До петровских реформ и женщины и мужчины носили одежду практически одного покроя.

Первые попытки уйти от традиционного, веками не менявшегося костюма появились у нас в конце XVII века. Тогда же царь Алексей Михайлович вынужден был издать указ, запрещающий перенимать чужие обычаи, носить платье «с иноземского образца». Но все было тщетно: стоило России выйти на более тесные деловые контакты со странами Западной Европы, как старорусская одежда стала казаться некрасивой и неудобной.

Петр I заставил страну жить в другом темпе; ее новому ритму, изменившемуся образу жизни мало соответствовали длинные, сдерживающие движение одежды. Так же, впрочем, как и бороды едва не до пояса. И Петр I открыл дорогу моде, в частности, немецкой. В указе, который был издан им в 1701 году, с точностью перечислялись все виды одежды, которые отныне только и могли носить русские люди и мужчины, и женщины, от нарядных костюмов до исподнего белья, от шапок до башмаков. Россия начала менять гардероб.

Казалось бы, ну и что из этого? Оделись иначе — какая разница? Однако это была ломка, и она, с одной стороны, отразила те перемены, которые происходили в обществе, а с другой — во многом способствовала этим переменам, затрагивающим все сферы жизни людей.

Любопытные свидетельства этой ломки мы находим в памфлете М. М. Щербатова «О повреждении нравов в России», который был написан в или 1786 или 1787 году, но впервые опубликован лишь А. И. Герценом и Н. П. Огаревым в Вольной русской типографии в 1858 году. Автор памфлета пишет, что в прежние, любимые им допетровские времена только самые парадные царские одежды были богаты и великолепны: «злато, жемчуг и каменья повсюду блистали»; они «столь редко употреблялись и столь крепки были, что их за носильные одежды и почитать не должно; но были они яко какие коронные сосуды», украшения их «быв сделаны из золотых блях, жемчугу и каменей из роду в род переходили». Даже царь и царица «пять или — шесть, а много до десяти платьев когда имел... то уже довольно считалось, да и те нашивали до износу». Бояре и чиновники тоже не знали о перемене мод, «но что деды нашивали, то внучата, непочитаясь староманерными носили и употребляли».

Принято считать, что в истории костюма шла драматическая — а временами и комическая — борьба между двумя началами: утилитарной целью, которой служила одежда — скрывать наготу, защищать от холода, и ее эстетической функцией — украшать. Традиционная народная одежда, не подвластная моде, сочетала в себе оба эти начала. Она была красивой — по понятиям не одного поколения людей, удобной — по их представлениям об удобстве. И потому она была стабильной. Так что наблюдение точное.

Но вот наступили петровские времена. И повелел царь «бороды брить, отменил старинныя, русския одеяния и вместо длинных платьев заставил мужчин немецкие кавтаны носить, а женщин, вместо телогреи, бострги, юбки, шлафорки и самары, вместо подкалков, фонтанжами и корнетами голову украшать». Это было вызвано, по мнению автора, тем, что люди стали иначе жить и общаться, женщинам, прежде не покидавшим своего дома, было приказано появляться в собраниях, и одеваться требовалось по моде. Сейчас далеко не каждый сможет вразумительно объяснить, как выглядела, к примеру, телогрея, привычная в стародавние времена одежда. Но для женщин петровских времен и прическа «фонтанж», как называет ее Щербатов, тоже нуждалась в пояснениях. Мода приносила свои термины, составляла свой словарь — она всегда нуждалась в переводчике. Как, впрочем, и теперь. Немецкий костюм — вполне объективно — был удобнее для деятельности человека. Возможно, и вся новая мода тогда провозглашалась как самая практичная, как единственно отвечающая духу времени, времени преобразований и строительства.

Но — «фонтанж»! Ее называли еще «а ля Фонтанж» по имени герцогини Фонтанж, одной из многочисленных фавориток «короля-солнца» Людовика XIV: это была очень пышная прическа из круто завитых волос, которую украшали цветами и кружевами. Нет, ее — даже с большими натяжками — нельзя было назвать практичной. Но, очевидно, она тоже соответствовала духу того времени — до эмансипации было еще несколько веков, и если женщины и появлялись теперь в «собраниях», то явно не для того, чтобы заниматься делами или вести «умные» разговоры. Их роль была скромнее — они «украшали» общество деловых мужчин, и в таком смысле их прическа была, можно сказать, утилитарной — служила вполне практической, земной цели...

Впрочем, Щербатов подмечает не без иронии, что мода потребовала жертв: на сооружение «фонтанжа» требовалось трое суток, и бедные женщины «должны были до дня выезда сидя спать, чтобы убору не испортить». Одежды становились все более изысканными и дорогими, хотя сам Петр «кроме простых кавтанов и мундиров никогда богатых не нашивал». «И беднейший человек ныне того носить нестанет», — заключает Щербатов уже с позиций своего времени. Правда, он тут же объясняет, что Петр «имел себе в предмете, чтобы великолепием и роскошью подданных побудить торговлю, фабрики и ремеслы». Уже тогда, с первых своих шагов, мода была катализатором развития промышленности, которую нынче называем «легкой». Хотя одновременно автор памфлета отмечает и то, что мода вызвала стремление к роскоши: «моды хотя долго продолжались, однако оне были, и по достатку своему оные уже их чаще, нежели при прежних обычаях делали».

Все это звучит весьма современно. И в наши дни, когда мода стала меняться с головокружительной скоростью, она так же способствует повышенному интересу к вещам, придавая им престиж, которого они вряд ли заслуживают.

Отмечает автор и другое любопытное обстоятельство: едва возникла мода, как сразу же появились сословные ограничения. То, что было дозволено императрице, не разрешалось никому другому. Только она одна могла «убирать алмазами обе стороны головы», все прочие — только левую. «Запрещено стало носить горностаевые меха с хвостиками, которые одна она носила». Уже в те времена понимали престижность модной одежды, и те, кто обладал властью, не позволял тиражировать свои туалеты.

Это тоже любопытная черта отношений с модой.

Роскошь двора, увлеченного модой, стала «из меры выходить», и уже императрица Анна издает указ, запрещающий ношение золота и серебра на платье, «а токмо позволено было старое доносить, которыя платья и были запечатаваны».

Но процесс продолжался, несмотря на запреты. Мода расточительна — она и была такой с момента своего появления. Во времена Елизаветы «подражание роскошнейшим народам возрастало и человек делался почтителен по мере великолепности его житья и уборов». Роскошь в одеждах превзошла все пределы, «часто гардероб составлял, почти равный капитал с прочим достатком, какого придворнаго или щеголя, а и у умеренных людей онаго всегда великое число было». «Да можно-ли было сему иначе быть, — продолжает Щербатов, — когда сам Государь прилагал все свое тщание, к украшению своей особы, когда он за правило себе имел каждый день новое платье надевать, а иногда по два и по три на день...» И добавляет о «Государе» — Елизавете: «...Стыжусь сказать число, но уверяют, что несколько десятков тысяч разных платьев после нее осталось». «Стыжусь сказать» — но мы-то знаем, что около 8 тысяч платьев! Мода и тогда могла кружить головы... Главные черты нового для описываемого времени явления — моды — можно заметить здесь без особого труда. И в этом отношении она мало изменилась за более чем три прошедших с тех пор столетия. Мы без труда узнаем в ней характерные черты — и те, что делают ее привлекательной, и те, что кажутся нам нелепыми и смешными иногда только потому, что нас увлекает нечто совсем другое (но ведь и оно может показаться нелепым и смешным уже нашим внукам). С первых шагов мода способствовала развитию промышленности. Отражала свое время и образ жизни людей своей эпохи. Влияла на нравы, на поведение, хотя при этом оставалась как бы в стороне — люди сами попадали в ее сети, и притом не без восторга и радости. Она заставляла людей больше думать о внешней красоте, престижности и забывать о других, духовных, ценностях, что Щербатов назвал «повреждением нравов». И это, разумеется, только часть «вины» и «заслуг», которые, как считают, несет мода.

И напоследок — история с бородой.

Петр I одел мужчин в камзолы и брюки, а женщин — в пышные декольтированные платья, а также приказал сбрить бороды. Их сбрили. Но не все — казаки воспротивились новой моде и остались при бородах. В 1814 году русские войска, завершая войну с Наполеоном, вошли в Париж. Героические казаки произвели на парижан неизгладимое впечатление, а борода просто вошла в моду. Она так и называлась — борода «а ля рюсс». Об этом с восторгом писали в парижских газетах: «Борода — это естественное украшение особ сильного пола. Она часть мужской красоты. Она изменяет пропорции лица, расширяет или сужает его овал, изменяет оттенки кожи щек и подбородка, защищает кожу своим шелковистым сумраком и усиливает ее блеск. Только борода может придать особую значительность лицу мужчины».

Возникновение новой моды в Париже привлекло внимание и российских модников. По примеру «передовой Европы» заводят бороду и они, не подозревая, что к ним вернулась их собственная борода, правда с зарубежным патентом.