Традиция у нас такая: на психологические семинары мы проникаем вдвоем с Багирой, черной пантерой моего детства. Знающие считают это естественным: ну как вообще можно отвязаться от своего Alter Ego, «другого Я»? Но тут есть один сюрпризец. Багиру интересуют психологи-мужчины: она считает их существами загадочными. Вот и на этот раз: мечтательно улыбнулась во всю свою нежно-розовую пасть, узнав, что ректор и создатель Международного института практической психологии Иван Владимирович Михайлов пригласил меня на семинар особенный. Из Москвы к нам собрался профессор МГУ, доктор психологических наук Б.С. Братусь.

Естественно, Багира собралась первой, но поставила вечное условие: к гостю не приближаться, «камуфлируясь» под слушателей семинара, и только если очень понравится, идти знакомиться. Ну что ж, должна признаться, что ее метода — отличная.

И второе ее условие было достаточно мудрым: «Немедленно купи мне эту книжку — „Психология и этика“. Там же дискуссия с академиком Зинченко!»

Это ж любимчик Багиры. Он ее потряс — действительно, личность яркости и чувства юмора необыкновенного. Мы познакомились в этом же Институте. «Человек с Тигром, да каким!» — только и смогла выдохнуть Багира. Надо сказать, что и у мужчин Alter Ego — далеко не травоядные.

Конечно же, и книжка была куплена, и часть идей Зинченко быстренько прочтена. Багире ближе всего оказалось: «Мы ведь вообще не знаем, что такое норма — небольшой „привет“ вообще-то необходим нормальному человеку». Мне же: «Кто пытается определить норму для ребенка? Мы, взрослые. А я хочу напомнить Волошина: ребенок — непризнанный гений средь буднично-серых людей. Мы, желая добра своим детям, загоняем их в тесты, в свое буднично-серое понимание нормы...»

Но вот семинар начался, я приглядывалась к Борису Сергеевичу Братусю, а Багира — к пейзажу за окном. «А он дело говорит», — шепнула Багира, которая только что примеривалась — допрыгнет ли она до роскошного каштана там, внизу — тремя этажами ниже. — «На Камчатке, в том проклятом переходе, даже зная ты о моем существовании, все, скорее всего, окончилось бы трагически».

Я конспектировала — такого я еще не слышала. «Опора на самого себя — это очень слабая опора. Для другого можно сделать гораздо больше, чем для себя — это начинает открывать в себе еще подросток. В подростке вообще кратчайшее расстояние между человеком и человечеством. Да, крепче держат, не давая сломаться, друзья. У Сент-Экзюпери, в его рассказах о летчиках, есть и такой. Пилот терпит авиакатастрофу в Андах, в совершенно необитаемой местности. Но ему нужно дойти до людей. Сперва его ведет воля к жизни, но препятствия становятся невыносимыми. Тогда он думает о друзьях — и у него прибывает сил. Его же будут искать, он не имеет права сдаваться! А потом приходит такая мысль: если не найдут даже его тела, он будет считаться без вести пропавшим, и его жена не получит даже страховки, ей не на что будет существовать. И летчик добирается до людей — его ведет совесть, долг — двойной — перед друзьями и женой».

Да, в 23 года я прошла через похожее. На Камчатке, в совершенно необитаемой местности, группу бросил проводник, и у кого были силы, те устремились по его следам. А у меня — не было. Нога, когда-то помороженная, болела и ныла, я выбилась из темпа, и «замыкающие» — те здоровенные ребята, которые должны страховать такие ситуации, пробежали мимо меня уже на втором броде. И тут я увидела картину, которую всю оставшуюся жизнь потом боялась увидеть в кошмаре: вся наша походная группа, кутаясь в пластиковые плащи от припустившего дождя, скрывается за перевалом. Я — совершенно одна. Но я тащусь следом, смахивая со щек то ли предательский дождь, то ли слезы обиды. И только теперь понимаю: обида вела меня тогда, и ее ни за что не хватило бы на предстоящие 30 километров незнакомой горной местности. И тут я слышу голос: «Мне так и показалось, что ты отстала». Марк Сигал, 30-летний Ангел-Спаситель.

Потом была благодарность. К Нему. Зависть к Мужеству! Его мужеству — ведь он тоже впервые шел этим маршрутом. Потом были поиски пирамидок — нагромождений камней, которыми помечают верные тропы. А потом была мысль — у нас день, в Риге — самое начало рабочего утра. Я будто увидела здание родного университета, бульвар, спешащих по таким, чрезвычайной важности, делам. Мама! Я только тогда подумала: «У меня нет права оставаться здесь». Мы дошли — на благодарности и чувстве долга.

Это когда пишешь — долго, тогда мысль-воспоминание проскочило моментально.

А Братусь тем временем говорил: «Память — это наш орган и инструмент, мы взнуздываем ее всю жизнь. И личность — особый инструмент. Возможно, он дан нам Богом. Лицо, личина (маска), лик. Это как быть лицом перед лицом человечества. Обретение своей человеческой сущности».

Да, мне удалось увидеть истинный лик — лицо Марка ТОГДА. Он мог встать перед лицом всего человечества. Ничего прекраснее я не видела.

И тут я поняла, что Братусь — мой психолог. И Багирин — тоже. Он — боец за нравственную психологию. И когда говорит о совсем еще малышах:

«Личность появляется, как только человек произносит слова: „Я сам!“ Хоть шнурки завяжу — но сам. А ступеньки к личности в любом возрасте высоки». Многие психологи знают феномен «горькой конфеты». Дело было после войны, психолог работал с малышами, и стимулом была конфета. Ну, по тем временам — «Сникерс» величиной с дом. И тут психолог давал задание — не очень простое и нудноватое — и выходил из комнаты, якобы по делу. На самом деле — подглядывал, конечно. И конечно, были дети, которые «мухлевали». Возвращался психолог: «Ну вот какой молодец, все так быстро сделал!» И вручал чудо-конфету. И вот что поражало: всегда находился ребенок, который от конфеты отказывался: «Не надо мне!» И если настаивали — заливался слезами. Так что такое нравственная пятилетняя личность? Для нее не лучше — когда легче? Для нее легче — когда честно?

«Мысль Гоголя и точна и грустна: к старости мы нередко становимся теми, кого ненавидели в юности. Ну уж в смысле конформизма — абсолютно точно. В юности многие готовы на эшафот взойти ради высокой идеи. А что делает зрелость ради цели? Медленно приближается к ней».

— А ты заметила ветер от его плаща? — поинтересовалась Багира.
— Какой плащ, жара невообразимая!
— Значит, ты забыла этот старый пароль: «Ветер от плащей». Этот ветер всегда сопровождал романтиков.
— И на этот раз ты права абсолютно. В этом институте — вот уже десять лет — просто место встреч романтиков-психологов всего мира. Один мимолетный гость даже обещал в процессе своего семинара доказать материальное существование души. Ему удалось — но существование собственной и очень романтичной. Когда границы на Запад стали прозрачней, приезжать стали не холодные знатоки психологических азбук. Они даже нам казались непрактичными, а оказались людьми успешными. Мы посчитали это метафорой: «Мы были разделены так долго. Но через эту пропасть мы перенесем вас через десять лет — на руках».

Багира даже мурлыкнула от удовольствия: «А ведь многое удалось! Жаль только, что невозможно странствие в обратное время. Глубоко — в XIX век».

(Только я знаю о Багире, что ее личное горе — нельзя вернуть любящих друг другу — и их веку).

— Романтический ветер? Натали собирается на ослепительный придворный бал, и тут из машины времени вылезает необъятная во всех отношениях фигура. Академик Зинченко лично решил «улучшить» XIX век. И принимается рассказывать трагическую историю недалекого будущего. Допустим, Натали бы его выслушала, приняв за очередного странного приятеля супруга. И все равно упорхнула бы в свой — Свет. И в свою будущую — Тьму.

«Рука Гончаровой коснулась, как лебедь,
Горбушки царского эполета...»

Нам не улучшить прошлое, но кто знает, на что мы способны сегодня. Вот Братусь только что сказал: «Мы не знаем, как воздействует каждый человек на судьбы следующих поколений. Но воздействует — каждый». Возможно, настоящие психологи щедры на надежду. В них есть доброта — и есть сердечность, и радость в них есть, и печаль. Давай запомним эту фразу: «Есть какая-то вероятность, что у жизни есть смысл. На это можно сделать ставку».

Журналы все шире представляют свои страницы для разговора о психологии. И часто говорящие с этих страниц обладают редкостным талантом — искренностью и деликатностью. И они создают мир настоящего человеческого единства. Это кажется жестоким — сказать, что у нашей жизни и смысла-то никакого может не быть.

— Я знаю, что знаю, — резко ответила Багира. — Каждый день — как бой. Противники могут поменяться, но смысл всегда один — ты открываешь утром глаза и тут же вспоминаешь, в чем смысл сегодняшнего дня. Сегодня у нас приятная встреча — с одним из плеяды разнонаправленных психологических талантов России. И он, говоря о Фрейде и Франкле, абсолютно прав: каков человек, если он личность, таковы и окружающие его обстоятельства.

«Фрейд был уверен, что, по сути, люди одинаковы, и если их поставить в одинаковые обстоятельства — голода, например, они станут действовать одинаково.

А великий психолог Франкл доказал прямо противоположное. Еврей в лагере смерти, мечтающий о чем? „А я видел людей, поставленных в такие условия, и все они — разные!“ Он жил смыслом: рассказать коллегам, когда война кончится, как здесь все происходило. Он поставил на шанс, в котором едва ли было 5% надежды — и благодаря этому выжил».

Да, смысл жизни. Часто это невидимо — что в жизни человека нет ни смысла, ни цели. И очень часто алкоголизм — это даже бурная, но иллюзорная деятельность. Зачем? Чтобы выбраться из бесцелья.

«Поиск смысла жизни — он в любом возрасте поиск. Толстой, уже всеми признанный писатель, мучим каждую ночь одним и тем же сном. Он — путник, оступается на горной тропе, но успевает ухватиться за корни кустарника. Но опора эта очень ненадежная, да еще две мыши — черная и белая — день и ночь подтачивают корни. А внизу дожидается дракон — Смерть. Старый смысл жизни вдруг перестает быть важным — он уже столько написал — и нужно новый искать. И Толстой начинает класть печи и тачать сапоги. И окружающие думают, что он болен».

«Но и Швейцера поиск смысла жизни сделал тем, кем он стал. У него было все: богат, красив, умен, автор блестящей книги о Бахе, мгновенно разошедшейся по Европе, один из лучших органистов мира. И вот однажды, глядя в звездное небо, Альберт задумался: какое богатство он получил, но ведь его надо отдавать.

Случайно узнает, что где-то в Габоне нужен врач, и решает: мне нужно ехать туда. И он, не медик, поступает на первый курс мединститута, и через пять лет едет в страну иной культуры. Начинается отдача. Так Альберт Швейцер стал памятником самому себе».

— Как дорого я бы дала, чтобы встретиться, хоть на полчаса, с таким человеком, — даже с некоторой скорбью сказала Багира. — У меня есть вопрос, на который только он мог бы ответить!

Я догадываюсь — какой. Но я промолчу. Ведь, похоже, об этом заговорил Братусь.

«Смысл жизни — всегда за занавесом действия. Представьте: это не наш век, идет строительство, и трое рабочих везут тяжеленные тачки. И мы получаем три абсолютно разных ответа на вопрос, зачем они это делают. Первый — зашибает на бутылку. Второй зарабатывает на учебу своему ребенку. А третий произносит: „Я это делаю для себя. Это будет красивейший собор, и он будет стоять здесь не одну сотню лет“».

И этим он близок Мартину Лютеру: «Я на том стою — и не могу иначе. И да поможет мне Бог». Это высшая ступень личностной ценности. В разных ситуациях мы взлетаем и падаем. И часто взлетаем, когда у нас крупные беды — они возвращают нас к истинным себе. «Я человек» — это высшая оценка.

Ветер от плащей... Романтики-психологи, отлично понимающие, что духовный человек государству не нужен. И при этом выходящие на каждый семинар так, будто именно здесь и проходит рубеж, в этом вот высоком зале. А ведь так оно и есть. И красавицы-студентки Международного института практической психологии слушали так, будто каждой что-то шептало ее собственное «другое Я», каким бы именем оно ни звалось. Романтические плащи скользили и по их плечам. И ветер их юности играл складками.