжи. Название её, аббревиатуру ШРМ, ученики произносили как «шэрэмэ». Железная дорога, проходившая по центральной улице Красной, городскому Бродвею, отсекала рабочие посёлки при заводах от центральных кварталов. Над городом постоянно дымил серный «лисий хвост» и серый азотный «волчий хвост».

В старших классах школы учился рабочий люд, которому помешала завершить учёбу война, болезни, были и подростки, не вписавшиеся в дневную среднюю школу. Учительский коллектив, за небольшим исключением, — собрание неудачников с низкой зарплатой, неполной недельной нагрузкой, вечерней работой. Мою героиню, моё второе «я», такой служебный дискомфорт устраивал, ибо давал возможность совмещать работу для стажа с учёбой в заочной аспирантуре Львовского университета.

Дверь восьмого класса была приоткрыта, за нею в полной тишине красивый мужественный баритон читал пародию на домашнее задание — чтение наизусть отрывка из пушкинского «Евгения Онегина»:
                     Когда б надежду я имела,
                     Хоть редко, хоть в неделю раз,
                     В моей постели видеть вас...

Что поделаешь, юмор взрослых учеников. От коллег, работающих в 5-х — 7-х классах, я слышала и не такое. Отбирает педагог у Митрофанушки-вечерника тетрадку, а в ней полная пародия на парадигму падежных склонений: день — Именительный, месяц — Творительный, я ей — Предложный, она мне — Дательный, чем же я — Винительный, что она — Родительный. Математик ломал голову, как вернуть пятикласснику конфискованную тетрадку с такой, с позволения сказать, таблицей умножения: 1х1 приехал господин, 1х2 приехала жена, 1х3 в комнату вошли, 1х4 свет потушили, 1х5 легли на кровать, 1х6 он её за шерсть, 1х7 он её совсем, 1х8 доктора просим, 1х9 доктор едет, 1х10 ребёнок лезет...

В отобранных тетрадках коллеги обнаруживали нескромные записочки, порнографические открытки. А как-то ночной сторож после уроков вызывал скорую помощь к слишком увлёкшейся паре... Герой скандала, по кличке Полтора Ивана, о деталях отмалчивался, так что там невинная пародия на классика!

С невозмутимым видом, кашлянув, я вошла в класс и начала фронтальный опрос — чтение наизусть строфы из романа. А потом дополнительный вопрос о деталях текста, а потом ещё третий вопрос. Такой метод держал класс в напряжении и позволял выставить частокол оценок на каждом занятии. В этот раз, комментируя ответы, я сказала, что класс любит Пушкина и его творения. «И своего словесника тоже», — невинным тоном заметил владелиц мужественного баритона Володя Хотинский. Его фамилия вызывала смутную ассоциацию с призабытыми победами российского оружия.

Судя по куртке из шинельного сукна, он и подходивший с ним после урока к учительскому столу Толя Черныш работали на заводе «Укрцинк». Оба любили литературу, интересовались биографиями писателей, брали о них книги из моей домашней библиотеки. С высоты своего роста Володя смотрел на меня глазами доброй, умной, преданной собаки. В отношениях с учениками я жёстко держалась дистанции, не допуская ни малейшей фамильярности, в отличие от коллег, получавших презенты к праздникам и дням рождения. Я не оставалась на выпускные вечера, не поощряла визиты учеников на дом. Никаких ситуаций «Весны на Заречной улице». Но иногда без приглашения с цветочками жаловал Черныш, сидел подолгу со смущающими меня никчемушными путаными разговорами.

Окончив школу, Володя и моя любимица, очаровательно наивная Алла Пескова, Песковуха, уехали в Москву и поступили в Сельскохозяйственную академию. Меня не удивило, когда после Нового года они вдвоём отыскали меня в читальном зале Ленинской библиотеки и предложили свою программу проведения воскресного дня. Это была экскурсия в Кремль, дневной сеанс в Малый театр на «Село Степанчиково» Достоевского с участием Михаила Царёва и обед в кафе. Расплачивался за всё Володя из своей повышенной стипендии и армейской пенсии. Его отношение к «девочкам» было дружественно-покровительственным. Он ведь был на три года старше меня и даже год воевал. Летом в Стеклограде они вдвоём заходили ко мне, а я к ним в январе и марте в Москве.

В старом альбоме сохранилась групповая фотография нашей встречи на их предвыпускном курсе в общежитии академии. За празднично накрытым столом сидели я, Алла, её соседки по комнате и мужчины: Володя и жених Аллы, мужественный красавец-мадьяр, тоже студент академии. Звали его Ференц, он подрабатывал переводчиком-гидом венгерских туристов в экскурсионном бюро. На столе, кроме модных тогда вин «Тетра» и «Твиши», стояла бутылка превосходного венгерского «Токая». Аура вечера была очаровательно лёгкой. Ференц ухаживал за Аллой, Володя за мной, и это выглядело совершенно естественно.

В марте, когда мои студенты были на выпускном курсе, меня встретил только Володя. Мы отправились обедать в наш любимый ресторан «София». «Телешко или ягнешко?» — деловито спросил он, роясь в меню. В конце застолья он неохотно ответил на мой вопрос о причине отсутствия Аллы. Она была в трауре: трагически погиб в автокатастрофе Ференц. Ему не повезло: в качестве гида он сидел на переднем сидении рядом с шофёром.

Была и приятная информация: Володю оставляли на работу в Москве, в Министерстве сельского хозяйства, естественно, с пропиской и квартирой. А ещё его приятель-сокурсник в последнее воскресенье марта справляет в «Софии» свадьбу, на которую приглашает нас вдвоем. Володя протянул мне приглашение, добавив, что о цветах и подарке он позаботится. И я уловила в его голосе покровительственные нотки и поняла, что в житейских вопросах он старше, умнее, практичнее меня.

Эта встреча, вероятно, подвела бы черту под нашими прекрасными восьмилетними отношениями. Я смутно догадывалась, какую именно. Во всяком случае, надо было готовиться к принятию чётких решений, но каких? В моём душевном хозяйстве не было мужских вакансий. Мне ведь нужно было, прежде всего, поставить точку в защите диссертации, чтобы уйти от нищенской учительской зарплаты в райцентре.

О семье я пока не думала: я ведь из поколения потенциальных вдов, чьи женихи не вернулись с войны. А ровесники искали более молодых невест. В военное лихолетье санитарочкой в госпитале я столкнулась с моралью взрослых людей, пугающей меня: война всё спишет. После войны женская школа, женский коллектив в институте, на работе, в аспирантуре. Были, конечно, увлечения на уровне «нравиться», но хорошие места в зрительном зале жизни уже были заняты. К компромиссам в делах сердечных я не была готова.

Володя знал недельный график моей сверхсрочной и сверхважной работы в Ленинке. Убегала я утром из отеля к восьми, возвращалась к одиннадцати вечера. А звонить из своего общежития он мог только до этого часа. Поселили меня в двухместном номере, куда я прокралась кошкой, чтобы не разбудить спящую соседку. К моему удивлению, она не спала, свет не был погашен. Молодая красивая женщина в нарядном пеньюаре сказала, что мне звонил Володя. «Как бы я хотела, чтобы мне звонили таким голосом и с такими интонациями», — вздохнула соседка.

Через полчаса я уже знала, что привело её в Москву. Для семьи это была консультация с известным психотерапевтом. Нервы внешне благополучной женщины были на пределе, семейный мир тоже. Генеральская дочь, она совсем юной девушкой пережила романтическую любовь к молодому офицеру. Свои отношения они не мыслили вне брака. Её родители были против него: невеста молода, впереди престижный вуз, у юноши не слишком велики перспективы карьерного роста. Её насильно выдали замуж за успешного генеральского адъютанта. С годами равнодушие к нему перешло в неприязнь на почве интимной дисгармонии. Был ребёнок, налаженный быт, но не было любви и душевного тепла.

Она приехала в Москву, чтобы любой ценой добиться встречи с тем, всё ещё любимым, но уже несвободным. Зачем? Чтобы разрушить две семьи во имя позднего счастья, либо вернуться к своей семье, чтобы искать компромисса в браке без любви, если интимные отношения с первой любовью не окажутся гармоничными. По справочному телефону она узнала его адрес и номер домашнего телефона. И мы с ней перебрали десятки вариантов встречи, вплоть до самых горьких для неё.

Приветы от Володи она передавала мне ежедневно. В один из вечеров он предупредил, что зайдёт за мною в читальный зал Ленинки. В назначенный вечер мы отправились в театр Кремлёвского Дворца съездов, известный театралам своим изысканным буфетом, воспетым в стихах: «Любил он Тютчева и Фета, но больше всех любил буфета». После спектакля он проводил меня до холла моего отеля, где по каким-то своим делам задержалась моя соседка. Она наблюдала, как мой галантный кавалер поднёс мою руку к своим губам. Скользнув по кисти, они на мгновение согрели ладошку. В номер я вернулась вместе с соседкой. Требовательным и нетерпеливым тоном она приказала: «А теперь рассказывайте Вы!» Я молча пожала плечами и протянула ей извлечённый из сумки бутерброд с чёрной икрой.

В театре Володя напомнил мне о свадьбе друга. Я благодарно кивнула и вспомнила услышанный когда-то афоризм: «Размышлять и рассуждать там, где надо чувствовать, свойственно людям слабым и ничтожным». В субботу я приехала в отель пораньше, чтобы перехватить звонок Володи. Я сказала ему, что мне позвонили из дому, обстоятельства требуют моего срочного отъезда. Володя всё понял. Слегка дрогнувшим голосом он произнёс, что сожалеет, но проводить меня не сможет. Я положила трубку и услышала надрывный шёпот-стон соседки: «Как Вы так можете! Он же Вас любит!» Конца её московской истории я так и не узнала.

Прошло несколько месяцев. Я проснулась среди ночи от странного сна: из темноты ко мне приближался Володя, окружённый сиянием. Ключ к странному сну я получила при встрече с Аллой. Во время министерской командировки Володи в Англию на пароходе у него случился приступ аппендицита. Корабельный врач настаивал на операции в ближайшем порту. Володя не согласился и погиб — в ночь моего странного сна. Думал ли он обо мне? Мы с Аллой всплакнули: обе потеряли прекрасного человека и надёжного друга.

Через пятнадцать лет, когда я переехала в другой областной город, в квартиру, где, по словам моего мужа, было пустенько и чистенько, позвонил Толя Черныш. Как он разыскал меня, ума не приложу. Я спешила на лекцию, гость из прошлого меня не радовал. Да он и не думал задерживаться, сославшись на дефицит времени до отхода поезда, о себе он ничего не рассказал. Уже на пороге квартиры он только сказал: «Если помните, когда-то Вы дали мне книгу болгарина Димитра Димова „Табак“. Я запомнил фразу из неё: „Любовь — чувство трагическое, которое нужно уважать даже у дураков“». Я уточнила, что вековая мудрость гласит: «Любовь не милостыня: каждому не подашь».