ПРЕДИСЛОВИЕ

10 октября — Всемирный День Психического здоровья, иначе День лиц с умственной отсталостью.

Вспоминаю: два Андрюшки из московского интерната, девочка Ира из нашего приюта, вечно убегающие из дома Владик и Валик, мои подопечные из семьи «потомственных» инвалидов и много других.

Да и весь наш двор детства в южном городе О.

Во дворе была картонажно-бумажная фабрика, а на ней работало очень много «дурачков» — процентов 60-70. В обеденный перерыв все выходили во двор и садились за длинные столы со своими бутербродами. Нас, детей, часто угощали, дарили блокнотики и «Азбуку в кубиках» (свою продукцию) и поили газировкой из бесплатного автомата в цехе.

Может, поэтому я не очень помню слова типа «дурак» или «идиот» между детьми...

Андрюшка стал «своим» как-то сразу. И откуда он узнал, что мы увезем несколько счастливцев в «настоящее лето» с морем, палатками, друзьями и песнями у костра? Только он как бы сразу поверил нам, отдал все возможные авансы в области доверия. Его круглые черные глаза в сочетании со светлой коротко стриженной интернатской головкой создавали картину грустного ангела. Пи этом он был очень домовит и деловит, все расспрашивал, что брать, и всегда на прощание желал: «не болей» (но объяснять отказывался).

У Андрюшки была травма головы, и соображал он, конечно, медленно. Но очень точно — как скажет, бывало, что-то о человеке, тихо так, только доверенному лицу — так в десятку, будто сто лет прожил на свете и пуд соли съел с тем, о ком отзывался.

Андрюшку смотрела тетя-не-помню-как-зовут, кореянка, экстрасенс, травница и всякое такое (по слухам, примерно в тот период она консультировала и даже вроде как массировала Ельцина — еще не Президента). Так вот тетя и сказала, что травма у Андрейки была сильная, ранняя, обидно-незаслуженная и что мать его вряд ли любила, а он ее — да. Да он всех любил, мне кажется — и букашек, и зверюшек, и людей, за редким исключением — «профессионально» злых... И очень хотел учиться. Уж и не помню, читал ли он сам и с какой скоростью, но слушать любил безумно, и сам сказки сочинял, странноватые, но добрые.

Наверное, именно он, Андрейка, мог бы стать таким вот Ангелом-хранителем, как в сегодняшней сказке...

Побудем профессионально умными и точными?

Интеллектуальная недостаточность обусловлена внутриутробным недоразвитием мозга или его поражением в первые три года жизни.

(Или, извините, отсутствием впечатлений в первые годы жизни — это уже новая тема — социальная инвалидность беспризорных с самого раннего детства детей).

У некоторых детей с умственной отсталостью имеются ярко выраженные внешние признаки (например, болезнь Дауна). В иных случаях никаких внешних особенностей нет.

(Хорошо это или плохо? Конечно, ярко выраженного «дауненка» скорее явно обидят, но не меньшая сложность, когда якобы нормальный внешне рискует попасть под удар здоровых, когда они почувствуют его слабину. Сколько таких вот ребятишек становятся профессиональными «шестерками» или проходят другие ступени роста у криминалитета.)

Для умственно отсталых детей характерно следующее:

Я вижу схему построения очередной педагогической утопии — небольшого поселка, где может проживать достаточно много людей и детей с умственной отсталостью.

Там всего лишь должны быть:

— хорошие дороги и добрые мудрые руководители,
— неторопливая школа с разными видами обучения,
— много бабушек и дедушек, которым некуда спешить и они могут уделить свое время тем, у кого за жизнь скопилось много вопросов,
— животные — непородистые кошки и собаки и лошади (ну и конечно, козы, коровы, куры, гуси, утки и другая сельская живность),
— ненавязчивые спортплощадки с продуманной системой снарядов,
— центр культуры, проводящий всевозможные вечера общения,
— много небольших производств, использующих ручной труд,
— ненавязчивый штат врачей и психологов (лучше, если они будут заняты в научных исследованиях по смежным темам — у них будет много интересного материала)

и так далее.

Где ты, Андрюшка? Вырос наверняка. Может, уже женился. Надеюсь, что здоров.

Cмотри, эту сказку подарила мне Таня, хочешь, познакомлю? Она и о тебе, и о многих других наших...

Раиса Краева

ДОЛЬКА

Долька толкнул ногой дверь. В комнате никого не было. Хорошо... Так. Портфель — за шкаф — счастливого полета. Пиджак — еще куда-нибудь. Теперь на кровать в ботинках — именно, именно! Теперь закурить — вот вам, получите, плевал я на ваши правила, ясно?

Созерцая рисунок трещин на потолке, Долька совсем успокоился. Ну, мало ли — с урока выгнали. В первый раз, что ли? Дючка, правда, страшно разозлилась и опять пойдет жаловаться Ультрамарине... Ничего. С заведующей им повезло, ничего не скажешь. В памяти возникло ее усталое лицо.
— Ты меня до инфаркта доведешь, Долинин...
А Дючка будет опять визжать:
— Он же отсталый, Марина Витальевна, его в специнтернат надо! Я бы... А Вы — слишком мягкая, с ними так нельзя, они...
Ультрамарина быстро попросит Дольку выйти, он выйдет и, прильнув ухом к двери, услышит:
— Они — дети. Несчастные дети. Трудные, да. Я Вас понимаю, но...

За шкафом что-то зашуршало. Долька удивленно прислушался. Мыши, что ли? Откуда? С гигиеной у них строго. Да и не с чего. Из столовки ничего выносить нельзя. Хотя, конечно, выносили. Но тут же съедали. Во-первых — голод. Почти постоянный, господи... Во-вторых, сколько ни прячь — все равно кто-нибудь обязательно найдет...

За шкафом опять шорох и вздохи какие-то. Долька разозлился. Ведь все ж на уроках должны быть!

Наконец любопытство одержало верх. Кофейник и Портос так вздыхать не умели. Из малышей кто-нибудь? Долька их не то чтоб привечал, но не обижал. И они к нему липли...

В углу на корточках сидел пацан. Большой, Долькин ровесник. Долька увидел его — обалдел. Зажмурился. Потом опять глаза вытаращил.
— Ты — кто?!..
— Твой ангел... — голос тихий и печальный.

Пацан как пацан. В комбинезончике каком-то. А за спиной — крылья. Не такие огромные и белые, как на картинках или там в церкви на стенах. Долька был однажды. Хотел свечку поставить за маму. Где-то вычитал, что так надо — «за упокой». А ему — из бороды и рясы:
— Ты крещен, отрок?
Долька головой помотал, сник.
— Не место тебе в Доме Божием...
А у этого — небольшие и разноцветные какие-то. «Курочка-Ряба...»
— Не крещенный я! — крикнул Долька шепотом.
— А... — пацан поморщился.
И вдруг стало заметно, что он бледный и вспотевший и вообще...
— Ты чего?
— С самолетом столкнулся... Плечо вот вывихнул. И с крылом что-то...

Правая рука висела у него безвольно. А из правого же крыла на пол капала кровь. И там уже образовалась лужица...
— Ты, это... помоги, а? Сам не дотянусь...
«Чушь какая-то, сон...» Но вот он, Курочка-Ряба, сидит в углу взмокший, волосы сосульками... «Как у меня после физры...» Кровь... «А как помогать-то? Забинтовать, что ли?»
— Я счас... — и за дверь.
Медпункт на первом этаже.
— Теть Маш, там это... к телефону вас, срочно!.. — и скорей к шкафам стеклянным, хорошо — не заперты...

Руки дрожат. Будто преступник... «А ведь и правда — имущество казенное ворую...» А как иначе? Теть Маша сразу начнет расспрашивать. Что, про ангела ей? И его тут же — в психушку. Дючка и так всем уши прожужжала, что он умственно отсталый. «А может, я в самом деле — того... Свихнулся уж? Ангелы являются...»

Быстрей по лестнице обратно. Курочка-Ряба сидел в прежней позе, только теперь и глаза закрыл. «Умер!..» — ударило испугом. Потом спасительное: «Да они ж бессмертные...»

Курочка-Ряба повернулся другим боком, и Долька рассмотрел поврежденное крыло. Дух захватило, подступила тошнота. Он крови с детства боялся. А тут — сплошная рана. Да еще эти обломки перьев...

Курочка-Ряба почувствовал, сказал тихо:
— А ты представь, что я птица. Ну там, лебедь... Или курица...
Это помогло. Когда-то давно, когда была жива мама, они жили в поселке и держали кур. Они беспокойные были и мягкие... Долька таскал их по двору, прижимался лицом к перьям, слышал их встревоженное квохтанье...

Что делать с плечом, Долька не знал. Тут спирт и пластырь не помогут. На миг Долька пожалел, что никогда не болел серьезно. Заживало все, как на собаке. А то б хоть представлял, как что лечится...

— Дернуть надо... — Курочка-Ряба смотрел в сторону. «Боится...» — догадался Долька. И вдруг нахлынула жалость — до слез. Не стал говорить, что не умеет. И так ясно. Но ведь другого выхода нет...

Курочка-Ряба охнул и отшатнулся. Сидел с минуту неподвижно. А Долька взмок от напряжения.

Наконец Курочка-Ряба пошевелил пальцами.
— Нормально...
Долька вздохнул облегченно. Захотелось пошутить, спросить что-нибудь вроде: «Чего такой непутевый?»
Курочка-Ряба поднял голову, посмотрел Дольке в глаза. «Мысли читает...»
— Со мной всегда что-нибудь случается. То в ураган попаду, то под кислотный дождь... Теперь вот...

Странное напряжение, воздух плотней, что ли? И такое чувство, будто сейчас, вот сейчас вспомнишь что-то очень важное. Вдруг захотелось крикнуть: «Замолчи, не продолжай!...» И тут же — обухом по голове: «Да это ж из-за меня... Из-за меня страдает!»
— Ну чего ты, чего? — закричал, срываясь в пропасть. — Чего пристал? Не было тебя — и нет — и не может быть... На фиг мне это нужно?
Курочка-Ряба смотрит в глаза — но отрешенно.
— У Ультрамарины — инфаркт...
Долька бледнеет, стены ходят ходуном. «У Ультрамарины? Только не у нее...»
— Дючка с ней ругалась из-за меня, да? Отвечай!..
— У нее собака под машину попала...
«Ну вот, ну вот... Собака — мало ли... Я ни при чем...» Но что-то не дает покоя. То ли взгляд Курочки-Рябы, то ли... «Собаки у многих под машины попадают. Что, у всех от этого — инфаркт? А если б она не волновалась из-за меня... И с Курочкой-Рябой такое... поэтому...»

Молчание — долгое, невыносимое. «Ну чего он молчит? Ангел, называется. Подсказал бы... Что делать?»
— Сам додумаешься, не маленький. Спасибо, что помог. Пора мне. Скоро уроки кончатся... — и неловко — на подоконник.
— Подожди! — испугался Долька. — Не улетай! Я хотел сказать... прости, что тебе... из-за меня... И Ультрамарина... Я к ней схожу...
— Ну-ну...  — Курочка-Ряба улыбнулся. — Только совсем ее не доконай всякими пламенными обещаниями...
— А ты... Ты еще прилетишь, правда? — Долька никого еще так не умолял. — У меня ж никого нет...
— Нельзя, понимаешь... — У Курочки-Рябы у самого глаза были уже на мокром месте, — Сегодня была безвыходная ситуация... Но я тут буду, недалеко. А насчет того, что никого... А Ультрамарина? А малыши? А птицы?

И — уже из-за окна:
— Кстати, почему Дючку так зовут?
Долька сквозь слезы («Почему ему надо куда-то там лететь?..»):
— От Гадюки... Уменьшительное...
Совсем издалека:
— А ведь она — несчастная женщина... Да еще такое имечко...
И — пестрый блик у самых облаков.

Долька не стал идиллическим голубком. Хотя у Курочки-Рябы синяков поубавилось...

Но однажды случилось страшное. Долька напился и сгоряча ударил кого-то из малышей...

Курочка-Ряба взмыл высоко, высоко. «Прочь отсюда! Надоело! Не могу больше! Почему мне — такой?.. Не хочу ни помогать ему, ни страдать по его милости...» Выше — через самые высокие облака, отдохнуть в прозрачных водах Бесконечности...

Вдруг из высокого разреженного воздуха соткался-выделился светлый силуэт — и к Курочке-Рябе поплыл. Лучезарный, невыразимо прекрасный, и веет от него таким спокойствием, такой добротой и силой...

Только замечает Курочка-Ряба в светящемся силуэте темную дыру с неровными краями. И через дыру эту — холод арктический, боль, мука... И хочется сделать хоть что-нибудь, ну хоть солнечных лучей в дыру напихать — только б закрыть ее как-то...
— Ты — кто?.. — шепчет беззвучно Курочка-Ряба.
— Твой ангел... — тихо и печально в ответ...