Картофель

К примеру, такой известный корнеплод, как картофель. Он уже так сроднился с нашими желудками, что мы и забыли о его происхождении. А происхождение его — тёмное и земляное. Чего, собственно, и опасались граждане петровской эпохи, устраивая картофельные бунты и отказываясь есть это «яблоко дьявола».

А потом ничего, втянулись.

Хорошо чувствуешь подземное происхождение картофеля, когда сравниваешь его вкус с топинамбуром. Топинамбур вообще запредельное название, всё равно что Тананариву или Детерминатив. О! «детерминатив», кстати, тоже означает часть слова, историческую часть, которая идёт сразу после корня, только не в растении, а в слове, — и которую можно спутать с корнем.

Так вот, топинамбур вроде бы такой изысканный корень, особенно если его положить внутрь запекаемой рыбы. Но если вдуматься в его вкус, то поймёшь, что он тоже своего рода картошка, только непривычная. Возможно, именно так воспринимали вкус первой картошки русские, бородатые и недоверчивые.

Поверить не могу, что когда-то они обходились без неё. Господи, с чем же они селёдку-то ели?

Пастернак

Очень непростой субъект. Если в сыром виде и автономно — то безвкусный, но полезный. В салате и с приправами скромен, незаметен. Однако привносит в жизнь салата, да и вообще в жизнь, что-то нужное. Свежее. Настоящее. Как и стихи одноимённого с ним поэта.

Топинамбур

Про него уже сказала.

Хрен

Странно, что он так дискредитирован. «Хреновые дела», «на хрен это надо» и «хрен тебе по деревне». Кроме того, некоторые наши сексуально озабоченные предки усмотрели в хрене сходство с мужским половым органом. Смешно! Молодые побеги спаржи в сто раз больше похожи.

Если посмотреть на хрен незаангажированным взглядом, становится ясно, что это уникальный остро-радостный субъект, прочищающий вкус, нюх и мозги.

Хрен конкретен. Подышав тёртым хреном, избавляешься от меланхолических иллюзий.

Редька

Тоже обидно. «Хрен редьки не слаще» — подразумевается, что оба горькие. Ужасное заблуждение. Острый — не значит горький, совсем не значит. Редька фрукт ароматный, запоминающийся.

Одна академическая семья приглашала друзей в гости, интимно сообщая по телефону: «У нас сегодня... Редька». Праздничное блюдо было такое: тёртая редька, залитая натуральным кислым квасом.

Вкус... — о...ительный!

И примкнувшая к ней редиска

Это весна в натуре. Или так: Это весна, в натуре. Даже если умные аграрии умудряются высаживать её по три-четыре раза на сезон, ты её встречаешь на рынке в конце лета и думаешь: «Во! Опять весна!»

Сельдерей

У него круглая твёрдая голова. Она как раз сейчас лежит у меня в рюкзаке. Специально развязываю рюкзак, чтобы вспомнить запах.

Бог мой! Хочется плюнуть на всё и уехать в Урюпинск. Или хотя бы уйти в лес — такая безумная свежесть.

Сельдерееву голову можно нюхать долго и влюблённо — как голову маленького мальчишки. Для эвенков, кстати, нюхание головы — это родственная ласка. Они не целуют щёку, а нюхают макушку.

Есть ещё корень лопуха и корень одуванчика

Их я ещё не ела.

Есть ещё корень валерианы. Звучит красиво.

Морковь

Она тоже вроде бы корень, но непохожа. Как и свекла. Эти двое не корни, и даже не корнеплоды, а просто овощи. Почти как помидоры.

Морковь, когда сырая — жестковата и тяжеловата для человеческого желудка. А пропарить слегка — сразу приобретает другой характер. Для моркови очень важно уловить момент готовности — когда уже не сырая, но ещё и не варёная. И кушать обязательно с маслом. Только тогда она весело и без проблем отдаёт весь свой витамин А.

Свёкла

Свёкла очень полезная. И этим, честно говоря, исчерпывается. Я ем её почти каждый день, но ничего особенного о ней сказать не могу. Это как продуманный брак — и полезно, и незаметно.

Необыкновенность свёкла приобретает только в борще или в овощном рагу. А так — нет.

Да, ещё: кушать её «под шубой» — с селёдкой и майонезом — как бы это сказать помягче... — нехорошо.

Морская капуста

Это уже стебли пошли у нас. Они пахнут морем. Их ни в коем случае нельзя варить. Это полный бред. Это всё равно, что приготовить чай из морской воды. Унижать морскую капусту варёными яйцами и луком — вообще преступление.

Её надо просто нарезать, положить в маленькую китайскую миску, насыпать всякой всячины — кунжута, фенхеля, эстрагона, тимьяна, обязательно настрогать имбиря (гвоздики и корицы не надо — перебьют вкус).

Можно перца — но только белого, душистого.

Не солить. Не солить!

Есть с закрытыми глазами.

Петрушка

Лично мне вспоминаются Скрябин и Стравинский. Кто-то из них написал оперу «Петрушка».

Петрушка простая и нежная. Красивая! И не стоит её резать, надо класть прямо ветками. Кстати, вот эта ажурная, вычурная, специально выведенная юными мичуринцами, — она и шершавая, и невкусная. Мичуринцы, знайте: лучшее — враг хорошего.

Опять же, сельдерей

В сельдерее всё прекрасно — и корни, и стебли, и семена, и мысли. Если у него есть мысли — то очень свежие и своевременные. И их немного.

Стебли сельдерея всё оживляют — особенно салат из помидоров. Да что там — сельдерей и мёртвого оживит!

Кинза, она же кориандр

Что касается кинзы, то тут я должна сделать официальное заявление.

Несмотря на все признанные достоинства петрушки и сельдерея, кинза была, есть и будет самой лучшей из всех трав.

Понимаю, не все согласятся со мной. Некоторые считают, что кинза пахнет... клопами. Я предлагаю этим людям пойти в день моего рождения в Голосеевский лес. И там, в рощице светлых стволов граба, развалиться на травке и есть шашлык прямо с шампура. Другой рукой нужно захватывать целые горсти кинзы и отправлять в рот. Кинза будет насыпана такой небольшой копной, этаким целым стожком посредине холщовой скатерти, а вокруг расположатся помидоры, огурцы и сыр. Запивать будем инкерманским Каберне.

Если они и теперь будут стоять на своём, что, мол, кинза пахнет клопами — то мне больше не о чем говорить с этими людьми.

Базилик

Базилик не трава. Это музыка.

Есть его невозможно — а только благоговейно нюхать.

Имбирь

Его тоже невозможно есть. От него хочется плакать.

В виде порошка его ещё можно воспринимать как приправу. Но вы видели его корневое тело? Я до сих пор не могу определить, какие чувства оно вызывает: просто держишь в ладонях и смотришь.

Маринованный же имбирь — это воплощённая ностальгия. «На Итаку, на Итаку, домой!» Положи на язык пластинку маринованного имбиря, и как только зажжёт — улетишь на неизвестную родину.

Лук

Вот лук совсем другое дело. Его есть и можно, и нужно, и хочется.

Чеснок

А с ним надо построже. Он какой-то странный. Вроде бы и простой, и хорошо знакомый, и притягивает сердца, особенно проголодавшихся людей. С другой стороны, плохо влияет на сердце. Очень вкусный, но слишком возбуждающий; притягательный, но вторгающийся — он какой-то весь чересчур. Потому чесноку приходится устанавливать жёсткую меру.

Мята

Мята тенистая, прохладная. Она росла в моём дворе под жасминовым кустом. В начале лета, когда припекает, можно завалиться под этот куст, дышать жасмином и жевать мяту. Там ещё был лимонник. У него женский псевдоним — мелисса. Всё это вдыхаешь, и вылезаешь из-под куста абсолютно новая.

Баклажаны

Реально странные ребята. Начиная от запредельного цвета — то синего, то лилового, то неопределённого пегого — и заканчивая уникальным вкусом. Они непредсказуемые: если не подсолить и не положить под гнёт — могут такую горечь дать, что есть невозможно.

Вообще, как по мне, баклажан не овощ, а некий переходный этап от овоща к грибу и дальше — к мясу.

В Украине баклажаны называют ласково-снисходительно — «синенькие» — и я не понимаю такой фамильярности. Когда они лежат грудой на земле, твёрдые, полированные и сиреневые — к ним нельзя вот так панибратски отнестись. Как к какой-то свекле.

Короче, баклажан есть мистический организм. Который одновременно есть очень вкусно.

Тыква

То количество инсинуаций и непониманий, каким подверглась и подвергается бедная тыква, немеряно. Спасает её только то, что ей всё пофиг. Пока скептики и циники всех мастей считают, что тыква несъедобна для нормального человека (господи, кто бы говорил!), а некоторые маловеры вообще думают, что тыква имеет чисто прикладное, декоративное значение, — она сама, тыква, разлеглась на поле и знать не хочет, что есть на свете такие недомерки, недоумки и недотыкомки.

За это я её очень люблю. За это безмерное равнодушие, оно же спокойствие.

Исходя из этого равнодушия и толстокожести тыквы, можно было бы ожидать, что вкус и запах её должен быть пресным. Ничуть не бывало!

Вы пробовали?

1. Сырая — свежий озоновый полный.

2. Запечёная — насыщенный вальяжный медовый.

3. Обжаренная — точный гарнирный, открывающий и оттеняющий все прелести основного блюда.

4. Сок — воплощённая чистота.

Она потрясная, эта тыква... Хоть с рыбой, хоть с мясом, хоть с овощами, — конструируется, встраивается в любой вкус — и, что поразительно, углубляет его, создаёт новые смыслы.

Конечно, в помаранчевом, нежном, с трудом удерживающем форму куске тыквы на белом блюде вам не хочется узнавать толстошкурую свиноподобную гирю с огорода. А это она, уж извините. И не надо крутить носом.

Огурец

Приятный во всех отношениях. Настолько приемлемый для всех, что и не знаю, есть ли такие, что его не любят. Так же, как редис, символизирует весну, сводит с ума своим запахом и абсолютно функционален — просто бери, обтирай о полу и ешь.

Помидор

Почти такой же, только посолиднее будет. Они чаще всего вместе с огурцом ходят. Или целиком, или нарезанные. Солёные они тоже чаще всего вместе, на одной тарелке. Два брата-акробата.

У помидора квалификация пошире — его и в суп, и в борщ, и в соус, и хоть куда.

Некоторые считают помидор фруктом и варят из него варенье. Вот глупые.

Капуста

От капусты, говорят, пучит. Не замечала.

При всей своей хрестоматийности она не так проста, как кажется. Если, скажем, помидор, даже и жареный, всегда одинаков в любом блюде, то с капустой иначе. Согласитесь, капуста в щах и капуста свежая шинкованная — это радикально разные капусты. А если свежая ещё и с тмином, и приправленная подсолнечным маслом, непременно тёмным, пахнущим семечкой... Добавишь тёртое яблоко — получишь абсолютно другую капусту. Лимоный сок — опять другую.

О тушёной капусте с сардельками и пивом говорить не приходится — заходишься слюной. Здесь обязательна горчица... Не в силах продолжать... Умираю на месте.

Перец

Бывает горький, сладкий и фаршированный. Болгарский, преувеличенно яркий — красный, жёлтый и зелёный — похож на модель перца из папье-маше в кабинете биологии.

Его внешняя показушность — это, товарищи, кажущаяся видимость. На самом деле он всегда надёжный, честный и хрустящий.

Фасоль

Она шикарная. Разноцветная. Плотная, упитанная и питательная. Настолько независимая, что никогда не знаешь, добавлять ли к ней томат, чеснок или эстрагон. Чтобы не разваривалась, она сначала целую ночь отдыхает в воде, напитывается водяным умом.

Горох

Похож, но попроще. Он такой простой, недетерминированный — деревенский родственник фасоли. С ним в компании — шкварки с луком.

Есть ещё бобы, но они уж очень толстые. Прям как мясо.

Чечевица

Ни разу не пробовала чечевичную похлёбку, за которую кто-то там даже продал своё первородство. Наверное, вкусная была, не устоял.

Я бы, наверное, продала своё первородство за окрошку.

Окрошка

До сих пор нет единства во мнении, что такое окрошка — первое это или второе блюдо. Успокойтесь, это блюдо не является ни первым, ни вторым — оно является наркотиком.

Делается так.

Дожидаетесь весны. Берёте пупырчатые огурцы, молодой редис и старый картофель. Варёные яйца и полукопчёную колбасу. Перья лука, укроп и петрушку. Всё это рубите и бросаете в большую кастрюлю. Заливаете кислым квасом или свежей сывороткой. (Кстати, настоящего окрошечного кваса нынче уж нет, увы, вельми, паки и паки — его надо готовить своими руками из чёрных сухарей). Окрошку едите со сметаной.

Окрошка опасна тем, что привыкание происходит мгновенно, и дальше по жизни требуются всё бОльшие и бОльшие дозы. В моей жизни, например, для окрошки уже появилась полуведёрная кастрюля, поскольку рядом выросло целое поколение окрошкозависимых людей.

Слово «окрошка» лучше не произносить всуе — иначе в мозгу загорается лампочка, срабатывает рефлекс Павлова — и несчастный маньяк мчится на рынок, а потом лихорадочно рубит продукты, судорожно сглатывая слюну. А потом ест, неприлично мыча и стеная от наслаждения.

Пределом потребления окрошки служит только физическая граница живота — его растяжимость. А быстрая усваиваемость блюда позволяет, отдышавшись и отлежавшись, приступить к следующему сеансу поедания уже через час. Ужас!

Примечание.

Слышала, что есть люди, которые НЕ ЛЮБЯТ окрошку. Даже, по слухам, некоторые называют её «салатом с квасом». Бог им судья, а нам — меньше конкурентов.

Зёрна пшеницы

Они идут первыми. Это, ясно, основа основ.

Сначала они, так же как фасоль, лежат на подоконнике на бeлом плоcком блюде, политые водой (вода не из водопровода, а из подземной скважины юрского периода). Постепенно зёрна напитываются этой водой — и оттого в них происходит восторг. Проявляется восторг тем, что зерно прорастает, проклёвывается сквозь собственную свою же кожу. В этот момент, можно сказать, зерно прыгает выше своей головы. При этом во всём его организме происходят чудесные изменения — и это почувствуешь сразу, как только вкусишь зерно. Нужно хорошенько запомнить, закрыв глаза. Потому что в этот момент приобщаешься к тайне рождения. А может быть, и творения.

Зёрна подсолнечника

Вообще-то удивительно, как старинные и современные пейзане могут поглощать семечки подсолнечника так безмозгло. Берут целую тарелку — и лузгают, и жуют, и глотают, бессмысленно и беспощадно. Челюсти работают, а глаза уставлены в телевизор. Глаза — белые.

И это после того, как семечко подсолнечника прошло такой круг превращений — что этому, который его лузгает, ни в одном фантастическом боевике, ни в одном телевизоре не покажут.

Оно лежало в беспросветной тьме, без надежды на рождение — и только воля к жизни в сочетании с зовом солнца дали толчок развитию. Раскрывалось и распрямлялось семечко точно так же, как голый Терминатор, заброшенный на Землю. Но у семечка другие ресурсы — и двигается оно строго вверх, из мягкого зёрнышка вырастает в мощный древовидный ствол — причём молниеносно — ростом выше человека! На голове у него расцветает нимб — уменьшенная копия Солнца. Одновременно нимб служит подсолнечнику лицом, всегда обращенным к солнцу. Возможно, солнце для него Бог. Одновременно это и круг, колесо жизни, и живот, рождающий множество новых потенциальных жизней — подсолнечниковых зёрнышек. Одни зёрнышки падают назад в землю, умирают там до весны, потом прорастают — и круговорот жизни продолжается. А другие зёрнышки бывают сжираемы оглоедами перед телевизором. Ведь оглоедам тоже нужно питаться, плодиться и умирать. Таким образом, круговорот жизни всё равно продолжается. В любом случае.

Всякие другие семена

Семена кунжута, тмина, укропа, фенхеля и вообще все семена при pаскусывании показывают, что их вкус и запах — это сжатое и концентрированное значение всего растения в целом. Дайджест. Лучшее. Избранное. И правильно — дети и должны быть круче своих родителей. И компактнее.

Орехи

Арахис живёт в земле, в специальном футляре, как для скрипки. Открываешь футляр — там лежит орех. Шелестящую одёжку с него можно и не снимать. Цвет одёжки необыкновенный — и не коричневый, и не розовый, и не красный — просто арахисный.

А грецкий орех извилистый, похож на наш мозг.

Миндаль имеет какой-то исторический привкус, кажeтся, древнегреческий.

Кешью вообще непохож на орех — гламурный, сладкий, банальный. И позорно вкусный.

Орех всех орехов — фундук. Он вышел родом из народа, лесного ореха, а потом взял всё лучшее от цивилизации. И теперь нормальный, ореховый такой орех.

Кедровые орешки — это не для нас, это для белочек. Или поставить шишку на стеллаж, иногда подходить, вдыхать таёжный дух, отколупывать одну чешуйку, выковыривать из-под неё одну смолистую орешку, осторожно давить двумя зубами, раскрыть поперёк надвое, достать малюсенькую молочную сердцевинку и понять, что и есть-то нечего. Вся процедура проводится больше для запаха, чем для вкуса, и ещё по причине лесной таинственности.

Сухие фрукты

В отличие от семян, эти ребята совсем не похожи на своих пpeдшественников. Это настоящий феномен: сухой фрукт cовсем не родственник фрукту свежему. Хотя, если хорошенько подумать, — точно так же, как живой человек и сделанная из него мумия. (Не совсем верно: сухофрукты похожи на мумию только внешне. По вкусу же, наоборот, очень жизненные).

Финики — нормально воспринимаются. Потому что я не видела, как они растут живьём. Так же, как и фиги, это что-то мифологическое. «Фиги-финики срывают».

А вот виноград и изюм. Ну что в них общего? Я вообще не поверила в детстве, что изюм — это высушенный виноград. Да и сейчас, если положить руку на сердце, — не верю. Станиславский не обязан всему верить.

Абрикос и курага. Ну, тут... с большо-о-ой натяжкой.

Инжир и... инжир. Это вообще издевательство! Даже имя одинаковое...

Предлагаю считать их омонимами — как «бор» сосновый и «бор» стоматологический. Ну посмотрите на сушёный инжир: ничего против не имею, очень вкусный и полезный — но тельце-то, тельце! — сморщенное, несчастное, обесцвеченное.

А вы видели живой инжир? Не видели? Тогда поезжайте в Мисхор и посмотрите. Нет, вы поезжайте и посмотрите! Спросите у местных, где спуск к морю. Они махнут рукой по направлению вниз и скажут, что совсем близко. Не верьте. Будете спускаться извилистыми тропинками между саманными домиками до бесконечности. А потом, когда увидите инжир, вообще забудете, куда шли.

Так и я впервые встретилась с живым инжиром. Крымские телевизионщики отправилась снимать открытие новой больницы, а меня отпустили на море. Я попрыгала вниз по извилистой улочке — и вдруг передо мной шлёпнулся неведомый фрукт. Шмякнулся, иссиня-блестящий, жирный, под ноги, и лопнул пополам. Я испугалась — такое алое тело глянуло изнутри. Бережно подняла его. Он был прогрет солнцем насквозь и должен был быть съеден — во имя его невероятной красоты и во имя круговорота веществ в природе. Я его и съела (он был сладостным, как лето), а потом съела и ещё нескольких его собратьев, развалившихся по соседству. А потом ещё потрясла дерево инжир за туловище, и оно отдало ещё много своих плодов.

Сушёный инжир я и не пробовала раньше, но теперь у меня в специальной коробке в редакции всегда лежат несколько инжиров, и я их кушаю из уважения к Инжиру Мисхорскому. Мол, помню. Мол, люблю.

Я бы ещё много чего могла написать о фруктах. Но о них уже написала художница, паpашютистка и членка ПЛЛП (Партии Любителей Любителей Пива) Александра Ковалёва.

Тем более, что фрукты и овощи не вполне отвечают названию моей повести — «Корни, стебли и листья». Но если по-чесноку, то есть по-честному, то ведь всякий плод — это логическое продолжение корня, стебля и листа. Завершение, апофеоз, разрешение, кульминация, доминанта.

И мне кажется точным, что человек есть то, что он ест. Может, мы, человеки, потому-то и такие разнообразные — что такие всеядные.

Я намеренно только слегка коснулась тут мяса и рыбы. Потому что это совсем другая история. Думаю, драматическая.

А мне хотелось обратиться к нашим корням. Извините за пафос. Мне хотелось обратиться и к плодам... наших рук. Снова пардон.