[Оглавление книги] [Архив] [На главную]
Эпилог
«...путем доверия и любви»
На этом месте карандаш, сменивший неудобное перо, выпал из рук Терезы. Дрожащие строчки рукописи являют собою силу воли той, которая так и не смогла окончить небольшую черную тетрадь. Совершенно изнуренная, она уступает... Жить ей остается чуть меньше трех месяцев.
Кто бы мог подумать, читая эти страницы, что писавшая их тяжело больна уже на протяжении нескольких месяцев? Едва уловимы слабые намеки на то, что за ней ухаживают. И мы ничего не узнали бы о подробностях болезни сестры Терезы Младенца Иисуса и Святого Лика, о ее предсмертных часах и самой смерти, если бы не ежедневные записи матери Агнессы, сделанные у постели умирающей. Но благодаря рассказам очевидцев, мы можем шаг за шагом проследовать за сестрой Терезой и удостовериться, что она переживает то, что описывает.
Уже несколько дней сестра Тереза находится в больничной палате, расположенной на первом этаже. Здесь она прекращает писать свои рукописи. Тяжело болея уже несколько месяцев, она «официально» признана больной только с конца Великого поста. У нее сильный жар, кашель, в церкви она едва держится на ногах. Мало-помалу с нее снимают все послушания, освобождают от церковных богослужений и рекреаций. В июне 1897 года от нее требуется лишь одно – отдыхать в келье, гулять на свежем воздухе по саду, побольше бывать на солнце и окончить воспоминания, написать которые повелела ей 3 июня настоятельница по просьбе матери Агнессы. Она исполнит это последнее послушание, но не сможет его окончить. «Я не ломаю себе голову, когда описываю свою «маленькую» жизнь; это напоминает рыбную ловлю; я описываю то, что попадается на крючок».
6 июля резкое ухудшение вызывает приступы сильного кашля с кровью, которые продлятся до 5 августа. Задыхающаяся, сжигаемая горячкой, с кровавым кашлем сестра Тереза признана умирающей доктором Корниером, заявившим, что в подобном случае «выживает лишь два процента».
«Исполненная радости», она исповедуется духовнику и просит о желанном соборовании. 8 июля в четверг вечером ее переводят в больничную палату.
Отныне она будет заключена в этих четырех стенах, которые уже никогда не покинет. В углу комнаты стоит железная кровать, занавешенная коричневым пологом, на который она прикалывает свои излюбленные образки (Святой Лик, Богородица и т. д.). Слева – статуя улыбающейся Девы Марии, принесенная сюда одновременно с Терезой; кресло, в котором она будет отдыхать в те дни, когда ее поднимают. Через окно виден цветущий сад.
9 июля настоятель Кармеля, не находя Терезу «достаточно больной», откладывает соборование. Действительно, она обнаруживает еще удивительную живость и поражает сестер своей веселостью в общении. Она живет в ожидании неминуемого прихода «Вора»: ее надеждой всегда остается «смерть от любви», как сказал святой Иоанн Креста. Мать Агнесса записывает такой диалог: «Боитесь ли вы смерти теперь, когда видите ее так близко?» – «меньше и меньше». – «Боитесь ли вы «Вора»? На этот раз Он стоит у дверей!» – «Нет, Он не у дверей, Он уже вошел. Но, матушка, что вы говорите! Боюсь ли я «Вора»! Как же я могу бояться Того, Кого так сильно люблю?!»
Она беспрестанно харкает кровью, страдает от головной боли, от боли в боку, ее тошнит от прописанного врачом молока. Слабость усиливается.
В июле у Терезы еще хватает сил, чтобы отвечать на многочисленные вопросы матери Агнессы и других сестер: ее просят поподробнее рассказать о каких-то уже минувших событиях, спрашивают совета. Больная поднимает на смех идею использования ее записок для составления посмертного циркуляра, который по традиции будет разослан во все кармелитские монастыри. Мало-помалу встает вопрос об издании ее воспоминаний. Тереза отдает все это на попечение матери Агнессы и настаивает на том, чтобы неоконченная тетрадь была дополнена рассказом о грешнице, умершей от любви. «Люди сразу же все поймут, потому что это слишком яркий пример того, что я хотела бы сказать». О своих рукописях она добавляет: «каждый найдет что-нибудь, кроме того, чей путь – исключение».
Она предчувствует, что ее посмертная деятельность не ограничится распространением этой книги, но будет гораздо шире. «Как же я буду несчастна на Небе, если не смогу делать на земле приятное тем людям, которых люблю!» Становится все больше и больше таинственных обещаний: «Я вернусь... я спущусь...» И потом 17 июля эти ставшие знаменитыми слова: «...особенно сильно я чувствую, что скоро начнется моя миссия, которая состоит в том, чтобы дать людям мой малый путь и чтобы Господа Бога любили так, как Его люблю я. Если Господь Бог исполнит мои желания, то до скончания века свое Небо я проведу на земле. Да, свое Небо я хочу провести, делая добро на земле».
28 июля явное ухудшение: по признаниям больной, это начало «больших страданий». Доктор полагает, что она не переживет эту ночь. В соседней с больничной палатой келье (где ночует сестра Женевьева) подготавливают все необходимое для погребения. В 6 часов вечера в пятницу 30 июля ей наконец разрешается соборование и предсмертное причастие.
Вопреки ожиданию всех окружающих (и в первую очередь ее самой: «Я больше ничего не понимаю в моей болезни»), она преодолевает и это. Такие чередования сбивают ее с толку, но она полностью предает себя на волю Божию: «Вечером, когда вы сказали, что господин Корниер полагает, будто у меня есть еще месяц и даже больше, я была чрезвычайно поражена: уж очень сильно это отличалось от сказанного им вчера, что меня стоит соборовать в тот же день! Но я оставалась совершенно спокойной».
В самом деле, 5 августа окончательно прекращается кровавый кашель, и больная испытывает относительное облегчение. Доктор Корниер уезжает в отпуск; он констатирует полное поражение левого легкого и прописывает какие-то снадобья. Но этой передышке не продлиться дольше 15 дней. И Тереза окажется без врача в период нового обострения страданий, который начнется на праздник Успения.
Кашель, удушье, межреберные боли, отекшие ноги, сильный жар... Наивысшей отметки страдания достигают между 22 и 27 августа. Туберкулез (первым это слово произнес доктор Франциск Ла Неель, муж двоюродной сестры Терезы, приехавший из Кана по просьбе Кармеля) затронул внутренние органы: Тереза страшно похудела: «сидишь, как на острых железках». Она ужасно страдает при каждом вдохе. Опасаются начала гангрены. «Ну и ладно, так даже лучше – претерпеть много страданий со всех сторон и иметь сразу несколько болезней», – отмечает Тереза. Позже, совершенно изнуренная, она признается: «Что бы со мной стало, если бы Господь Бог не давал мне силы? Кто знает, что такое – так страдать? Нет, это надо испытать». Она часто вскрикивает и все время просит ее за это простить. «Какая это милость – иметь веру! Не будь у меня веры, я бы покончила с собой, не размышляя ни минуты...»
В последние дни августа болезнь опять неожиданно отступает; это продержится до 13 сентября. Доктор Ла Неель констатирует, что его кузина может дышать только половиной одного легкого. Ей остается один месяц жизни.
По одним этим резким переменам в состоянии здоровья и поведению сестры Терезы невозможно понять всю полноту ее личности, которая открывается в последних беседах и переписке (окончательно прекратившейся 10 августа).
Прежде всего, она остается такой же больной, как и другие, «которая не думает о чем-то великом»: «Сестрички, молитесь о несчастных смертельно больных. Если б вы знали, что это такое! Как мало нужно, чтобы потерять терпение! Раньше я бы никогда не поверила». Ее спрашивают: «Что вы сейчас переживаете?» – «Моя жизнь – терпеть страдание, да, так оно и есть!»
Между тем непритворной веселостью (Тереза «ужасно боится обмана») она старается смягчить все, что может быть драматичного в ее состоянии и что так удручает сестер. В этой больничной палате нет места печали: «Всегда одинаковое настроение, она – сама веселость, она заставляет смеяться всех, кто к ней приближается. Порою кажется, что можно заплатить ту же цену, лишь бы оказаться рядом с ней (...) Думаю, она умрет, смеясь, настолько она весела», – напишет родным сестра Мария Евхаристии.
Личность Терезы и ее любовь к ближнему выражаются самыми разными способами: игрой слов, всякими «представленьицами», пародиями, подсмеиванием над собой или над бессилием врачей. Источником ее радости является совершенное принятие воли «Папы Бога», Которого ей предстоит скоро увидеть. «Матушка, не грустите, что видите меня больной. Вы ведь видите, какой счастливой делает меня Господь Бог. Я всегда весела и всем довольна».
Изысканная нежность «чуткого и любящего сердца», которое дает каждому по потребе, принимает и даже требует поцелуя, «звучного поцелуя, так чтобы был «чмок»! Братская любовь к ближнему, о которой она так хорошо писала в июне, теперь проявляется в тайном подвижничестве: в больничную палату приходят и за советом и за улыбкой. Вплоть до самого конца наставницу послушниц беспокоят слезы сестры Марии Святой Троицы и отчаяние сестры Женевьевы, она прощает оплошности добрейшей сестры Станиславы, ухаживающей за больными.
И, за исключением немногих доверенных лиц, кто мог бы подумать, что обычно она пребывает во «мраке ночи», в «подземелье», как будто перед «стеной»?
Это ужасное испытание, о котором она поведала матери Марии де Гонзаг, прекратится лишь в самый последний день. На пороге смерти, терзаемая физическими страданиями Тереза всеми своими силами стремится к Небу, но оно кажется ей «закрытым». Подобно молнии проскальзывают какие-то короткие фразы, обращенные к матери Агнессе: «Надо же, так любить Господа Бога и Пресвятую Богородицу и иметь такие мысли!.. Но на этом я не остановлюсь». Увидев через окно «черную дыру» в саду: «В такой же, как эта, дыре я нахожусь душой и телом. Ох, какой мрак! Но я мирно пребываю в нем».
Она в одиночестве сидит на «трапезе грешников» и не может рассчитывать на какую-либо помощь извне. Духовник напуган искушениями кающейся: «Не думайте все время об этом, это слишком опасно!» С сестрами она остается очень сдержанной из-за страха поделиться этими мучениями. Она больше не может рассчитывать на таинства. В последний раз она причастилась 19 августа. «Когда ей приносят Святые Дары, мы все входим и поем псалмы; в последний раз она была настолько слаба, что наше пение сильно действовало ей на нервы; она страшно мучилась».
Однако Терезу не удручает, что она больше не может причащаться: «Конечно, это великая милость – причащаться Святыми Дарами; но если Господь Бог не позволяет, то это тоже хорошо, все – милость».
Свое последнее причастие она посвятила ушедшему из Ордена и отлученному от Церкви отцу-кармелиту Гиацинту Луазону, ибо «ничто не поддерживает его». «Все, что у меня есть, все, что я приобретаю, – ради Церкви и ради человеческих душ». Мысли о спасении грешников и о вселенском спасении становятся все ярче выраженными, они подпитываются перепиской с духовными братьями, которым Тереза обещает действенную помощь: «Когда я подойду к двери, я научу вас, дорогой брат моей души, как ориентироваться в бурном море этого мира: с любовью и полной беспомощностью младенца, знающего, как нежно любит его Отец. Он не оставит его одного во время опасности... Путь простого доверия и любви как раз подойдет для вас», – напишет она аббату Белльеру.
Жизнь в больничной палате кажется такой повседневной, такой монотонной, что никто не может даже подумать, что здесь умирает святая. Временами, однако, загадочные слова проливают немного света на ближайшее будущее: «Сестрички, вы ведь знаете, что ухаживаете за маленькой святой!» «Сестрички, собирайте же эти лепестки розы, потом они послужат вам, чтобы приносить радость... Не потеряйте ни одного...» И в то же время она говорит о своем полном неведении, когда ее спрашивают о предполагаемой дате смерти: «Ох, матушка, предчувствия! Если бы вы знали, в каком неведении я пребываю! Я знаю лишь то, что и вы!»
Все слова, произнесенные в больничной палате, составляют хвалебную песнь наряду с рукописями, воспевающими милости Господни. Такого самоотречения сестра Тереза достигла только благодаря действию благодати: «Эти слова Иова: «Даже если Бог будет убивать меня, я все равно буду надеяться на Него» (см. Иов 13, 15), – восхищали меня с самого детства. Но тогда я была еще далека от того, чтобы утвердиться на такой ступени самоотречения. Теперь же я на ней нахожусь; Господь Бог поставил меня на нее, Он взял меня на руки и поместил сюда...»
Она ясно осознает свои возможности и смиренно принимает все происходящее от ее состояния тяжелобольной: слабость, слезы, нетерпеливость к слишком уж назойливым сестрам: «Как же я счастлива видеть себя несовершенной и так нуждаться в милосердии Божием в час смерти!»
Кажется, что она источает свет: «Вскоре уже будет видно, что все – от Господа; и вся моя грядущая слава – дар, который мне не принадлежит; скоро это увидят все...»
В ожидании смерти после сильнейших страданий конца августа кровать была передвинута на середину больничной палаты. Через открытое окно Тереза может смотреть на прекрасный сад (она так любит цветы и плоды) и на земное небо (другое остается закрытым), слышать пение хора или какую-нибудь отдаленную музыку. Кажется, жизнь возвращается: теперь она испытывает даже чувство голода. Тетя Герен старается удовлетворить ее «желание всевозможных вкусностей», вплоть до шоколадного эклера!
30 августа по внутренней галерее Терезу на кровати с колесиками подвозят к дверям церкви, которые она видит последний раз. Сестра Женевьева пользуется этим, чтобы в последний раз сфотографировать свою сестру: страшно похудевшая Тереза старается улыбаться, осыпая лепестками розы распятие, с которым никогда не расстается.
8 сентября она отмечает седьмую годовщину своего пострига, ее засыпают цветами. От благодарности она плачет: «Это проявление чуткости Господа ко мне; извне я осыпана ею, хотя внутри у меня постоянное испытание... но также и мир». Она плетет два венка из васильков для статуи улыбающейся Богородицы.
По возвращении доктор Корниер потрясен состоянием здоровья больной. Новое и последнее ухудшение наступает через 19 дней после относительного затишья: левое легкое полностью поражено туберкулезом. Тереза задыхается, она может говорить лишь отрывистыми фразами: «Матушка!.. Мне не хватает земного воздуха, когда же Господь Бог даст мне небесного... Ах, никогда оно не было таким коротким (дыхание)!».
Словно утомленный путник, нетвердой походкой оканчивающий свое путешествие, Тереза подходит к концу своего крестного пути: «Но ведь я попаду в объятия Господа Бога!» Перед лицом смерти временами в ней проступает неуверенность: «Я боюсь, что испугаюсь смерти... Но, конечно же, я не боюсь того, что потом! И я не жалею о жизни, о нет! Но только скажите мне: что такое это таинственное отделение души от тела? Когда я впервые испытала это, то сразу же предала себя Господу Богу».
Собственно говоря, сама агония продлится два дня, но уже с 21 сентября Тереза томится: «Что же такое – агония? Мне кажется, я все время ее испытываю».
29 сентября в среду утром больная страшно хрипит. Мать Мария де Гонзаг собирает всех сестер, которые, столпившись вокруг постели, целый час читают молитвы об умирающих. В полдень Тереза спрашивает у настоятельницы: «Матушка, это агония?.. Что мне сделать, чтобы умереть? Никак я не научусь умирать!..» После посещения доктора она опять спрашивает: «Матушка, так это – сегодня?» – «Да, моя девочка». – «Какое счастье, если бы я умерла прямо сейчас!» Чуть позже: «Когда же я задохнусь совсем!.. Я больше не могу! Молитесь за меня!.. Иисус! Мария!.. Да, я хочу, я очень хочу...»
Вечером пришел аббат Фокон, чтобы исповедать ее. Из больничной палаты он вышел очень взволнованный и сказал: «Какая прекрасная душа! Она кажется утвержденной в благодати».
Этой ночью сестра Женевьева и сестра Мария Святого Сердца бодрствуют у постели умирающей, несмотря на ее протесты. Очень мучительная ночь. Утром во время мессы все три сестры остаются подле нее. Тереза дышит с трудом и смотрит на статую Божией Матери: «О, я горячо молила Ее!... Но это чистая агония, без малейшего утешения...»
В четверг 30 сентября во второй половине дня Тереза приподнимается в постели и садится, что ей не удавалось сделать уже много недель. «Смотрите, сколько сил у меня сегодня! Нет, я не умру! Я здесь еще на месяцы, а может быть, и на годы!» По словам очевидцев, Тереза переживала тогда «последние приступы самой страшной агонии».
Около трех часов пополудни она, сидя в постели, протянула руки, чтобы опереться на мать Агнессу и сестру Женевьеву, которые не отходили от нее. Как не вспомнить в этот момент слова, сказанные ею в июне по поводу «смерти от любви», на которую она так надеялась: «Сестрички, не огорчайтесь, если я буду сильно страдать, если вы не увидите у меня, как я вам уже говорила, никаких признаков счастья в момент смерти. Наш Господь умер Жертвой Любви, но посмотрите, какая агония была у Него!..» И в июле: «Наш Господь умер на Кресте, в страшных мучениях, но это – самая прекрасная смерть от любви (...) Умереть от любви не значит умирать, пребывая в восторге. Уверяю вас, мне кажется, это именно то, что я испытываю».
Мать Агнесса собрала высказывания Терезы:
«Я больше не верю в свою смерть... Я верю только в страдание... Ну и что ж, тем лучше!
О Боже мой!..
Я люблю Его, Господа Бога!
О добрая моя Богородица, приди ко мне на помощь!
Если это агония, то что же такое смерть?!..
Ах, мой добрый Боже!.. Да, как же Он добр, я чувствую, что Он очень добр...
Если б вы знали, что такое задыхаться!
Боже мой, сжалься над Своей бедной девочкой! Сжалься!»
А вот сказанное матери Марии де Гонзаг:
«Матушка, уверяю вас, чаша наполнена до самого края!..
...но Господь Бог, конечно, не оставит меня...
...Он никогда не оставлял меня.
...Да, Боже мой, все, что Ты захочешь, но сжалься надо мной!
...Сестрички мои! Сестрички мои, молитесь обо мне!
...Боже мой! Боже мой! Ты ведь такой добрый!!!
...О да, Ты очень добрый! Я это знаю...
Да, мне кажется, что я всегда искала только истину; да, я поняла, что такое смирение сердца...
Мне кажется, что я смиренна.
Все, что я написала о моем желании страдать. О, как же это верно!
...и я не раскаиваюсь, что предала себя в жертву Любви».
Настойчиво:
«О нет, я не раскаиваюсь в этом, напротив!»
Мать Агнесса рассказывает: «Я была рядом с ней одна, когда около половины пятого по ее внезапной бледности догадалась о приближении последней минуты. Вернулась матушка-настоятельница, и вскоре собралась вся община. Тереза молча улыбнулась матушке. Более двух часов ее грудь разрывали страшные хрипы. Лицо сделалось багровым, руки фиолетовыми, ноги были ледяные. Она дрожала всем телом. Обильный пот выступал крупными каплями на лбу и скатывался на щеки. Постоянно возрастало удушье; вдыхая, она временами невольно вскрикивала».
Тереза улыбнулась сестре Женевьеве, которая вытерла ей лоб и положила кусочек льда на пересохшие губы.
В шесть часов вечера раздается колокольный звон, призывающий на молитву. Умирающая долго смотрит на статую улыбающейся Богородицы; в руках она крепко сжимает распятие. Настоятельница отпускает монахинь, находившихся в больничной палате уже около двух часов. Тереза томится: «Матушка! Это еще агония?.. Я не умираю?.. – Да, бедная моя девочка, это агония, может быть, Господу Богу угодно продлить ее еще на несколько часов. – Ладно!.. Хорошо!.. Хорошо!.. О, я бы не хотела страдать меньше...»
Она роняет голову на подушку и наклоняет ее вправо. Мать Мария де Гонзаг велит звонить в больничный колокол, сестры поспешно возвращаются. «Откройте все двери!» – приказывает настоятельница. Монахини едва успевают снова преклонить колени рядом с кроватью, когда Тереза, глядя на распятие, четко произносит: «О, я люблю Его...» Мгновением позже: «Боже мой... я... Тебя люблю!..»
Внезапно ее глаза оживают, взгляд замирает чуть выше статуи Богородицы. Ее лицо принимает совершенно здоровый вид, кажется, что она в восторге. Это продолжается столько, сколько необходимо, чтобы прочесть Символ веры. Затем она закрывает глаза и испускает последний вздох. На часах около двадцати минут восьмого вечера.
Со склоненной вправо головой и таинственной улыбкой на устах, она выглядит прекрасной, как это видно на фотографии, сделанной ее сестрой.
Согласно традиции ее тело находилось в церкви, рядом с решетками, со второй половины дня пятницы до вечера воскресенья. В понедельник 4 октября 1897 года Тереза была похоронена на кладбище города Лизье.
9 июня она писала аббату Белльеру: «Я не умираю, я вступаю в жизнь».
Начиналась необыкновенная жизнь этой безвестной кармелитки...
[Оглавление книги] [Архив] [На главную]