По всей Норвегии приспустили флаги, и королевская семья оделась в траур. И со всего света слетались сотни друзей, чтобы проводить Тебя в последнюю экспедицию. Мир хоронил Тура Хейердала. Так уходил мой Последний Герой.

Я лежала лицом к стене, слезы текли, и чуткий полосатый Буська с равными промежутками появлялся у меня за спиной и детским «мяу» требовал, чтобы я перестала. А больше мешать было некому. И некому утешать.

Мы никогда не пересекались в пространстве, но наши жизни постоянно перекрещивались, и во времени были неразделимы. Он был всегда – как море и восход.

Мы всегда были ровесниками и всегда были на «ты», потому что сколько бы нам не было, мы ровесники своих героев. Книга Тура «Путешествие на „Кон-Тики“» вышла в нашей стране, когда я пускала бумажные кораблики по ручью (их складывала мама и наученные ею мои мальчишки). Но книга подождала, пока я научусь читать, и прочла я ее еще раньше, чем «Трех мушкетеров». Пожалуй, это две главных книги, сформировавшие меня. И я училась фехтованию и верховой езде, и готовила себя к дальним странствиям. И все сбылось, все умения мне остро понадобились в жизни, и я плыла по Тихому океану, и Земля отлетала от копыт моего коня на горной дороге, и всегда со мной были мои герои.

И Атос, и Тур были одинаково реальны, и всегда знали, что я их не подведу. Они были великой опорой. И вот теперь Тур уходил в начале весны, радио передало, что он смертельно болен и осталось немного, и каждое утро я просыпалась с тяжестью в душе – и в полусне вспоминала, почему мне так плохо – скоро не станет Тура. Мне было так же плохо, как когда уходил отец. И не только мне – в день смерти Тура сразу же за этим сообщением передали об инфаркте Юрия Сенкевича: «вероятно, в связи с этим событием». Каким он был, человек, уход которого – беда на разрыв сердца?

Я вовсе не хотела писать эту статью – нельзя же самое главное – «на продажу». Но позвонила двадцатилетняя племянница, и когда на обычное «как жизнь?» я ответила «Хейердал умер», она спросила «а кто это?»

Неделю после похорон я не выходила из дому, я читала его книги и свои курсовики – ведь мы были дважды коллегами – и снова все становилось на место.

«Волна поднялась прямо под нами, и мы почувствовали, как „Кон-Тики“ взлетает в воздух. Наступил решающий момент: мы мчались с захватывающей дух скоростью на гребне волны, все скрипело и стонало, содрогаясь под ногами. От возбуждения в нас бурлила кровь. Я помню, что, не придумав ничего лучшего, я махал рукой и во все горло кричал „ура“».

И я знала, о чем он – как ярок риск и что это такое, упоение «у бездны мрачной на краю». Я же была геологом и географом, и вырастили меня ими два человека – мама и Тур.

На восьмой день я почувствовала, что уже не помогает и это – утешение, что он вечно будет жить в книгах. Я рискнула выйти в люди. Да, я уже могла спокойно проходить мимо них, не сжимая зубов, чтобы не крикнуть несправедливое: «Его нет, а вы живы!» У меня большой опыт утрат, и всегда эти слова рвутся наружу.

Блестел мир, липы успели покрыться барашками листьев, флюгер не башне игрушечного маяка на берегу канала показывал зюйд-ост. Именно в этом месте начинались все мои будущие походы, экспедиции, дальние практики. Здесь мы с моими мальчишками спускали на воду свой флот, и мой парусник всегда черпал кормой и переворачивался, как бы мы ни пытались его усовершенствовать. Но я ничуть не ревновала к тому, что их вырезанные перочинным ножом лодочки из сосновой коры легко доплывали до середины канала и хотели плыть еще – только длины нитки не хватало. Я просто привыкла, что у них это и должно получаться лучше – ведь они мальчишки, высшие существа, разрешающие мне считать себя равной им и взявшие в свои игры.

Да, наши с Туром судьбы удивительно переплетены – мы оба были поздними детьми, главным «светом в окошке» наших мам и наследниками их нереализованной мечты – увидеть дальние страны. Даже игрушки у нас были одинаковые – до семи лет Тур засыпал в обществе игрушечных обезьян и мишек, я в том возрасте не ложилась спать, не накормив и не уложив всех своих игрушечных зверей, а компания была многочисленная. Тур никогда не играл в солдатиков, я забрасывала в самый дальний угол подаренных чужими кукол. Свои их не дарили – знали, что я их терпеть не могу. И нам обоим клали под елку книги про дальние страны и чужие народы. Тур жил в Ларвике, в маленьком норвежском прибрежном городке, и вечерами, когда все засыпала, подолгу сидел на подоконнике и глядел, как из гавани уходят корабли, и мечтал, что уплывет вместе с ними. И от нашего дома порт был совсем недалеко, были слышны гудки уходящих судов, и каждое утро мы бежали посмотреть, какие новые корабли пришли. Канаты, которыми они были пришвартованы, пахли сказочно – всеми океанами Земли.

И еще наши мамы были достаточно мудры, чтобы хорошо принимать дома наших друзей, уже скоро те сами тянулись к таким необычным родителям, которые интересуются действительно важными вещами – дальними странами и путешествиями. «Мои мальчишки» так и говорили, когда мы ссорились – я не к тебе прихожу, а к твоей маме, мы с ней дружим.

И нам обоим было по 19, когда мы поступили в университет, на факультеты своей мечты – Тур – на факультет естественных наук, я – на географический. И когда нам, первокурсникам, предложили список известных исследователей, чтобы написать о них курсовые работы, конечно, я успела выкрикнуть первой – «Хейердал мой!!» Я перерыла университетскую библиотеку до донышка, я отыскала все статьи Хейердала, переведенные на русский (книги – все до одной – были в моей домашней библиотеке). Как это было замечательно – узнавать новое о давно родном человеке, как это было сладко – писать первую исследовательскую работу, как здорово было схлестнуться в первом научном споре с нашим любимым деканом Г. Берклавом. Я отстаивала правильность теории Тура – совершенно революционной – о заселении Полинезии выходцами с Американского континента. «Он же все доказал! Он проплыл на доинкском бальсовом плоту через Тихий океан от Перу до атолла Рароиа!» «А как со сторонниками противоположной теории – что и Америка, и Полинезия заселялись выходцами из Азии? Ведь были и плавания, чтобы доказать это». «Это вы о Бишопе? – взвилась я. – Да он же с трудом и до трети дороги не доковылял, пошел на дно – еле экипаж спасли!» Я не поняла тогда, чему смеется мой мудрый руководитель – ведь авторитет Тура был восстановлен и я получила заслуженную «пятерку».

А удивительные совпадения продолжались. Именно на третьем курсе мы оба с Туром сделали по неприятному открытию. Юный Хейердал понял, что зоология, которую он выбрал, никак не вмещает всех его интересов, теория суха, работа с пробирками и высший возможный взлет – стать преподавателем университета – совсем не то будущее, которое его устраивает. У нас же все предметы были восхитительно интересны, каждый – своя область науки о Земле, и больше всего завораживали меня геология и океанология. С последней я и связывала свои планы на будущее – увидеть и исследовать дальние земли тогда можно было только единственным способом – уйти в плавание на исследовательском корабле. И вот на меня свалилась весть, что «кругосветки» мне не видать – девчонок в океанографы не берут. «Ничего, закончу университет – посмотрим», – решила я. А пока было, чем утешиться – на мою долю оставалась одна шестая суши – весь Союз.

И снова я шла по стопам Тура, который писал иронические репортажи о своих студенческих походах в горах Норвегии, и это с удовольствием публиковали. Мои откровения о дальних практиках в Хибинах и на Байкале публиковала «Молодежка» – газета, на которой я выросла.

А между тем имя Хейердала снова гремело на весь мир – чтобы доказать возможность культурных контактов древнего Средиземноморья с Американским континентом, он построил из папируса ладью по рисункам древних египтян, назвал ее «Ра» и поплыл через Атлантический океан. Команду набрал интернациональную, взял и врача из Союза – некоего Юрия Сенкевича.

Сенкевича я невзлюбила сразу – и надолго. Нет, я вовсе не мечтала оказаться на его месте – уже имевшийся экспедиционный опыт показывал, что физически это по силам только мужчинам. Но почему Хейердал не взял никого, более сведущего в жизни океана? Я ревновала к своей науке, я видеть не могла вечно облезлый нос Сенкевича и его дурацкую кепочку, меня разочаровали его репортажи в центральных газетах. Меня бесило его невежество в океанографии – ах, бедняжка, ему так понравилась медуза, он потрогал ее рукой и ужасно обжегся, еле выжил. Надо быть круглым идиотом, чтобы хватать руками неизвестных тебе представителей фауны, а также флоры. И вообще, мог бы больше писать о Туре.

И ни на минуту меня не коснулась тревога – подумаешь, шторма, рули ломаются, лодку заливает, корма гниет. Это же судно Тура – значит доплывет. И меня ничуть не разочаровало, что они немного не дотянули до американских островов. Естественно, что для Тура безопасность команды важнее научной теории, и когда опасность стала по-настоящему серьезной, он приказал экипажу пересесть на подошедшее судно, своевременную встречу с которым сам и организовал.

И когда оппоненты теории подняли вой: «экспедиция провалилась», Тур построил новую лодку, более совершенную, и через год поплыл снова, и «Ра-2» с триумфом дошла до Барбадоса.

Ему аплодировал весь мир, его называли ученым-романтиком, викингом ХХ века: «И удивительнее всего то, что Тур Хейердал моделирует древние страницы человеческой истории на волнах океана. Он поверил в общечеловеческие возможности и способности людей древнего мира. Вот почему модели исторических процессов, создаваемые мыслью Хейердала то для одной, то для другой части древнего мира, со временем подтверждаются фактами».

Тур был моей опорой в самое черное время. Я знала, что болезнь мамы неизлечима, но не могла признать ее смертной. Я ведь еще никого не теряла. Я не отдам, не отпущу. И я верила в то, что твержу: «Ну что ты, разве это годы, Тур твой ровесник, а он сейчас плывет себе на „Тигрисе“ в Южных морях». Когда мама ушла, я почти ослепла – очертания предметов я видела как сквозь полог.

Я работала с золотыми ребятами, они так берегли меня, они твердили, что когда я поеду в горы, станет легче. И в первый раз горы не спасли, все шло наперекосяк, и самым ужасным было возвращение: оказывается, все твои походы ничего не стоят, если ты не была глазами, молодыми руками и ногами главного на Земле человека. И я стала писать для газеты – мне казалось, что так я докричусь, что мама меня услышит. Статей было много, и мне хотелось клеить вырезки на сосну над могилой – когда-то мама сказала, смотря, как в телевизоре танцуют одаренные дети – «какие счастливые у них родители...»

Мне просто необходимо было писать – чтобы дышать. В «Молодежке» тогда работали лучшие мальчишки Земли, и один был особенным – мы читали мысли друг друга. Это был тот самый случай: «По холмам – круглым и смуглым, под лучом – сильным и пыльным, сапожком – робким и кротким – за плащом – рдяным и рваным». Чтобы быть вместе, мне просто не оставалось ничего другого, как суметь стать профессиональным журналистом. И через год я им уже была.

Но я не переставала быть географом – журналистское удостоверение открывало путь и в потрясающе интересные заповедники, и на исследовательские суда – то, чего не мог сделать мой диплом. Это такое волшебство – ездить, писать и любить.

А потом была длинная-длинная удивительная жизнь. Но пришла череда утрат, и смерть точно забирала самого близкого, и еще раз, и еще. Но плыл по волнам кораблик «Молодежка», и каждый раз спасала возможность писать – и получать отклики совершенно незнакомых людей. Это как будто я бросала в воду бутылку с координатами кораблекрушения – и каждый раз меня спасали. А потом наш прекрасный кораблик пошел на дно – банкротство, подстроенное подлым предательством. И ничего нельзя было сделать – все было продано и все были куплены. Мы остались даже без пособия по безработице.

Но есть гордое имя – «независимый журналист», и много ли нужно мне и Буське – я подобрала его на исходе курортного сезона в Юрмале, – комочек пуха, торчащие ребрышки. Ведь был Тур, хлебнувший безработицы во время войны в чужой стране – чтобы прокормить семью, он стал разнорабочим на канадском металлургическом заводе, отбивал шлак в палящей жаром плавильной печи и балансировал на скользком дне, чистя цистерны от серной кислоты.

Мне ли жаловаться? Но Тур ушел – и рухнула опора мира. Моего мира. Истинный мужчина, мой Последний Герой.

И вечером горит свеча, и сплетаются тени, а из магнитофона – голос 60-летнего мальчишки, океанолога и барда Александра Городницкого: «У Геркулесовых столбов легла моя дорога, у Геркулесовых столбов, где плавал Одиссей. Меня оплакать не спеши, ты подожди немного, ты черных платьев не носи и частых слез не сей». Я постараюсь, Тур!