Когда на Лизу нападало угрюмое, «жалельное» настроение, она мысленно отправляла себя в степь своего детства. Картинки выскакивали из памяти вразнобой: то прорытая среди двухметровых сугробов дорога, то целая поляна каких-то высоких жёлтых цветов, и ветер, и хмурое небо над головой, а на сердце отчего-то щемящая радость, волнение.

Нет, отродясь не скучала Лиза в степи, и когда в редакционном плане появилась тема «Заповедники», — сразу же застолбила её за собой. Главный редактор не стал возражать: он радовался, что эту, маловыигрышную, с точки зрения оборотистого директора, тему взяли с ходу, да ещё и спасибо сказали.

Лиза съездила к экологам, которые курировали лесо-степной заказник, располагавшийся в одном из северных районов области, и договорилась с начальником отдела, что её подхватят, когда отправятся в урочище Юницкого с ревизией.

...И вот они в дороге. Глава экологической службы Алексей Степанович вёз Елизавету и сотрудницу Галину Ивановну на красивом серебристом «мерседесе» в неблизкий степной край. Лиза, зная грунтовые дороги родного края, решила, что подтянутый молодцеватый эколог хочет произвести впечатление на журналистку крупной газеты.

А «мастер пера», про себя посмеиваясь над амбициями «начальника» природы края, всё задавала свои вопросы.

И были они подчас совсем «неполитесными». Так Лиза узнала, что заказник еле выжил в девяностые годы, работники разбежались — ведь зарплаты не было месяцами. Построенные в эпоху застоя «жилые домики для сотрудников» всё же сохранились, а люди выжили за счёт приусадебного хозяйства, особенно благодаря коровам — хорошо, что трав для выпаса и заготовки сена хватало. А егерей как не было в районе, так и нет. Поэтому если и промышляли в заказнике браконьеры, то за руку их схватить некому. «Ага, — подумала Лиза, — кто же подставит грудь под выстрелы...»

Когда приезжие пошли в музей, находившийся в старинном просторном доме, журналистка увидела портреты лесничих царской России. В красивых мундирах с эполетами, служители лесов смотрели с высоких стен гордо, с достоинством. Нынешний директор заказника — малого роста, крепко сбитый мужчина за сорок — выглядел виноватым, смотрел всё больше искоса.

А дом был чудесным! Сто лет назад построил его Юницкий, назначенный лесничим после знаменитой докучаевской экспедиции. Тогда, в самом конце девятнадцатого века, начали обсаживать деревьями родники и русла нешироких степных речек.

— Я вам покажу столетние сосны, — пообещал Алексей Степанович, видя искренний, живой интерес Лизы.

Но вначале познакомились с нехитрыми экспонатами музея. Женщинам особенно понравился камин — свежепокрашенный, но всё же столетний! Лиза представила, как уютно было в зимнее время сидеть у этого камина с книжкой в руках, поглядывая в заснеженный сад, слушая возню детей в соседней комнате...

Развеялась по свету семья Юницкого, погибшего не знамо от чьих рук — красных? белых? махновцев? — в далёком восемнадцатом году. Сейчас только редкие группы студентов-биологов да школьников наведывались в этот крепкий, но такой пустынный дом. Высотой стен, печками он напоминал Лизе начальную школу на хуторе, где прошло её детство. Тепло от духовки, горячее молоко с печеньем на большой перемене, картина с хитрым котом — паном Коцьким... Такие простые, уютные вещи, такой ясный, понятный, с в о й мир. И люди были с в о и м и, а сейчас...

Вот Алексей Степанович с такой точностью, можно сказать, с дотошностью, рассказывает об истории заказника, о том, как засаживали саженцами меловую гору возле ближайшего райцентра — тракториста пришлось из Крыма выписывать, потому что местные не соглашались на такую крутизну лезть. А если спросить его: «Почему властные структуры не обращают внимания на гибель рощи под меловым комбинатом?» — интересно, что он ответит?

Но Лиза знала на собственном опыте, что подобные «неудобные» вопросы слишком часто словно смываются в реку — пойди найди виноватого. Люди, живущие здесь, на скудные зарплаты, хоть что-то делали. Выживали — невзирая на краснобаев и постоянное предательство «защитников народных интересов».

Посмотрели столетние дубы, дугласию, 20 сортов барбариса — всё это богатство окружало дом Юницкого, — а затем поехали к берегу Деркула, и там, за ещё работающим детским лагерем, Лиза наконец-то увидела первые в этом краю сосны. Золотистые, стройные, высотой до тридцати-сорока метров, они устремлялись ввысь, купались в солнечном свете, не ведая человеческих печалей и разочарования.

Потом Алексей Степанович повёл Лизу и Галину Ивановну к лисьим норам. Длинноногий, он бодро шёл лесной тропой, и женщинам пришлось бежать за ним. Лиза даже разулась, и, хохоча во всё горло, неслась по колкой тропе, а когда вылетела на цветущий луг, и вовсе простила миру его несовершенство. Она жадно смотрела на сочные прибрежные травы, среди них щедрой рукой природы были разбросаны сиреневые, жёлтые, голубые цветы. «Здесь бы пожить с недельку, — размечталась журналистка. — Да походить бы на речку, поокунаться, понежиться в прохладе. А вечером костёр — и звёздное небо. И песни, и стихи...»

— Идите быстрее, пока лисы не вернулись! — оборвал розовые мечтания бравый эколог. Лисьи норы не произвели на Лизу особого впечатления: просто три углубления в невысокой искусственной насыпи — отголоске давней войны.

...В конце скитаний по заказнику журналистку отвезли на автостанцию. И дальше  — знакомая до кочки дорога на Верхнелозовое, предвкушение встречи с сестрой и её домашними.

Когда Оксана и её муж Сергей узнали, что Лиза приехала специально — написать статью о родной степи, то не проявили никакого энтузиазма. Сестра вообще считала, что Лиза напрасно устроилась на журналистскую работу, отказавшись от непыльной, спокойной работы редактора издательства. Родственники были людьми солидными, известными в районе. Сергей занимал должность начальника сельхозуправления, а Оксана работала у него экономистом.

— Да никому он не нужен, тот заповедник! — насмешливо говорил Сергей. — Там только один Чумак действительно заботится о нём! Он уже лет двадцать работает, сейчас кандидатскую пишет. Сделали заповедник национальным достоянием, но что два человека могут сделать?!

— Ты в степь далеко не ходи, — предупредила Лизу сестра.

— Почему же? — вскинулась Лиза.

— В этом году гадюк много. И в Трёх Колодезях, и на нашем Ягодном.

— Да откуда же они взялись? Я за всю жизнь на хуторе ни разу их не видела.

— Говорят, с вертолётов посбрасывали, чтобы яд потом откачивать. Мафия какая-то.

Лиза в изумлении уставилась на Оксану.

— Прямо как в боевике! Да откуда здесь мафия?! Одна степь кругом...

— Ты не знаешь, что творится в районе, да лучше и не знать! — махнул рукой Сергей и пошёл смотреть телевизор.

— В трёх Колодезях, считай, одни кавказцы живут, якобы беженцы, — рассказывала Оксана. — А до границы рукой же подать! Вот они и тащат — бензин, в основном. И всё у них куплено, никто им не указ.

Оксанка, ты когда-то в отчаянии стала перечислять, что порушили в родных местах, а что «прихватизировали», причём всё шло в одни цепкие руки. Самое гнусное: выпустили воду из огромного пруда, вокруг которого насадили когда-то заботливые руки деревья, куда съезжались со всего района на отдых, на рыбалку, где поселились — редкие для степных водоёмов — цапли и утки. Выпустили воду из-за рыбы: лень стало новоявленному «хозяину» (да и было ли у него официально оформленное право на созданный государством пруд?) вылавливать живность неводом...

Оксан, собственными глазами видела я то, что осталось от пруда и, грешным делом, обрадовалась: хоть что-то осталось! А на стволах деревьев, на уровне моей головы, болтались засохшие скрюченные отростки — год назад они жили в воде.

На следующее утро Лиза первым делом позвонила в райисполком, где с радостью узнала, что контора заповедника находится в Трёх Колодезях — на въезде в село. Значит, не нужно идти по степи на холм, где раньше располагались службы заповедника. «Так что гадюки отдыхают!» — весело сказала себе Лиза и стала искать в справочнике телефон Чумака. На звонок ответил мальчишка-подросток: папа с мамой с утра в заповеднике, как и все сотрудники, потому что приезжает какое-то областное начальство.

Вот это удача! Не зря, нет, не зря просила Елизавета архангела Самуила и ангелов любви о помощи! Организовали всё в лучшем виде.

Поставив печать на командировку в пустынном сельсовете, Лиза направилась в Три Колодезя. День, слава Богу, был не жаркий, а путь не такой уж и длинный — всего девять километров. Вдоль дороги тянулись окрашенные дома Верхнелозовского, разобранные — до фундамента — фермы, а сразу за селом, у реки, — заброшенный птичник.

Дул ласковый пахучий ветерок, взлетали птицы, пасущиеся на привязи козы таращили на Лизу свои глаза с прямоугольными зрачками. Здесь текла, струилась, пела совсем другая жизнь — привольная, неторопливая, плавная.

Я была частью этого мира. Счастливо соглашалась с тем, что меня окружало, даже разрушенные фермы не кололи особо глаз (или так свыклась с подобными «видами»?) Жизнь росла, ползла, порхала, звучала, дарила ароматы — просто так, безо всяких условий с чьей бы то ни было стороны. Отступили обиды и разочарования. Я ничего не должна, ни перед кем не отчитываюсь, не задумываюсь о регалиях, статусе, престиже, даже о духовном росте. Иду! Дышу! Живу!

Недалеко от околицы Лизу догнал маленький трактор с лафетом впереди. Молодая семья ехала на Ягодное собирать сено. На том, ныне не существующем, хуторе выросли Лиза и Оксана, там каждый овражек, холмик, пруд — сейчас, конечно, заросшие, — безоглядно любимы, узнаваемы — чаще всего во сне...

— А как же гадюки? — заволновалась Лиза.

— Ну, есть они там. Только ведь не резон нападать им на человека, — как-то буднично ответила бывшая горожанка Нина, приловчившаяся к деревенскому хозяйствованию.

...Перед вторым домом на единственной улице Трёх Колодезей Лиза спрыгнула с лафета и, махнув рукой весёлым попутчикам, пошла к усадьбе Бережных, ставшей конторой заповедника. Во дворе обретались одни мужчины: на ступеньках дома сидел молодой парень и его — как потом оказалось — наставник лет сорока; они что-то рассматривали в большом талмуде. Возле летней кухни стоял приземистый загорелый мужчина, причём Лиза сразу определила, что загар «местный», не морской. В дальнем углу подворья несколько человек что-то строили.

Журналистка безошибочно «вычислила» в приземистом начальника и направилась к нему по зелёной траве двора. И действительно, это был новый директор заповедника — Николай Радченко из Верхнелозовского, да и все работники заповедника жили там.

Лиза и Николай зашли на кухню; женщина с удовольствием выпила кружку настоящей воды. Не зря хутор назывался «Три колодезя»: сюда даже к разрушенным колодцам приезжали из райцентра и ближних сёл.

...Лиза уже много записала на старенький диктофон: как во время большого пожара, съевшего 40 гектаров степи, сгорела контора и домики работников заповедника на холме; а зимой кто ж поедет в глубь степи, разве что на лошадях; теперь вот строят сарай для них; а волки заходят сюда редко, всё-таки люди дежурят здесь каждый день...

Тут как раз и показались в окне два всадника на гнедых конях. Лиза сразу определила: Чумаки. Действительно, это были они. Уставшие, мрачноватые, Анна и Анатолий отвели лошадей к сараю и зашли в дом. Правда, Анатолий минут через десять появился во дворе, тогда-то Лиза и затеяла главный для неё разговор. Вначале Чумак отвечал неохотно, односложно, но когда журналистка призналась, что знает эти места с детских лет, обходила со стадом коров многие овраги, поля, холмы, учёный загорелся, охотно отвечал на вопросы, иногда говорил и «лишнее», как посчитали бы власть предержащие. Он подозвал в тенёчек своих коллег, так и сидевших на ступеньках с коллекцией насекомых. Александр Петрович представлял Донецкое отделение Академии наук. Среднего роста, худощавый, подвижный, он обладал природным обаянием, сразу располагавшим к нему людей. Миша, его аспирант, приехал в Три колодезя на всё лето и выглядел довольным своим выбором.

— Да, нам наконец-то повезло, — рассказывал Чумак. — Когда два года назад присвоили статус «национального достояния», хоть какие-то возможности появились. Я и за диссертацию засел: кому-то это стало нужно.

Лизу больше интересовало, как сохраняются редчайшие степные пионы — воронцы, тюльпаны, сон-трава и, конечно же, байбаки. Тут Анатолий приуныл, упёрся взглядом в землю.

— Когда уже у нас поймут, что мы с природой — одно!.. Нарушить равновесие легко, а как потом восстановить? Вот раньше вокруг заповедника паслись большие колхозные стада коров, телят, у вас на Ягодном были ещё и овцы, заходили они и в заповедник — оказывается, это было благом для байбаков: копыта вытаптывали дерезу. А байбакам обзор нужен! Вы же знаете, что подземные ходы у них — на несколько километров, так что таянье снега им не так страшно, как отсутствие обзора. Они должны видеть и слышать, что вокруг происходит, безопасно ли им выходить наружу.

— Я поняла! — воскликнула Лиза. — Возле Верхнелозового нет дерезы, вот и стоят они там столбиками уже сколько лет!

— Совершенно верно. Эти подземные строители расселились на много километров от заповедника, а в местах, где они живут »по закону», их стало меньше.

— И насколько меньше? — осторожно спросила Лиза.

Байбак

Когда Чумак назвал цифры, все переглянулись. Почти вдвое...

Анатолий честно признался, что животных, бывает, отстреливают и в самом заповеднике.

— Приехала тут бригада проверяющих... из облсовета. Выстрелил один в байбака, убил, конечно. Я — к нему: какое имеешь право?! А он, как барин, похлопал меня по плечу: «Спишем, не переживай».

— Александр Петрович! — обратилась Лиза к дончанину. — Поставьте вопрос в Академии наук: пусть добиваются введения егерской службы.

— Эх, Елизавета Павловна, — грустно заговорил донецкий гость, — всё же в финансы упирается! Сколько лет в заповедниках и зарплату не давали, сейчас хоть какие-то подвижки наметились. Да и не поставишь на каждом километре часового...

Так и сидели они вчетвером, рассматривая бабочек, собранных Колей; Лиза рассказывала, в каких местах возле заповедника хуторские девчонки собирали цветы, как шумели с весенними водами овраги.

Уже перевалило за полдень, когда к конторе подъехала белая машина с сотрудниками центральной конторы областного заповедника. Проверяющая дама средних лет почему-то сразу заговорила каким-то обличительным тоном, и Александр Петрович тронул Лизу за локоть:

— Покажите мне хотя бы один островок воронцов — может быть, я смогу весной сюда приехать, увижу чудо, о котором вы с таким вдохновением рассказывали!

Чтобы не обгореть, Лиза надела припасенную заранее белую рубашку с длинными рукавами, на голову — кепку с козырьком, сняла нарядные босоножки на платформе — и пошла с дончанином по дороге вдоль линии домов, многие из которых были нежилыми, брошенными. Изредка встречались подворья с ульями — здесь с весны жили пасечники из соседних сёл: собирали мёд, везли на продажу, и таким образом умудрялись зарабатывать, свирепой безработице вопреки. В центре Трёх Колодезей магазин наглухо заколочен, на улочке — ни души, и лишь смуглые темноволосые ребятишки изредка выскакивали на улицу, с любопытством рассматривая незнакомцев.

«Дожились, — с иронией подумала Лиза. — Я в родном краю словно пришелец...»

Но Александр Петрович не давал Лизе унывать, расспрашивая и о газете, и о здешних местах.

— Хочу посмотреть, живо ли одно озеро — оно образовалось от сточных вод.

— А где это?

— По нижней дороге на Ягодное, справа, там как раз самый глубокий овраг начинается.

Путники попили воды в родничке, оставшемся от колодезя, снова вышли на дорогу.

А вот и поворот на Ягодное.

Справа в овраге зеленели кусты, немногочисленные деревья и трава.

Вооружившись толстыми палками — прокладывать тропу и отпугивать змей — пошли к деревьям. Лиза радостно ахнула: среди камышей и осоки поблескивала вода! Небольшим оказалось озерцо, но в летний день в степи это настоящее сокровище.

Опустив ноги в сладкую прохладу, Лиза рассказывала любознательному спутнику, как весенние воды прорывали греблю большого пруда в Ягодном — и бежали, усиленные таяньем снегов в овраге, сюда. Так и образовался здесь водоём, радуя всех, кто по весне устремлялся в Воронову балку за цветами, даруя себя пастухам и стадам, и редким прохожим.

Воронцы

— Ну что ж, пойдёмте на штурм бугра! — весело сказала Лиза. — Оттуда я покажу, где можно увидеть тёмно-красные поля воронцов.

Вот он, широкий холм, а под ним — Воронова балка с далёким прудом.

— Видите рощицу? — махнула Лиза рукой вправо. — Возле неё растёт сон-трава, а здесь, — она потопала ногами, — тюльпаны. А во-он там, — взмах в широкую долину за «их» озеро, — там километра на четыре разбросаны поля воронцов, конечно, они идут не сплошной полосой — островками. И дальше — только степь...

Лиза повернулась лицом к поднявшемуся ветру, раскинула руки.

Стояла бы так и стояла.

— Вы что-то очень далеко улетели... от меня, — послышался усмешливый, но всё же чуть обиженный голос Александра Петровича. Женщина повернулась к спутнику. Он смотрел на неё как-то слишком пристально, напряжённо, будто чего-то ждал...

Саша, твой взгляд и радовал, и пугал. Хорошо, что ты смотрел на меня так: без ужимок, намёков, заигрываний. Серьёзно. Пытливо.

Но привычка уходить, путать следы взяла тогда верх.

— Жалею, что дочка не видит этой красотищи и силы.

— А где же она? И сколько ей... лет?

— Лет — двенадцать, на море сейчас Никуша, в волнах кувыркается небось.

— С отцом?

— Да. И с его младшим сыном.

Лиза отвернулась, побежала с холма на дорогу.

— Пора уже и домой! А это девять километров!

Александр Петрович догнал её на дороге.

— Постойте. Я лучше сейчас скажу, а то потом... — он запнулся.

— Момент уйдёт?

— Да. Если я правильно понял, вы с мужем в разводе. — Лиза кивнула. — Я тоже. Если я приеду в ваш город, вы напоите меня чаем? Или кофе...

— Если, если... Если приедете, то я непременно напою вас чаем. Вы мне сразу понравились, — к её ужасу, последняя фраза вырвалась сама собой.

Александр Петрович неловко погладил Лизу по щеке...

Когда они вернулись в контору, Чумак вывел за ворота мотоцикл с люлькой, полной свежескошенной травы.

— Аня уже уехала — с гостями сегодняшними. А для вас, — обратился Анатолий к Лизе, — мы приготовили роскошное ложе, — он кивнул на люльку.

— Ой, я вспомнила. Сейчас, сейчас... — бормотала Лиза, метнувшись к обочине. Метрах в двадцати от дороги полыхали фиолетовым пламенем свечи шалфея.

— Это же нам с Никушей на всю зиму, — объяснила она мужчинам, усаживаясь в коляску с охапкой целебных цветов. — До свидания, Александр Петрович!

— А я тоже с вами еду. Толик, примешь на ночь? — обратился дончанин к хозяину степи. — Думаю, пора и мне домой.

— Разместим. Не впервой.

Они ехали навстречу закату, и степь на прощание одаривала их прохладой речки Камышиной, душистым ароматом разомлевших от солнца трав, полыни, шалфея. Она упорно жила, созидала жизнь и щедро делилась своим богатством.