История одной души. Рукопись "А" - afield.org.ua


[Оглавление книги] [Архив] [На главную]


РУКОПИСЬ «А»

Весенняя история о маленьком белом цветке, им самим написанная и посвященная досточтимой матери Агнессе Иисуса (1).


ГЛАВА 7

Первые годы в Кармеле (1888-1890)

Исповедь отцу Пишону. – Тереза и ее наставницы. – Святой Лик. – Монашеское одеяние. – Болезнь отца. – Малые добродетели.


Для моего поступления был выбран понедельник 9 апреля, когда Кармель праздновал Благовещение, перенесенное из-за Великого поста. Накануне вся семья собралась вокруг стола, за который я села в последний раз. Как разрывают сердце эти встречи в узком семейном кругу! Когда так хотелось бы, чтобы на тебя не обращали внимание, со всех сторон расточаются ласки и нежные слова, которые особенно остро дают почувствовать жертву разлуки. Папа почти не говорил и только смотрел на меня с любовью... Тетя время от времени плакала, а дядя просто рассыпался в комплиментах. Жанна и Мария тоже были очень предупредительны ко мне, особенно Мария, которая, отведя меня в сторону, попросила прощения за причиненные, как ей казалось, неприятности. Леони, несколько месяцев назад вернувшаяся из монастыря Посещения, все время обнимала и целовала меня. И, наконец, Селина, о ней я ничего не сказала, но, дорогая матушка, вы догадываетесь, как прошла последняя ночь, проведенная нами вместе... Утром великого дня, взглянув в последний раз на Бюиссонне, это благодатное гнездо детства, которое мне не придется больше увидеть, я отправилась под руку с моим дорогим королем на покорение горы Кармель. Как и накануне, вся семья собралась, чтобы пойти на мессу и причаститься. С того момента, как Господь вошел в сердца моих родных, я не слышала вокруг ничего, кроме рыданий. Одна я не проливала слез, но чувствовала, что сердце бьется с такой силой, что казалось невозможным двинуться, когда подадут знак подойти к дверям монастыря. Я шла и спрашивала себя, не умру ли я от ударов сердца. Какое это было мгновение! Невозможно понять его, не пережив...

Мое волнение не вышло наружу; обняв всех моих родственников, я опустилась на колени перед отцом, испрашивая его благословения; тогда он сам стал на колени и, плача, благословил меня. Ангелы должно быть улыбались при виде такой сцены: старец, отдающий Господу свое дитя в весеннюю пору его жизни! Через несколько мгновений двери закрылись за мной, и тогда меня заключили в объятия любимые сестры, заменявшие мне мать. Отныне я буду подражать им в своих поступках... Наконец мои желания исполнились. Невозможно выразить, какой глубокий мир был в моей душе. С тех пор уже семь с половиной лет, как этот внутренний мир стал моим уделом, и он не оставил меня даже среди самых больших испытаний.

Как и всех поступающих в монастырь меня сразу же провели в церковь на хоры, где было сумрачно из-за выставленных на поклонение Святых Даров (11). Прежде всего меня поразили глаза матери Женевьевы, задержавшиеся на мне. На мгновение я встала на колени у ее ног, благодаря Господа Бога за ниспосланную мне милость быть знакомой со святой; затем я последовала за матерью Марией де Гонзаг по разным уголкам монастыря. Все мне казалось восхитительным, я думала, что перенеслась в пустыню. Особенно мне понравилась наша маленькая келья (12), но радость была спокойной, и даже легкий ветерок не волновал тихие воды, по которым плыл мой кораблик, а синеву неба не затмевало ни единое облачко... Я была полностью вознаграждена за все испытания. С какой радостью я повторяла слова: «Это навсегда, я здесь навсегда!»

Это счастье не было мимолетным, оно не исчезло вместе с иллюзиями первых дней. Господь Бог оказал мне милость не иметь ни одной иллюзии при поступлении в Кармель. Монашескую жизнь я нашла такой, какой представляла. Ни одна жертва не удивила меня, хотя, и вы это знаете, дорогая матушка, на первых шагах я встретила больше шипов, чем роз! Да, страдание протянуло ко мне свои руки, и я с любовью бросилась в их объятья. И что я собиралась делать в Кармеле, то провозгласила у ног Иисуса-Хостии на испытании, предварявшем мой постриг: «Я пришла, чтобы спасать души и особенно, чтобы молиться за священников». Когда хочешь достигнуть цели, надо затратить средства; Господь дал мне понять, что лишь крестом Ему угодно привлекать ко мне души, и мое стремление к страданию возрастало по мере того, как увеличивалось само страдание. Это был мой путь на протяжении пяти лет, но с внешней стороны ничто не выдавало моих страданий, еще более мучительных, оттого что о них знала я одна. Как удивимся мы в конце мира, когда прочтем историю человеческих душ! Как изумятся некоторые, увидев путь, по которому была водима моя душа!

И действительно, когда через два месяца после поступления отец Пишон приехал на принесение обетов сестрой Марией Святого Сердца, он был удивлен при виде того, что Господь совершал в моей душе. Он сказал, что видел накануне, как я молилась на хорах, и мое усердие показалось ему совсем детским, а путь – довольно легким. Эта встреча с отцом Пишоном стала для меня большим утешением, хотя и подернутом слезами из-за трудностей, что я испытывала, открывая ему свою душу. Все-таки я исповедалась за всю жизнь. Ничего подобного мне не приходилось делать раньше. В заключение отец утешил мою душу словами: «Пред лицом Господа Бога, Пресвятой Богородицы и всех святых, свидетельствую, что вы никогда не совершили ни одного смертного греха». Потом он добавил: «Благодарите Господа за то, что Он делает для вас. Если б Он вас оставил – вы стали бы бесенком, а не ангелочком». В это нетрудно было поверить. Я чувствовала, что слаба и несовершенна, но мою душу переполняла благодарность. Я так сильно боялась запятнать свои крестильные одежды, что подобное уверение, исшедшее из уст одного из тех духовников, о которых мечтала наша святая мать Тереза, а именно, сочетавшего премудрость с добродетелью, показалось мне исшедшим из уст Самого Господа. Отец Пишон сказал мне слова, которые без труда запечатлелись в моем сердце: «Дитя мое, пусть Господь всегда будет вашим Настоятелем и Руководителем вашего новициата». И Он им действительно стал, сделавшись к тому же и «моим духовным Руководителем». Этим мне вовсе не хочется сказать, что я была закрыта для наставниц. Нет, далекая от этого, я всегда старалась, чтобы моя душа была для них открытой книгой, но у нашей, часто болевшей матушки было так мало времени, чтобы заниматься мной! Я знаю, она меня сильно любила и говорила обо мне только хорошее, хотя Господь Бог попускал, чтобы она, сама того не ведая, была очень строгой. Я не могла с ней встретиться, не поцеловав землю (13), как и во время наставлений, которые она изредка давала мне. Какая бесценная милость! Как явно Господь Бог действовал в той, которая была Его представительницей! Что бы из меня вышло, стань я «игрушкой» общины, как это думали в миру? Вместо того чтобы видеть в своих наставницах Иисуса Христа, я смотрела бы на них, скорее всего, как на обыкновенных людей, а мое сердце, так хорошо сохранившееся в миру, в монастыре оказалось бы во власти симпатий. К счастью, я была сохранена от этой беды. Разумеется, я очень любила нашу матушку, но это было чистое чувство, возносившее меня к Жениху...

Наша наставница была настоящей святой, совершенным типом кармелитки первых времен. Целый день я проводила вместе с ней, так как она учила меня работать. Ее доброта ко мне была безгранична, и все же душа моя не раскрывалась... Духовно руководить мною было трудно, потому что я не привыкла говорить о своей душе и не знала, как выразить то, что в ней происходило. Одна пожилая монахиня поняла, что я испытывала, и, смеясь, сказала мне как-то во время рекреации: «Девочка моя, мне кажется, у вас не должно быть ничего особенного, о чем можно поведать вашим наставницам». – «Почему, матушка, вы так говорите?» – «Потому что ваша душа крайне проста, но когда вы будете совершенной, вы станете еще проще. Чем больше приближаешься к Господу Богу, тем проще становишься». Она оказалась права, однако из-за этой простоты мне было трудно открывать свою душу, что стало для меня настоящим испытанием. Теперь я это осознаю, потому что легко выражаю свои мысли, не утратив при этом простоты.

Я сказала, что Господь стал «моим духовным Руководителем». Поступив в Кармель, я познакомилась с тем, кому предстояло стать моим духовником, но едва он принял меня в число своих детей, как отправился в изгнание (14). Таким образом, я познакомилась с ним для того, чтобы сразу его лишиться... Все свелось к получению одного письма в год в ответ на двенадцать, написанных мною, и мое сердце скоро обратилось к Духовнику всех духовников, и Он наставлял меня в той премудрости, которая утаена от разумных и мудрых, но которую Он благоволил открыть младенцам (см. Лк. 10,21).

Цветку, пересаженному на гору Кармель, предстояло расцвести под сенью креста. Росой для него стали слезы и кровь Иисуса Христа, а солнцем – подернутый слезами Божественный Лик. Раньше я не замечала те бесценные сокровища, которые таятся в Святом Лике, и только благодаря вам, дорогая матушка, научилась познавать их. Когда-то вы раньше всех нас поступили в Кармель, и вы же первая проникли в тайны любви, сокрытые в Лике нашего Жениха; тогда вы позвали меня, и я поняла... Я поняла, что есть истинная слава. Тот, Чье царство не от мира сего (см. Ин. 18, 36), показал мне, что истинная премудрость заключена в том, чтобы «желать, чтоб не знали тебя и ни во что не вменяли (Подр. 1, 2-3), хвалиться в презрении себя самого (Подр. 3,49-7)». И мне хотелось, чтобы мое лицо, подобно Лику Иисуса Христа, «было, действительно, сокрыто, чтобы никто на земле меня не узнавал» (см. Ис. 53, 3). Я жаждала страдать и быть забытой...

Какого милосердия исполнен путь, по которому Господь Бог вел меня! Никогда Он не попускал мне желать чего-либо, чтобы не дать этого, и поэтому Его горькая чаша казалась мне такой сладостной...

После светлых праздников месяца мая, принесения обетов и пострига Марии, старшей в семье, которую младшая имела счастье украсить венцом в день ее брака, необходимо было, чтобы нас посетило испытание. За год до того папу разбил приступ паралича, поразивший ноги. Мы очень волновались, но сильный характер моего дорогого короля вскоре одержал верх, и наши опасения исчезли, хотя не раз во время поездки в Рим мы замечали, что он быстро утомляется и не такой веселый, как обычно. Но особенно я заметила, как папа продвигается по пути совершенства. По примеру святого Франциска Сальского он обуздал свою природную вспыльчивость до такой степени, что казалось, будто у него самая кроткая в мире натура. Все земное почти не занимало его, и он легко преодолевал жизненные неурядицы, к тому же Господь Бог преисполнял его утешениями, и во время ежедневных поклонений Святым Дарам его глаза часто наполнялись слезами, а лицо становилось необыкновенно красивым. Когда Леони вышла из монастыря Посещения, он не скорбел и ни разу не упрекнул Господа за неисполненные молитвы об осуществлении призвания его дочери. Даже с некоторой радостью он поехал ее забирать...

Вот с какой верой папа согласился на разлуку со своей принцессой. Друзьям в Алансоне он сообщал об этом так: «Мои дорогие! Тереза, моя принцесса, вчера поступила в Кармель! Один Бог мог потребовать подобную жертву... Не жалейте меня, потому что мое сердце переполняет радость».

Наступило время, когда верный раб получил награду за свои труды (см. Мф. 25, 21). И правда, заработанная им плата была похожа на ту, которую Бог дал Своему Сыну. Папа преподнес Богу алтарь (15) и сам стал жертвой, избранной для заклания вместе с непорочным Агнцем. Вы знаете, дорогая матушка, как мы горевали в июне, особенно 24 июня 1888 года (16). Эти воспоминания слишком хорошо запечатлелись в глубине наших сердец, чтобы их нужно было описывать. Матушка! Как мы страдали! Но это было только начало... Между тем подошло время моего облачения в монашеское одеяние; сестры на капитуле (17) приняли меня, но как помыслить о самой церемонии? Уже стали поговаривать о том, чтобы облечь меня без выхода из затвора (18), но решено было подождать. Вопреки всякой надежде, наш дорогой отец оправился от второго удара, и монсеньор назначил церемонию на десятое января. Ожидание оказалось долгим, но зато – какой прекрасный праздник! Ни в чем не было недостатка, даже в снеге. Не знаю, говорила ли я вам о моей любви к снегу? Меня, еще совсем маленькую, восхищала его белизна; одним из самых больших удовольствий было гулять под падающими снежными хлопьями. Откуда взялось у меня это пристрастие? Возможно, потому что я сама – зимний цветок, и первым убранством природы, которое увидели мои детские глаза был, вероятно, этот белый покров. Словом, я всегда хотела, чтобы в день моего облачения природа, подобно мне, была одета во все белое. Накануне того прекрасного дня я грустно смотрела на серое небо, откуда временами моросил мелкий дождик, температура не опускалась, и я потеряла всякую надежду на снег. На следующее утро небо не изменилось, между тем праздник был чудесным, и главным его украшением был мой дорогой король. Никогда еще не был он так прекрасен... У всех он вызывал восхищение, этот день стал его триумфом, его последним праздником здесь, на земле. Он отдал всех своих детей Господу Богу, ибо, когда Селина открыла ему свое призвание, он заплакал от радости и возблагодарил вместе с ней Того, Кто «оказывал ему честь, забирая всех его детей».

В конце торжественного обряда монсеньор запел «Тебя Бога хвалим»; один священник попытался сказать ему, что это песнопение поется только при принесении окончательных обетов, но поскольку начало было положено, то благодарственный гимн пропели до конца. Разве не должен был этот праздник стать совершенным, ибо в нем соединялись все? В последний раз я обняла своего дорогого короля и вернулась в монастырь. Первым во внутренней галерее я встретила «розового Младенца Иисуса», улыбавшегося среди цветов и лампад, затем мой взгляд устремился к снежным хлопьям. Внутренний дворик был совсем белый, как и я. Какое внимание со стороны Господа! Предупреждая желания Своей маленькой невесты, Он дарил ей этот снег. Снег... Найдется ли смертный, пускай самый сильный, который смог бы заставить падать с неба снег, чтобы порадовать свою возлюбленную? Быть может, люди и задавались таким вопросом, но снег в день моего облачения показался им маленьким чудом, и весь город дивился ему. Мою любовь к снегу находили странной... Тем лучше. Это еще больше подчеркивает непостижимую благосклонность Жениха. Того, Кто нежно любит белые, как снег, лилии! После торжественного обряда монсеньор выказывал мне отеческую доброту. Мне кажется, он был горд видеть, что я добилась своего, и всем говорил, что я – «его девочка». Всякий раз после этого праздника, когда владыка приходил к нам, он был очень добр ко мне. Особенно мне запомнилось его посещение в день столетия нашего отца святого Иоанна Креста. Владыка обнял меня и приласкал. Еще никогда меня так не чествовали! И тогда Господь обратил мои мысли к тем ласкам, которыми Ему будет угодно осыпать меня пред лицом ангелов и святых, слабое отражение которых Он подал мне еще в этом мире, и потому велико было мое утешение...

Как только что я сказала, день 10 января стал триумфом моего короля. Я сравниваю этот день со входом Господним в Иерусалим в Вербное воскресенье. Подобно славе Божественного Учителя, его слава была однодневной, за ней последовали мучительные страдания и не только для него одного. Подобно тому как страсти Господа пронзили сердце Его Божественной Матери, так и наши сердца чувствовали мучения того, кого мы любили сильнее всех на земле. Помню, как в июне 1888 года, когда все только начиналось, я говорила: «Я сильно страдаю, но чувствую, что могла бы вынести еще больше». Тогда еще я не знала о том, что мне уготовано. Я не знала, что 12 февраля, месяц спустя после того, как я надела монашеское облачение, нашему дорогому отцу придется испить чашу, самую горькую и самую унизительную из всех!

Да, в тот день я уже не говорила, что могу страдать еще больше! Наш ужас невозможно выразить словами, и я не буду пытаться его описать. Когда-нибудь на Небе мы охотно поговорим о наших славных испытаниях, разве мы не счастливы уже тем, что претерпели их? Эти три года папиных мучений кажутся мне самыми дорогими, самыми плодотворными во всей нашей жизни, и я не променяла бы их на откровения и экстазы, которые переживали настоящие святые. Мое сердце переполняется благодарностью при мысли об этом бесценном сокровище, которое должно вызывать святую зависть у ангелов небесного двора...

Моя жажда страданий была утолена, но влечение к ним не ослабевало, и вскоре душа разделила страдания сердца. Скудость стала моим хлебом насущным, и все-таки, лишенная утешения, я была счастливейшим из существ, потому что все мои желания были удовлетворены...

Дорогая матушка! Каким сладостным оказалось это великое испытание, ибо из наших сердец исходили только любовь и благодарность! Уже мы не шли путями совершенства, мы летели все впятером. Две изгнанницы, находившиеся в Кане (19), оставались еще в миру, но уже были не от мира. А какие чудеса сотворило это испытание в душе Селины! Все ее тогдашние письма носят печать смирения и любви. Кто сумел бы описать те наши свидания? Решетки Кармеля вовсе не разделяли, но соединяли нас еще крепче; у нас были одни мысли и желания, одна любовь к Господу и к людям. Когда Селина и Тереза разговаривали, к их беседам никогда не примешивалось ни единого словечка о земном. Как когда-то на бельведере, они мечтали о вечном и избирали себе единую участь – «страдание и унижение», чтобы поскорее насладиться бесконечным блаженством.

Итак, время моего обручения миновало. Оно оказалось таким долгим для бедной Терезы! В конце испытательного срока (20) наша матушка сказала мне и не думать просить о постриге, потому что настоятель, конечно же, отклонит мою просьбу. И мне пришлось ждать еще восемь месяцев... В первый момент было довольно трудно согласиться на такую большую жертву, но вскоре в моей душе воссиял свет. Я тогда молитвенно размышляла над «Основами духовной жизни» отца Сюрена. Однажды во время молитвы я поняла, что к моему горячему желанию принести монашеские обеты примешано много самолюбия; раз уж я отдала себя Господу, чтобы сделать Ему приятное и утешить Его, то не должна вынуждать Его исполнять мою волю вместо Его воли. И еще я поняла, что в день свадьбы невеста должна быть нарядной, я же ничего для этого не сделала... Тогда я сказала Господу: «Боже мой! Я не прошу Тебя о том, чтобы принести Тебе обеты, я буду ждать столько, сколько Тебе будет угодно, одного лишь я не хочу: чтобы мой брак с Тобой отложился по моей вине. Поэтому я приложу все старания, чтобы сделать себе красивое платье с драгоценными камнями, и, когда Ты найдешь его достаточно богато украшенным, тогда, я уверена, никто из людей не помешает Тебе снизойти ко мне, чтобы я навеки соединилась с Тобой, мой Возлюбленный!»

После моего облачения многое на пути к монашескому совершенству прояснилось для меня и, главным образом, в отношении обета бедности. Во время испытательного срока мне было приятно иметь в личном пользовании хорошие вещи и находить под рукой все, что необходимо. «Мой духовный Руководитель» спокойно терпел это, ибо Он не любит показывать душам все сразу. Обычно Он просвещает Своим светом постепенно. (В начале духовной жизни, когда мне было 13-14 лет, я задавалась вопросом о том, чего же еще можно добиться, так как думала, что лучше понимать совершенство невозможно. Но довольно быстро я поняла, что чем больше продвигаешься по этому пути, тем дальше от цели видишь себя, и теперь я смирилась с тем, что все время вижу себя несовершенной, и – обрела в этом радость.) Возвращаюсь к урокам «моего духовного Руководителя». Однажды после повечерия, я тщетно искала свою небольшую лампу на специально отведенных полках; уже наступило время строгого молчания, и было невозможно спросить о ней. Я поняла, что одна из сестер, думая, что берет свою, забрала мою лампу, которая была мне очень нужна. Но вместо того чтобы расстроиться из-за того, что лишилась ее, я с радостью почувствовала, что бедность заключается в том, чтобы быть лишенной не только приятного, но и необходимого. Вот почему среди внешнего мрака я была освещена внутренним светом. В то время я по-настоящему полюбила самые некрасивые и неудобные предметы и была рада, когда из моей кельи взяли хорошенький кувшинчик, а вместо него поставили большой и выщербленный. Я прилагала также немало усилий, чтобы не оправдываться. Для меня это было довольно сложно, особенно с нашей наставницей, от которой ничего не хотелось скрывать. И вот моя первая победа, она не велика, но далась мне дорого: разбилась вазочка, стоявшая за окном, и наша наставница подумала, что я оставила ее там валяться; она указала на осколки и велела мне быть в другой раз повнимательней. Ничего не ответив, я поцеловала землю, а затем пообещала быть впредь более собранной. Из-за моей скудной добродетели такие небольшие упражнения стоили большого труда, и мне приходилось думать о том, что на Страшном суде все станет явным, потому что я заметила следующее: когда исполняешь порученное тебе и не оправдываешься, то этого никто не замечает, и наоборот, недостатки сразу же становятся явными...

Особенно я старалась упражняться в малых добродетелях, так как не была способна упражняться в больших. Я любила складывать накидки, забытые сестрами, и оказывать им всяческие, доступные мне, небольшие услуги.

Мне было также даровано стремление к умерщвлению плоти, и оно все более возрастало, потому что мне ничего не дозволялось для его удовлетворения. Единственное умерщвленьице, которое я практиковала еще в миру, заключавшееся в том, чтобы, когда сидишь, не опираться о спинку, было мне запрещено из-за врожденной сутулости. Увы, мой пыл, несомненно, оказался бы непродолжительным, если бы меня благословили на покаянные подвиги. Те же, что разрешались без прошения, состояли в умерщвлении самолюбия, что приносило мне больше пользы, чем умерщвление плоти.

Работа в трапезной, ставшая моим послушанием сразу же после облачения, не раз давала возможность поставить мое самолюбие на место, т. е. под ноги. Правда, большим утешением для меня было нести одно послушание с вами, дорогая матушка, и наблюдать вблизи ваши добродетели. Но такая близость принесла страдания. Нужно было соблюдать монастырский устав, поэтому я не могла свободно говорить с вами обо всем, как раньше, не могла открыть вам свою душу. В конце концов, я была в Кармеле, а не в Бюиссонне под кровлей семейного очага!

Тем временем Пресвятая Богородица помогала мне шить платье к свадьбе, и как только оно было готово, препятствия отпали сами собой. Монсеньор прислал разрешение, о котором я ходатайствовала, сестры согласились принять меня, и принесение обетов было назначено на 8 сентября...

Все, что я сейчас вкратце написала, могло бы занять немало страниц, если описывать подробно, но они никогда не будут прочитаны на земле, и уже скоро я обо всем расскажу вам, дорогая матушка, в нашем отчем доме, на Небе, к которому возносятся воздыхания наших сердец!

Подвенечное платье было готово. Его украшали драгоценности, подаренные ранее моим Женихом, но для Его щедрости этого было недостаточно. Ему было угодно подарить мне новый бриллиант с бесчисленными гранями. Прежние драгоценности – это папино испытание со всеми мучительными обстоятельствами, а новым сокровищем стало небольшое, на первый взгляд, испытание, заставившее меня сильно страдать. С некоторых пор наш папа почувствовал себя немного лучше, и его стали вывозить в экипаже. Речь шла даже о поездке по железной дороге, чтобы нас навестить. Конечно, Селина тут же подумала, что хорошо бы выбрать день моего пострига. Она говорила, что не даст ему присутствовать на всей церемонии, чтобы он не устал, а только в самом конце сходит за ним и тихонько подведет прямо к решетке, чтобы Тереза получила его благословение. Как узнаю я в этом мою Селину. Как верно, что «любовь никогда не рассуждает о невозможности, потому что на все дерзает» (см. Подр., 3, 5-4). И наоборот, человеческое благоразумие все время трепещет и не решается, так сказать, и шагу ступить. Поэтому Господь Бог, Которому было угодно испытать меня, воспользовался именно этим благоразумием, и в день брака я, действительно, оказалась сиротой. У меня больше не было отца на земле, но я могла с доверием смотреть на Небо и говорить от всего сердца: «Отче наш, сущий на небесах» (Мф. 6, 9).

ГЛАВА 8

От монашеских обетов к жертве любви (1890-1895)

Постриг. – Мать Женевьева святой Терезы. – Эпидемия гриппа. – Ретрет отца Алексиса. – Настоятельство матери Агнессы. – Смерть отца. – Поступление в монастырь Селины. – Конец рукописи А.


Прежде чем поведать вам об этом испытании, мне следовало бы, дорогая матушка, рассказать о ретрете, предварявшем мой постриг; он вовсе не утешил меня. Абсолютная сухость и почти что оставленность стали моим уделом. Господь, как всегда, дремал в моей лодочке. Я заметила, что очень редко человеческие души дают Ему спокойно поспать у себя. Господь так устал от необходимости обо всем заботиться, что поспешил воспользоваться отдыхом, который я Ему предоставила. Наверное, Он так и не проснется до главного моего ретрета в вечности, но вместо огорчения я испытываю от этого большую радость...

Воистину, я далека от святости. И вот почему: мне следовало бы не радоваться сухости, а приписать ее недостатку усердия и верности; мне бы сокрушаться, что уже на протяжении семи лет я засыпаю на молитве, а я не сокрушаюсь. Я думаю, что уснувшие малые дети так же дороги родителям, как и бодрствующие и что перед операцией врачи не напрасно погружают больных в сон. И, наконец, я думаю, что Господь «знает состав наш, помнит, что мы – персть» (Пс. 102, 14).

Итак, мой ретрет перед принесением обетов был, как и все последующие, ретретом великой сухости. Тем не менее Господь ясно, но без того, чтобы я это замечала, показывал мне, как стать угодной Ему и упражняться в самых возвышенных добродетелях. Много раз я обращала внимание на то, что Господь не желает ничего давать про запас. Каждое мгновение Он питает меня совершенно новой пищей, и я нахожу ее в себе, не ведая, как она там оказалась. Мне кажется, что Сам Господь, сокрытый в глубине моего сердца, милостиво внушает мне то, что угодно Ему, чтобы я сейчас сделала.

За несколько дней до принесения обетов мне посчастливилось получить благословение Папы Римского. Я просила о нем через брата Симеона еще и ради папы, чтобы таким образом отблагодарить его за поездку в Рим.

Наконец наступил прекрасный день моего бракосочетания. Он был безоблачным, но накануне в моей душе поднялась буря, какой я не знала никогда. Ни разу еще ни одной сомнительной мысли по поводу призвания не приходило мне в голову. Теперь надо было изведать и это испытание. Вечером, когда я совершала крестный путь, мое монашеское призвание показалось мне сном, несбыточной мечтой. Я находила жизнь в Кармеле замечательной, но бес внушил мне уверенность в том, что это не для меня, что я обману настоятельниц, продвигаясь по пути, к которому не призвана. Мрак стал таким, что я уже ничего не видела и не понимала, кроме одного: призвания у меня нет! Как описать томление моей души? Мне казалось (бессмыслица, показывающая, что это искушение), что, если я расскажу свои опасения наставнице, она не позволит мне принести обеты; между тем я хотела исполнять волю Божию (даже если для этого надо вернуться в мир), нежели оставаться, следуя своей воле, в Кармеле. Но я все-таки позвала наставницу и, сильно смущаясь, поведала ей о состоянии моей души. К счастью, она видела яснее, чем я, и полностью меня успокоила. К тому же проявленное мною смирение обратило беса в бегство; он, наверное, думал, что я не осмелюсь признаться в таком искушении. Как только я закончила говорить – все сомнения рассеялись, но, для того чтобы мое смирение стало еще совершеннее, я пожелала также поведать об этом странном искушении нашей матушке, но она лишь посмеялась надо мной.

Утром 8 сентября меня залили потоки мира, и в этом мире, «который превыше всякого ума» (Фил. 4, 7), я принесла обеты. Мой союз с Господом был заключен не посреди громов и молний или необычайных милостей, но при веянии тихого ветра, похожего на тот, что слышал на горе пророк Илия... Какие только милости не были испрошены мною в тот день! Я, действительно, чувствовала себя царицей и пользовалась этим, чтобы освободить пленников и добиться благосклонности Царя к его неблагодарным подданным. Словом, мне хотелось освободить из чистилища все души и обратить грешников. Я много молилась о маме, о сестрах, обо всей семье, но особенно о папе, таком исстрадавшемся, таком святом. Я предала себя Господу, чтобы Он полностью творил во мне Свою волю, и никто из людей никогда этому не препятствовал...

Этот прекрасный день прошел, как проходят и самые печальные дни, потому что у каждого дня есть свое завтра. Без всякой грусти я положила свой венок к стопам Пресвятой Богородицы. Я чувствовала, что время не унесет моего счастья. Какой праздник – стать невестой Христовой в день рождества Божией Матери! Маленькая Богородица, Которой всего лишь один день, преподносила Свой маленький цветок Младенцу Иисусу. В этот день маленьким было все, кроме полученных мною милостей и мира, кроме тихой радости, которую я ощутила вечером, когда созерцала мерцающие на небосклоне звезды и думала, что скоро моему восхищенному взору откроется прекрасное Небо и я смогу соединиться с моим Женихом в непрестанном ликовании...

24 сентября состоялось мое облачение в покрывало. Этот день целиком был покрыт слезами. Папа не пришел благословить свою принцессу. Отец Пишон был в Канаде. Монсеньор, который должен был приехать, а потом отобедать у дяди, заболел и тоже не приехал, словом, все было – печаль и горечь. Тем не менее на самом дне чаши пребывал мир, неизменный мир. В этот день Господь попустил, чтобы я не смогла удержать своих слез, и они не были поняты. Да, я переносила без слез и большие испытания, но тогда меня поддерживала Божия благодать. 24 сентября Господь предоставил меня собственным силам, и я обнаружила, насколько они малы.

Через восемь дней после моего облачения в покрывало состоялась свадьба Жанны. Невозможно передать вам, дорогая матушка, насколько поучительным был для меня ее пример в том, какие нежности невеста должна расточать своему жениху. Я с жадностью внимала всему, чему могла научиться, потому что стремилась делать для моего возлюбленного Иисуса не меньше, чем Жанна для Франциска, создания, несомненно, вполне совершенного, но, в конце концов, создания!

Я даже немного позабавилась и сочинила приглашение на собственное бракосочетание, чтобы сравнить с приглашением Жанны. Вот как это выглядело:

«Приглашение на бракосочетание сестры Терезы Младенца Иисуса и Святого Лика.

Господь Бог Вседержитель, Творец неба и земли, Верховный Владыка мира и Преславная Дева Мария, Царица небесного Двора, благоволят уведомить вас о бракосочетании Их августейшего Сына Иисуса, Царя царствующих и Господа господствующих, с девицей Терезой Мартен, ныне Дамой и Принцессой царств, принесенных ей в дар Божественным Женихом, а именно: Младенчества Иисуса и Его Страстей, откуда и взят ее титул: Младенца Иисуса и Святого Лика.

Господин Людовик Мартен, владыка поместий Страдания и Уничижения, и госпожа Мартен, принцесса и благородная дама небесного Двора, благоволят уведомить вас о бракосочетании их дочери Терезы с Иисусом, Словом Божиим, вторым Лицом Пресвятой Троицы, ставшим при содействии Святого Духа Человеком и Сыном Девы Марии, Царицы Небесной.

Не имея возможности пригласить вас на торжественное бракосочетание, назначенное на 8 сентября 1890 года на горе Кармель (допущен только небесный двор), вас просят пожаловать на повторное празднование бракосочетания, которое состоится Завтра, в день Вечности, когда Иисус, Сын Божий, придет на облаках небесных в сиянии Своей славы судить живых и мертвых.

Ввиду того что час еще не известен, вас приглашают быть готовыми и бодрствовать».

Что мне осталось рассказать вам, дорогая матушка? Я думала, что уже закончила, но я ничего не рассказала вам о выпавшем мне счастье быть знакомой с матерью Женевьевой. Какая это бесценная милость: Господу Богу, Который уже столько всего ниспослал мне, было угодно, чтобы я жила рядом со святой, обладавшей обычными и незаметными добродетелями, со святой, которой можно подражать. Не раз я получала от нее великие утешения. Однажды в воскресенье я, как обычно, ненадолго зашла, чтобы навестить мать Женевьеву и застала у нее двух сестер. Улыбаясь, я посмотрела на нее и готова была уйти, потому что невозможно находиться втроем рядом с больной, но она по наитию взглянула на меня и сказала: «Подождите, моя девочка, я скажу вам только несколько слов. Каждый раз, когда вы приходите, вы просите меня подарить «духовный букет», так вот, сегодня я дарю вам этот: «Служите Богу в мире и радости, помните, дитя мое, что наш Бог – Бог мира». Чистосердечно поблагодарив ее, я вышла, взволнованная до слез и уверенная, что Господь открыл ей состояние моей души: в тот день я была крайне удручена, почти в унынии, в таком мраке, что уже не знала, любит ли меня Господь. Вы догадываетесь, дорогая матушка, какую радость и утешение я ощутила!

В следующее воскресенье мне захотелось узнать, какое откровение было матери Женевьеве. Она заверила меня, что не получила никакого. Мое восхищение стало еще больше, когда я увидела, как сильно пребывает в ней Господь, побуждая ее действовать и говорить. Да, вот такая святость кажется мне самой настоящей, самой святой, и именно к ней я стремлюсь, потому что в ней нет никакого заблуждения...

В день принесения обетов я получила немалое утешение, узнав от матери Женевьевы, что перед ее обетами она прошла через такое же испытание, как и я. А во время наших великих скорбей вы припоминаете, матушка, какие утешения мы обретали подле нее? Словом, мать Женевьева оставила в моем сердце самое светлое воспоминание. В день, когда она ушла на Небеса, я почувствовала себя особенно растроганной. Впервые я присутствовала при смерти, и, воистину, это было удивительно... Я сидела рядом с постелью умирающей святой и прекрасно видела ее самые незаметные движения. Мне казалось, что после двух часов, проведенных таким образом, моя душа должна была бы ощутить себя исполненной усердия. Мною же, наоборот, овладела некая бесчувственность, но в самый момент рождения на Небе нашей святой матери Женевьевы мое внутреннее состояние изменилось. В мгновение ока я почувствовала в себе несказанную радость и горение, словно мать Женевьева поделилась со мной своим блаженством, потому что я совершенно уверена, что она ушла прямо на Небо. Еще при жизни я однажды сказала ей: «Матушка! Вы не попадете в чистилище!» – «Надеюсь,» – с кротостью ответила мне она. Конечно же, Господь не мог обмануть надежду, полную такого смирения, и доказательством тому являются все полученные нами милости. Каждая из сестер поспешила попросить себе что-нибудь на память, и вы знаете, матушка, какой святыней мне посчастливилось обладать. Во время агонии матери Женевьевы я заметила слезу, блестевшую, как бриллиант у нее на веке. Это слеза, последняя из всех, что она пролила, не упала. Еще в церкви я видела, как она блестела, и никто не думал ею завладеть. Тогда, взяв лоскуток тонкого полотна, я решилась подойти к ней вечером так, чтобы меня не видели, и собрать как святыню эту последнюю слезу. С тех пор я все время ношу ее в мешочке вместе с моими обетами.

Я не придаю значения снам. К тому же у меня они редко имеют скрытый смысл, я даже спрашиваю себя, как так получается, что, думая целый день о Господе Боге, я не занимаюсь этим еще больше во сне. Обычно мне снятся леса, цветы, ручьи, море. Почти всегда я вижу детишек, ловлю никогда не виданных мной бабочек и птичек. Вы видите, матушка, если мои сны и имеют поэтический облик, то они далеки от мистических. Однажды ночью, после смерти матери Женевьевы, я увидела нечто более утешительное. Мне снилось, что она составляет завещание и каждой сестре дает что-нибудь из принадлежавшего ей; когда очередь дошла до меня, я думала, что не получу ничего, потому что у нее уже ничего не осталось, но приподнявшись она три раза проникновенно сказала: «А вам я оставляю мое сердце».

Через месяц после кончины нашей святой матери в монастыре началась эпидемия гриппа. На ногах оставались я да еще две сестры. Никогда я в смогу описать всего увиденного: ни того, что показалось мне жизнью, ни того, что проходит...

День моего 19-летия был отпразднован смертью, за которой вскоре последовали еще две. Тогда я осталась одна в ризнице: старшая по послушанию сестра была серьезно больна, и я должна была готовить похороны, открывать решетки во время мессы и т. д. В то время Господь одарил меня многими милостями и дал силы. Сейчас я спрашиваю себя, как я могла без страха делать все, что делала. Смерть царила повсюду; за самыми больными ухаживали те, кто еле волочил ноги, и едва какая-нибудь из сестер испускала последний вздох, как сразу же приходилось ее оставлять. Однажды утром, когда я вставала, у меня появилось предчувствие, что умерла сестра Магдалина. В дортуаре было темно, и никто не выходил из келий. Тогда я решилась зайти к сестре Магдалине, дверь у нее была открыта; и правда, она, одетая, лежала на соломенном тюфяке. Я не испытывала ни малейшего страха. Увидев, что у нее нет свечки, я отправилась за ней, а также за венком из роз.

Вечером того дня, когда умерла помощница настоятельницы, я была одна вместе с сестрой, ухаживавшей за больными. Невозможно представить себе печальное состояние монастырской общины в то время. Только те, кто был на ногах, могут иметь об этом некоторое представление, но посреди такой оставленности я чувствовала, что Господь Бог хранил нас. Умирающие без усилия переходили в лучшую жизнь. Сразу же после смерти на их лицах появлялось выражение мира и радости, напоминающее сладкий сон; и это истинная правда, ибо после того, как образ мира сего пройдет, они пробудятся, чтобы бесконечно наслаждаться радостями, уготованными избранным...

В этот период тяжелых испытаний, выпавших на долю общины, мне довелось обрести несказанное утешение – причащаться каждый день. Как это было чудесно! Господь долго баловал меня, гораздо дольше, чем других Своих невест, ибо позволял, чтобы мне Его преподносили, когда остальные не имели счастья Его принять. Еще я была очень счастлива, оттого что прикасалась к священным сосудам, готовила платы (21), предназначенные принимать Господа Иисуса. Я чувствовала, что мне надлежало быть очень усердной, и часто вспоминала слова, которые обращают к дьякону: «Очистите себя, носящие сосуды Господни» (Ис. 52, 11).

Не могу сказать, что я часто получала утешения во время благодарственных молитв, скорее, в эти мгновения их было меньше всего. Я нахожу это совершенно естественным, потому что предала себя Господу не как человек, желающий принять Его ради собственного утешения, но, наоборот, ради удовольствия Того, Кто отдает Себя мне. Я представляю свою душу как пустую землю и прошу Пресвятую Богородицу убрать с нее всякий мусор, который мешал бы ей оставаться пустой. Затем я молю Ее, чтобы Она Сама разбила просторный шатер, достойный Небес, и Сама украсила его, потом я приглашаю всех ангелов и святых прийти и устроить самый лучший концерт. Мне кажется, когда Господь сходит в мое сердце, Он радуется, что Его так хорошо принимают, а я – я тоже радуюсь... Все это не мешает рассеянности и дремоте посещать меня, но когда по окончании благодарственных молитв я вижу, как плохо их возносила, то решаю благодарить Господа весь оставшийся день. Вы видите, дорогая матушка, что я далека от того, чтобы идти путем страха, мне всегда удается найти способ быть счастливой и извлекать пользу из своих немощей. Конечно, это нравится Господу, ведь Он, похоже, поддерживает меня. Однажды, вопреки обыкновению, я была немного смущена, когда подходила к Причастию. Мне показалось, что Господь недоволен мною, и я сказала себе: «Если получу сегодня лишь половину хостии, меня это сильно огорчит, и я буду думать, что Господь как бы нехотя входит в мое сердце». Я подхожу и... о счастье! Первый раз в жизни вижу, как священник берет две хостии и подает их мне! Вы понимаете мою радость и слезы, что я пролила при виде такого великого милосердия.

На следующий год после принесения монашеских обетов, за два месяца до смерти матери Женевьевы, я обрела множество милостей во время ретрета. Обычно ретреты с проповедями для меня мучительнее тех, что проходят в одиночестве. Но тогда было иначе. Девять дней я с большим усердием молитвенно готовилась (22), несмотря на предчувствие, что священник (23) не сможет меня понять, ибо его особое призвание – помогать великим грешникам, а не душам монашествующих. Господу было угодно показать мне, что лишь Он Один является моим Духовником. И Он воспользовался именно этим священником, которого оценила одна лишь я. В то время у меня бывали большие внутренние искушения разного рода (вплоть до того, что я иногда задавала себе вопрос: существует ли Небо?). Я не была расположена что-либо говорить о них, не зная, как все это выразить; едва я вошла в исповедальню, как ощутила, что душа моя раскрывается. Произнеся лишь несколько слов, я была чудесным образом понята, а скорее угадана... и моя душа стала подобна книге, в которой отец читал лучше меня самой. На всех парусах он пустил мой кораблик по волнам доверия и любви, которые так влекли меня, но сама я не осмеливалась двигаться вперед. Он сказал, что мои недостатки не огорчают Господа Бога и что, замещая Его, он говорит от Его имени, что Господь очень доволен мною.

Как я была счастлива услышать эти утешительные слова! Я никогда еще не слыхала, чтоб недостатки могли не огорчать Господа. Такое заверение наполнило меня радостью и помогло терпеливо переносить изгнание... В глубине сердца я чувствовала, что это так, ибо Господь нежнее матери, а вы, дорогая матушка, разве вы не готовы всегда простить мне невольные мелкие проступки? Сколько раз я испытала это на собственном опыте! Никакой ваш упрек не тронул бы меня так, как любое проявление ласки с вашей стороны. У меня такой характер, что страх заставляет меня отступать, а любовь – с ней я не просто продвигаюсь, я лечу вперед...

Да, матушка, особенно с того благословенного дня, когда вас избрали, я лечу по путям любви. В тот день Полина стала для меня живым Господом и во второй раз – моей «мамой».

Уже почти три года я с радостью смотрю на те чудеса, что творит Господь с помощью моей дорогой матушки. Я вижу, что только страдание может дать жизнь человеческим душам, и как никогда ранее во всей своей глубине раскрываются слова Господа: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12, 24). Какая обильная жатва была вами собрана! Вы сеяли в слезах, но вскоре узрите плод ваших трудов и возвратитесь с радостью, неся снопы свои (см. Пс. 125, 5-6). Среди этих снопов, матушка, затаился один беленький цветок. На Небесах он обретет голос, дабы воспеть кротость и добродетели, в которых, он видел, вы упражнялись каждый день во мраке и тишине изгнаннической жизни...

Да, за три года я поняла немало тайн, скрытых до того от меня. Господь Бог явил мне милосердие, как царю Соломону. Он не захотел, чтобы у меня осталось хоть одно неисполненное желание – как совершенства, так и то, суетность которого я понимала, но не узнала еще на собственном опыте.

Я всегда смотрела на вас, дорогая матушка, как на идеал и хотела во всем быть похожей на вас. Видя, что вы пишете прекрасные картины и стихи, я говорила себе: «Как я была бы счастлива, если б могла рисовать, если б умела выражать свои мысли в стихах и творить добро человеческим душам...» Но мне не хотелось испрашивать эти природные дары, и мои желания оставались затаенными в глубине сердца. Господу, тоже там затаившемуся, было угодно показать, что «под солнцем... все – суета и томление духа...» (Екк. 2, 17). Господь Бог дал мне возможность использовать уроки моей дорогой матушки, и, к великому удивлению сестер, я стала рисовать. Еще Он пожелал, чтобы я смогла, следуя ее примеру, писать стихи и сочинять пьесы, которые находили неплохими. Как царь Соломон оглянулся на дела рук своих и на труд, которым трудился он, делая их: и вот, все – суета и томление духа (см. Екк. 2, 11), так и я узнала на опыте, что счастье состоит в том, чтобы скрыться и пребывать в неведении обо всем сотворенном. Я поняла, что без любви все дела – ничто, даже самые блистательные, такие как воскресение мертвых или обращение народов.

Вместо того чтобы принести вред и увлечь в суету, дары, которыми Господь щедро наделил меня (без моих на то прошений), влекут меня к Нему, и я вижу, что один Он неизменен, один Он может осуществить мои огромные желания...

Были еще и другие желания, которые Господу было угодно исполнить: детские желания, подобные снегу в день моего облачения.

Вы знаете, матушка, как я люблю цветы; становясь узницей в пятнадцать лет, я навсегда отказывалась от счастья бродить по полям, пестреющим весенним убранством; так вот, никогда у меня не было цветов больше, чем со времени моего поступления в Кармель... Обычно женихи довольно часто преподносят цветы своим невестам. Господь не забыл и об этом. Он в изобилии посылал мне охапки васильков, маргариток, диких маков – цветы, которые я люблю больше всего. Был даже цветок куколь; я не встречала его со времени нашего переезда в Лизье. Мне очень хотелось снова увидеть этот цветок моего детства, который я срывала на полях Алансона. Именно в Кармеле он пришел улыбнуться мне и показать, что Господь, как в самом малом, так и в большом, уже в этой жизни дает во сто крат более тем душам, которые из любви к Нему оставили все (см. Мф. 19,29).

Но самым заветным моим желанием, самым большим, которое, мне казалось, никогда не исполнится, было поступление Селины в наш Кармель. Эта мечта казалась невероятной: жить под одной крышей, делить радости и горести с подругой детства. Поэтому я целиком принесла эту мечту в жертву и доверила Господу будущее моей любимой сестры, готовая к тому, что, если нужно, она отправится на край света. Лишь с одним я не могла согласиться – с тем, что она не станет Христовой невестой. Я любила ее, как саму себя, и для меня было просто невозможно подумать, что она отдаст свое сердце смертному. Я уже и так сильно страдала, зная, что в миру она подвергается неведомым мне опасностям. Я могла бы сказать, что со времени моего поступления в Кармель моя привязанность к Селине стала скорее любовью матери, чем сестры. Однажды она должна была пойти на вечеринку; это меня так огорчило, что я умоляла Господа не дать ей танцевать и даже (вопреки обыкновению) проливала потоки слез. Господь соблаговолил услышать меня: в этот вечер Он не позволил Своей будущей невесте танцевать (хотя она и не затруднялась грациозно проделывать это, когда требовалось). Она не смогла отказаться, когда ее пригласили, но кавалер был совершенно бессилен заставить ее танцевать; к великому его смущению, ему пришлось просто отвести ее на место, потом он украдкой вышел и больше не появлялся. Это единственное в своем роде происшествие помогло мне возрасти в доверии и любви к Тому, Кто, поставив Свою печать на моем челе, одновременно запечатлел ее и на челе Селины...

29 июля прошлого года Господь Бог, разрешая узы (см. Пс. 115,16) Своего верного слуги и призывая его к вечной жизни, одновременно разрешил и узы, которые удерживали в этом мире Его невесту. Она заменяла собою всех нас рядом с нежно любимым отцом и выполнила эту миссию подобно ангелу. Но ангелы не остаются на земле, исполнив волю Господню, они сразу же возвращаются к Нему, для этого-то им и даны крылья. Наш ангел тоже расправил свои белоснежные крылья и приготовился лететь далеко-далеко, чтобы обрести Господа, но Господь дал пролететь ему совсем немного. Ему хватило согласия на великую жертву, оказавшуюся довольно мучительной для Терезы. Целых два года Селина скрывала от нее одну тайну (24). И как же она сама страдала! В конце концов, с небес, мой дорогой король, который и на земле-то не любил медлить, поспешил устроить запутанные дела Селины, и 14 сентября она присоединилась к нам!

Однажды, когда трудности казались непреодолимыми, я сказала Господу во время благодарственных молитв: «Боже мой, Ты знаешь, как я хочу знать, отправился ли папа прямо на Небо. Я не прошу Тебя говорить об этом, но покажи мне знаком. Если сестра Эме Иисуса согласится на поступление Селины или хотя бы не будет препятствовать, – это станет ответом, что папа отправился прямо к Тебе». Как вам известно, дорогая матушка, эта сестра находила, что нас и так уже слишком много и, следовательно, не хотела принимать еще одну. Но Господь Бог, Который держит в руке Своей сердца людей и направляет их, куда захочет (см. Притч. 21,1), переменил мнение этой сестры. Она оказалась первой, кого я встретила после благодарственных молитв; она приветливо подозвала меня, попросила подняться к вам и заговорила со мной о Селине со слезами на глазах...

Как много у меня причин благодарить Господа, сумевшего исполнить все мои желания!

И теперь у меня нет иного желания, кроме одного: любить Господа до безумия... Мои детские влечения улетучились, и, хотя, конечно, мне еще нравится украшать цветами алтарь Младенца Иисуса, с тех пор как Он подарил мне желанный цветок – мою любимую Селину, мне больше не хочется других, и ее как самый лучший букет я преподношу Ему...

Я больше не желаю ни страдания, ни смерти, хотя люблю и то и другое; одна только любовь влечет меня. Долгое время я стремилась к ним; я страдала и думала, что касаюсь небесных берегов, я думала, что весенней порой цветок будет сорван. Теперь меня ведет лишь самоотречение, и иного компаса у меня нет! Я больше ничего не могу просить с жаром, кроме одного: чтобы воля Господня совершенно исполнилась в моей душе и чтобы люди не могли этому препятствовать. Я могла бы сказать словами из духовного песнопения нашего отца святого Иоанна Креста: «В подвале у Любимого я выпила вина, и, выйдя оттуда, на всей той равнине не нашла ничего для себя и утратила то стадо, за которым доселе я шла... Душа стала служить Ему всем, что имела. Стада теперь я не пасу, другой работы не несу, любовь моим уделом стала ныне!» Или еще: «Мощна в своих деяниях любовь с тех пор, как я изведала это все, она умеет из всего извлечь корысть, добра ли, зла ли, что во мне найдет, чтоб душу всю преобразить в себя» (25). Дорогая матушка, как сладок путь любви! Конечно, можно сильно пасть, можно совершать неверные поступки, но любовь умеет из всего извлечь корысть и очень быстро истребляет все, что может не понравиться Господу, оставляя в сердце смиренный и глубокий мир...

Сколько света почерпнула я в произведениях нашего отца святого Иоанна Креста! В возрасте семнадцати-восемнадцати лет у меня не было иной духовной пищи. Но позже все книги оставляли меня в состоянии сухости, и до сих пор я пребываю в таком настроении. Открывая книгу о духовном (даже самую прекрасную, самую проникновенную), я сразу же чувствую, как сжимается мое сердце, и читаю, если можно так сказать, не понимая. А если и понимаю, то мой ум останавливается, не имея возможности молитвенно размышлять. В этом бессилии мне приходят на помощь Священное Писание и «Подражание»; в них я нахожу надежную и настоящую пищу. Но более всего во время молитвы меня поддерживает Евангелие, там я черпаю все, что нужно моей нищей маленькой душе. Я всегда открываю в нем новый свет, скрытый и таинственный смысл...

Я понимаю и знаю по опыту, «что царствие Божие внутри нас» (см. Лк. 17, 21). Господу вовсе не нужны ни книги, ни учителя для наставления душ. Он, Учитель учителей, наставляет без громких слов. Я никогда не слышала, чтобы Он говорил, но я чувствую, что Он во мне. Каждую минуту Он руководит мною и внушает то, что я должна говорить или делать. Как раз в тот самый момент, когда нужно, я нахожу свет, который до сих пор не видела, и чаше всего это происходит не во время молитвы, какой бы она ни была глубокой, а среди повседневных занятий...

Дорогая матушка! После стольких милостей разве не могу я воспеть вместе с псалмопевцем: «Ибо благ Господь, ибо вовек милость Его» (см. Пс. 117, 1). Мне кажется, что если бы все люди получали те же милости, что и я, – никто больше не боялся бы Бога, каждый любил бы Его до безумия, и из любви, а не от страха, никакая душа никогда бы не согласилась Его огорчить. Между тем я понимаю, что души могут быть непохожими друг на друга, они должны быть разными, чтобы каждое из божественных совершенств было прославлено особым образом. Мне же Он даровал Свое бесконечное милосердие, через призму которого я созерцаю другие божественные совершенства и преклоняюсь перед ними! Тогда они все представляются мне озаренными любовью, и само правосудие (может быть, даже больше других) кажется мне облеченным в любовь. Какая радость размышлять над тем, что Господь справедлив, то есть, что Он принимает в расчет наши слабости и в совершенстве знает бренность нашей природы. Чего ж мне бояться? Если бесконечно справедливый Бог с такой добротой соблаговолил простить все грехи блудному сыну, то не должен ли Он быть справедливым и по отношению ко мне, которая «всегда с Ним»? (см. Лк. 15, 31).

В этом году 9 июня, в день Пресвятой Троицы, мне было дано понять особенно ясно, как Господь хочет быть любимым.

Я думала о душах, приносящих себя в жертву божественному правосудию, о тех, кто навлекает на себя кары, предназначенные виновным. Такая жертва казалась мне великой и щедрой, но я не чувствовала себя способной на нее. «Боже мой! – воскликнула я в глубине сердца, – ведь не одному Твоему правосудию нужны души, приносящие себя в жертву? Разве Твоя милосердная любовь не нуждается в них тоже? Никем она не признается и везде отвергается. Ты хочешь наполнить сердца любовью, а они, вместо того чтобы броситься в Твои объятия и принять ее, обращаются к людям с просьбой о мимолетном счастье. Боже мой! Сохранится ли в Твоем Сердце всеми презираемая любовь? Мне кажется, что, если б Ты нашел души, готовые принести себя в жертву всесожжения Твоей Любви, Ты быстро бы потребил их. Мне кажется, Ты был бы счастлив не подавлять те волны бесконечной нежности, что заключены в Тебе... Если даже Твое правосудие, которое не простирается за пределы земли, стремится найти выход, – насколько сильнее желает воспламенять души Твоя милосердная любовь, ибо «милость Твоя до небес» (Пс. 35, 6). Господи! Пускай этой счастливой жертвой стану я! Истреби эту жертву огнем Твоей божественной Любви!»

Дорогая матушка, вы позволили мне вот так предать себя Господу, и вам известны те потоки или, вернее, океаны благодати, которые наводнили мою душу. Начиная с этого счастливого дня, мне кажется, что любовь пронизывает меня и окружает. Мне кажется, что каждое мгновение эта милосердная любовь обновляет меня, очищает душу и не оставляет в ней никакого следа греха, и поэтому я не могу бояться чистилища. Я знаю, что сама не была бы достойна даже войти в это место искупления, потому что только святые души могут иметь туда доступ. Но я знаю также, что огонь Любви более свят, чем огонь чистилища. Я знаю, что Господь не может желать нам бесполезных страданий и что Он не внушил бы мне испытываемых мною желаний, если бы не хотел их исполнить...

Как сладок путь Любви! Как хочется мне приложить все свои старания, чтобы постоянно исполнять волю Господа Бога с наибольшим самоотречением!

Вот, дорогая матушка, все, что я могу рассказать о жизни вашей маленькой Терезы. Вы сами гораздо лучше знаете, что она из себя представляет и что сделал для нее Господь. Поэтому вы мне простите, если я сильно сократила историю ее монашеской жизни...

Как завершится «история маленького белого цветка»? Быть может, он будет сорван совсем рано или его пересадят в другие края... (26) Мне это неведомо, но я уверена, что милосердие Божие всегда будет сопровождать его, и никогда он не перестанет благословлять свою матушку, которая принесла его в дар Господу. Он будет вечно радоваться тому, что стал одним из цветов ее венка. И вместе с ней он будет вечно воспевать всегда новую песнь Любви...

Предыдущая Следующая

[Оглавление книги] [Архив] [На главную]








Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru Луганский рейтинг WWWomen.ru WWWomen online!




Украинская баннерная сеть