Якобы утром, когда не рассветает, как в Мордоре, так жалко взнуздывать душу и уводить с вольных полей снов. Пока тело мечется по квартире, оно еще дожевывает золотые краешки грез, но вот мы спускаемся по лестнице, в морось и мрак, и она начинает артачиться. Ну не выносит она этой улицы! Нет, дома и сейчас красивые, хоть подзапущенные, да лишний взгляд на них не подымешь – владельцы собак уже выгуляли своих любимцев, и теперь только знай смотри под ноги. «Ничего не имею против этих зверей, – бурчит она, – им всегда интересно заглядывать в глаза, но когда же кончится это свинство?» Я молчаливо сочувствую: уж больно резкий переход – гикнуться с чистых выпасов воображения в пакостноватую реальность. Но вот мы добредаем до угла и застреваем у перехода в надежде, что зеленый зажжется еще сегодня, и тут она начинает подначивать: «Давай вернемся, а?»

Я знаю, к чему ее так тянет, и я бы не прочь, но успокаиваю и улещиваю, как любимую лошадь в походе: «Ну-ну, идем вперед, все будет хорошо». Сейчас пойдет легче – вон и парк уже, среди одинаково мрачных стволов один зеленеет у земли цветом июньской травы, а дальше взлетает тугой серебряной трубой. Живой настоящий бук, и медные листья продержались чудом до холодов. Тут она вздыхает: «Как у нас в Лориэне, похож на мэллорн», и уже спокойно движется в сторону работы. Примирение с жизнью состоялось, теперь с ней ничего не случится, даже если меня придавит дверьми троллейбуса или кто-то взгромоздится на ногу. Теперь она будет вести свое непостижимое эльфийское существование, помня при этом – что бы ни случилось, вечер придет, и в самом этом факте черпая силы. Потому что тому уже недели две как есть у нее психологическое укрывище. Там страницы золотятся от внутреннего света, и на первом же абзаце загнанность и озверелость отпускают тебя. Больше всего это похоже вовсе не на чтение – это как зайти в чистую речку по плечи, оттолкнуться от плотного дна и повиснуть, скользя, на какой-то невозможной границе между прошлым пешим хождением и будущим сладостным плавательным трудом. И это мгновение длится, длится, древнее счастье возвращения охватывает тебя, и прощаешь всем – даже кистеперой рыбе, которую на заре мира не иначе как любопытство вытолкнуло на берег, с чего и начались все беды двуногих. Ассоциация не случайна: именно мудрая латимерия могла бы оставить такое описание – с тех эпох, пока еще не пробудились эльфы, гномы и люди.

Много есть книг любимых, но заповедников души вряд ли за жизнь найдешь больше десятка. У каждого свои, обретение нового – событие на года, а во времена смутные и отчаянные – дар небес.

Примерно за неделю до встречи было знамение. Вечер был, полукругосветное магазинное странствие увенчалось некоторыми успехами, и приближалась я к дому со сложным чувством древнего охотника, который хоть и рад сегодняшней добыче, но не уверен, не последняя ли. И вдруг над крышей взошла звезда. Некрупная, зимняя, и откуда только взялась – чистого неба недели две как не было. Над худо освещенными улицами, над внутренне сжавшимся городом, и неяркая вроде бы, но чистая до невероятия. Что-то было в ее свете такое, будто давно не ощутимая рука легла на плечо и незабвенный голос сказал: «Ну что ты, дружок!» И отхлынул весь морок и сумрак нынешней якобы жизни, и словно совсем уже сказочные времена возвернулись – рискованных странствий и походных друзей, родных по душам. С тех пор мы не были так богаты. У нас был дар понимания истинной цены вещей: что стоит просто крыша над головой, любая, хоть брезентовая, сухой спальник, ведро чая после перехода. Как мы томились в городах, как рвались к горам благословенным? Да по сравнению с тем комфортом нынешние голодные страхи – чушь и томление духа. Тут я быстренько прикинула, что крупы и муки хватит до весны, и разноцветной шерсти в заначке килограмма четыре, и вяжу я на уровне «Дайльраде». И ужасно смешно стало мне от этих подсчетов подготовки к концу мира, просто весело – как не было безумно давно.

А через несколько дней, пробираясь по базару, прижмурившись (чтоб не так пугаться при виде ценников), под дождичком, под зонтом, заметила книжный стол. И на нем – том со звездной короной над заповедным озером Келед-Зарам. Д. Р. Толкиен, трилогия «Властелин колец», мечта моя несказанная. Тихое блаженство и ощущение абсолютной защищенности. Потом мы шли домой, и увесистый том подталкивал при каждом шаге, будто любимый пес идет рядом и толкается носом.

Многие читали про хоббитов, многие, да не все. И каждый вычитывает свое, ведь уровней смысла здесь – как листьев на мэллорне. Но кажется мне, все читавшие причастны ответу автора – когда ему талдычили про отрыв от действительности: это не дезертирство солдата, а бегство пленника из постылой тюрьмы. И Толкиен предоставил редкостное убежище пленникам и беглецам. Пространство, открывающее корни мира. Свод нравственных законов существования человечества. Истины, более глубокие и древние, чем даже христианские.

Джон Руэл усиленно отбивался от общепринятого мнения, что «Властелин...» написан по следам и о второй мировой войне. Он же – о всеобщей истории. Потому так точно и попадает – в наше послезавтра. И когда полностью сбита мушка оценок незабвенного нашего бытия, помогает простенькой вроде бы, но жестокой истиной, которую мы почему-то никогда не принимаем в расчет. Вместе со смертью зла из мира всегда следом уходит и много доброго, сопряженного с ним во времени. Столько стоит смена эпох. Такова цена. Совсем как говорит бессмертная Галадриэль: «Если ты сумеешь исполнить свой долг, мрак исчезнет, но мир подчинится всевластному времени, сила наша пойдет на убыль, Лориэн увянет, волны времени смоют его. Мы уйдем на Запад или останемся здесь, постепенно становясь просто народом холмов и пещер, забывая и забываясь».

Какой же это казалось безнадежной мечтой – чтобы время изменилось, какой сладостной! Как помогало присловье: «Справедливость всегда торжествует, но не все до этого доживают». Дожить мы и не рассчитывали, но хоть как-то приблизиться... Нам и не снилось, что народная мудрость «За что боролись – на то и напоролись» шандарахнет именно по нам. Ведь именно этого нам хотелось – смены эпох. А мимо мудрого замечания Стругацких: «О будущем мы знаем только одно – оно совершенно не похоже на наше представление о нем», пролетали, как мимо азбучной истины. А они снова попали в десятку!

В чем мы оказались правы – верили, что тьма сгущается перед рассветом, и рассвело, и был длинный день надежд, и снова – сумерки, но уже другие. И снова зло дает ростки, ибо что делал бы свет без тени. Нормальная цикличность времени, хоть и страшная. И очень нужно утешение – ну хоть бы такое, личное: «Я думал, герои в сказках ищут подвигов и совершают их потому, что жить скучно, развлечься-то охота. Но в настоящих сказках дело вовсе не в этом. Там герои просто попадают куда-нибудь, потому что таков их путь. А конец-то не всегда бывает хорошим, для героев-то. В настоящих сказках всегда так. Ты можешь знать или догадываться, как она кончится – хорошо или плохо, но те, кто в ней, не знают. Кончаются не сказки – это герои появляются и уходят, когда их дело сделано. И мы тоже раньше или позже уйдем – похоже, что раньше».

Или такое – для поколения: «Хоббитания спасена, но не для меня. Так часто бывает, когда нужно что-то спасти, – кто-то должен отказаться от него, потерять для себя...»

Толкиен – не учитель и не поводырь, он рассказчик мировой истории. И книга его – не посох, а страховочная веревка, но другой конец ее не держит никто, он продернут в кольцо времен. Сорвешься, удержишься, высоко ли доползешь – это уж как сложится. Но, право же, эта веревка – эльфийская, серебрящаяся в темноте. Потому что с тех пор, как его книга со мною, внутреннее ощущение падения в черную ямину без дна исчезло. И вспоминается, как шли мы однажды походом над берегом, тропы не было, да и быть не могло – склон состоял из мелких кусков белой пемзы, они при каждом шаге соскальзывали вниз и отправлялись в плавание по реке. Нога соскальзывала следом и задерживалась в последний момент, увязая в этой невиданной почве.

И снова такой странный шаг, и еще. Странно – да, опасно – пожалуй, но вот ужаса – никакого. Настолько ощущение внеземельное, совсем из сна: шаг – зависание – полет. Так что, может, мы еще и проберемся по краю, цепким хоббитским шагом, почти не оставляя следа...